12o
Почти ежегодно уже тридцать лет В.А.Гришин в июне пересчитывает скопленные за зиму деньги, садится в Лозовой на поезд и едет в Севастополь. Эти поездки стали для него столь же естественны, как перелеты птиц к своим северным гнездовьям. Только он едет на юг, в родной Севастополь. Точнее, не едет, а летит на крыльях надежды найти там свое утраченное детство.Под стук колес память возвращает его в грозовые сороковые годы, когда мальчик Володя жил с мамой и бабушкой на одной из севастопольских улиц в двухэтажном домике с колодцем во дворе и окопчиком, в котором все они прятались во время бомбежек. По малости лет ни название улицы, ни номер дома, ни фамилия своя, ни имена соседских ребятишек, ни многое другое, чем была наполнена жизнь шестилетнего Владимира, ему не запомнились. Запечатлелись только отрывочные эпизоды, размытые временем и бесплодными попытками воспроизвести начало своей жизни: купол панорамы, визг пикирующих «мессершмиттов», принудительный вывоз с матерью в Германию, жесткие доски лежаков в концлагерях, бесследное исчезновение матери и пятилетнее лежание в гипсе, в который заковали мальчишку из-за болезни позвоночника в немецкой лечебнице. Там же врачи нарекли его Гришиным и с издевкой вписали ему в документы дату рождения — 20 апреля. Как он потом узнал, это был день рождения Гитлера.
В 1952 году из советской больницы в Германии перевезли Гришина в детский санаторий в Евпаторию. К этому времени он напрочь забыл свой родной язык и бойко говорил по-немецки, что вызывало насмешки и даже ненависть сверстников. И был он одинок на всем белом свете, и не было вокруг ни одной родной души. Может быть, именно поэтому проросла в его истерзанной душе неистребимая воля к жизни. Инвалидность не стала для него непреодолимой преградой. Не озлобился, не зачерствел душой, не пал духом. Прямо хоть пиши о нем новую повесть о настоящем человеке. Получил специальность бухгалтера, три десятка лет исправно делал свое дело в селе Радгоспном. Там встретилась ему верная спутница жизни, с которой нажили они трех дочерей и пятерых внучат.
И все бы ничего, кабы после туристической поездки в 1975 году в Севастополь не ожило и не взбунтовалось в нем его прошлое. Так хотелось хоть что-то узнать о своем детстве, отыскать двор и кого-нибудь из соседей, кто назвал бы его настоящую фамилию. И кажется, что после этого он смог бы с корнем вырвать из себя мучительные воспоминания о войне, которые гнетут его душу. С той поры и приезжает Гришин в Севастополь. В поисках утраченного детства взбирается на костылях по косогорам частного сектора, останавливает и пытливо выспрашивает встречных. Но все тщетно. Прошлое не размыкает своих уст и остается безответным.
На днях он в очередной раз пришел в редакцию, озаренный надеждой на предстоящую встречу с женщиной, которая откликнулась на прошлогоднюю публикацию в нашей газете и высказала предположение о том, что когда-то знала Гришина. К сожалению, предположение не оправдалось. Такая вот печаль. В Артиллерийской бухте увидел круизный теплоход, на котором прибыли в Севастополь туристы из Германии. Услышал их говор, и словно что-то перевернулось в душе. Пообщался с ними на их родном языке и, окинув взором ухоженных стариков и старушек, двинул в свою потаенную жизнь, легко и привычно перекидывая тело на костылях.
У него уже лежал в кармане билет на обратную дорогу. Приедет в село Радгоспное, зная, что в следующем году вернется в Севастополь, чтобы продолжить поиск своего утраченного детства.
