15o
Рубрику ведет Леонид СОМОВ
«То, что в одном веке считается мистикой, то в другом становится научной истиной». (Парацельс)
Случилось это, поди, лет сорок назад. И все эти годы не вспоминалось как-то. Да вот на той неделе зашел в парикмахерскую, пока ждал очереди — листал один эзотерический журнальчик. Так, вполглаза. Однако статейку «Закладной оберег» прочел на одном дыхании. Да ведь это почти что мой пример…
В начале 60-х мне довелось несколько недель провести в дальневосточной тайге. Закладывалась там атомная электростанция, в задачу нашей монтажной бригады строителей-высотников входило возведение двух больших кирпичных труб по 45 метров каждая.
В один из субботних дней местный тракторист Женя пригласил меня на охоту. Мы с ним вообще-то сошлись на почве… шахмат. Помню, едва обустроились в трех хатах здешнего села Гардюшково, как заявился этот парень с бесхитростной улыбкой на лице и справился: «А кто-либо, слышь, паря, у вас двигает фигуры на доске?» Мы улыбнулись, и я ему сказал: «Ну, я двигаю».
— Сыграем?
Так мы познакомились. И вот решено было к субботнему вечеру добраться до сторожки, что находилась в пяти километрах от деревни, переночевать, а затем, если повезет, поохотиться на кабаргу или косулю.
Женя снабдил меня тульской двустволкой, одолжил патронтаж, и мы двинулись в путь. Есть у меня одна странность в характере — если попадаю в лес или на большое поле, стремлюсь, как говорится, побрататься с природой один на один. Вот и в тот раз, едва добрались мы до сторожки, как я сказал Жене, что мне очень хотелось бы в одиночку побродить по окрестной тайге.
— А никак заблудишься?
— Я попробую соблюсти радиус охоты в пятьсот метров.
— Смотри, паря. Если что — пали в небо дуплетом из двух стволов по три выстрела с перерывом. Найду…
— Договорились.
Охота в одиночку как-то не задалась. Ни одной рогатой живности не попалось навстречу. Зато завалил молодого кабанчика. Пока освежевал его, пока упаковывался — глядь, солнце стало закатываться. Поспешил к сторожке, палить из ружья не стал.
Час поплутал, стало темнеть, и вдруг загудел порывистый верховой ветер, а минут через двадцать налетела гроза. Тут уж стреляй не стреляй — гром небесный не переспорить.
Думал уже завалиться под корневище огромной полувывороченной сосны, как в блеске молнии метрах в тридцати обозначилась избушка. Подошел поближе — да ведь это староверческий скит! Добротно срубленная широкая изба, на месте конька — старообрядческий крест из темной бронзы.
Я толкнул дверь, еле протиснулся со своим рюкзаком в сенцы, зашел в горницу. Было такое ощущение, что здесь хозяев давно, лет двадцать, не было. От стука двери шевельнулся висящий на стене пучок зверобоя и… рассыпался по полатям.
Я возжег лучину, снял мокрый дождевик, огляделся. Переночевать здесь, конечно, можно было, но чтобы долго жить, так нет — хате требовался капитальный ремонт. Накат прогнулся, венцы обветшали, весь скит от каждого порыва ветра чуть подрагивал.
Я вышел наружу, хотел поискать в сараюшке дров. Возле двери обнаружил почти что вывороченное небольшое бревно — левый закладной столбец крыльца.Сверкнула молния, и в яме, куда загонялся столбец, явно что-то блеснуло.
Я наклонился, пошарил в мокрой земляной пазухе и… вытащил бронзовую шкатулку. Старинную, с какой-то затейливой вязью по бокам. Замочка не было — кнопочный вариант. Но вот с натугой щелкнула крышка, и глазам предстал некий винегрет: три пестрых птичьих перышка, перетянутых какой-то тугой, жилистой травкой. На каждом из перьев киноварью было нарисовано три креста; затем по всем четырем углам шкатулки лежали пучки седых волос, а в центре, под перьями, — небольшой высушенный корешок женьшеня, напоминающий фигурку гимнаста.
Уже в горнице, очистив от грязи находку, я попытался прочитать пять слов, начертанных на крышке старославянской вязью. К сожалению, ничего не разобрал, кроме одного слова — «оберег».
К ночи гроза не стихла. Свистел за окном ветер, хлестко стукались друг о друга ветви деревьев. Кстати, странно как-то стала себя вести и сама изба. Застонали венцы, посыпалась из срубных створов труха, стол со скрипом вдруг стал егозить по полу, а одна из досок, на которых покоились полати, вдруг подвернулась.
Короче, я не на шутку струхнул. И в это самое время скрипнула дверь и на пороге показался мой приятель Женя. Каким-то особым чутьем он догадался, что меня занесла нелегкая в этот скит.
— Ну что, поохотился в одиночку? — спросил он, выкручивая над лоханью свой дерюжный дождевик.
Я виновато пожал плечами, и в этот самый миг, как говорится, на ровном месте на наших глазах вывалился угол печи.
Женя посмотрел на меня, затем его взгляд упал на шкатулку, лицо его напряглось, посуровело.
— Где ты, паря, эту штуку взял?
— Из-под крыльца.
— Неудивительно, что хата стала гоношиться. Это же ее оберег! А ну-ка давай все возвернем в первобытное состояние.
Женя взял шкатурку, прошел в сенцы и растворил дверь. Буря бушевала вовсю. Он засунул шкатулку на исконное место, камнями подпер и выровнял упавший столбец, забросал грязью основание, притоптал мокрый холмик.
— Все, сейчас угомонятся.
— Кто угомонятся?
Женя поднес палец к губам, загадочно прищурил глаза и ничего не ответил.
Прошло десять минут. Ветер как по команде стих, в хате перестали ходить ходуном бревна. Мы кое-как подремонтировали печь, укрепили полати. Больше скит свою «обиду» не выказывал. А Женя мне тогда сказал: «Никогда не надо тревожить обережную вещь. Люди ее закладывали с умом, на века. Понял?»
Я, конечно, кивнул головой. Но так ничего для себя и не усвоил. То есть если речь вести о причинных связях бури в тайге, разрушений скита и изменении местонахождения шкатулки. Кто всем этим командовал — Бог весть.
