14o
Книжечка первого издания повести севастопольской писательницы Валентины Фроловой «Анна и Николай» похожа на брошюру. Ее выпуск был осуществлен издательством «ЭКОСИ-Гидрофизика». И вот мы держим в руках книгу второго издания этого произведения. Она выгодно отличается от предыдущей, что свидетельствует о выросших возможностях того же издательства, в чем заслуга его руководителя Ю.В.Терехина.
Повесть «Анна и Николай» обратила на себя внимание любителей художественного слова. За эту книгу Валентина Сергеевна была удостоена премии Автономной Республики Крым. Но писательница продолжила работу над своим произведением, что читатель может и обнаружить, если вновь обратится к судьбам двух великих поэтов в изложении Валентины Фроловой.
Сошлюсь лишь на один пример. Многие исследователи, в том числе и журналисты «Славы Севастополя» Леонид Сомов и ныне покойный Анатолий Марета, искали осуществленное в 1921 году в Севастополе издание последнего стихотворения сборника Николая Гумилева «Шатер». Но их упорные поиски не дали положительного результата. «Шатер» вышел, как и нынче выходят книги, ограниченным тиражом. Думали, что сборник Гумилева не дошел до наших дней. Но «Шатер», отпечатанный с использованием бумажной упаковки из-под головок рафинада, таки нашелся в библиотеке севастопольского историка и общественника Валерия Милодана.
В своей книге Валентина Фролова воспроизвела некоторые страницы сборника Гумилева. Они дают ответ на вопрос, какие стихотворения Николай Гумилев включил в свой последний сборник. Стало также известно нам и то, в какой типографии был отпечатан тираж — в государственной типографии Севастопольского полиграфотдела. «Шатер» явился одним из сборников известного любителям поэзии цеха поэтов. Интересно, что Николай Гумилев оказался в группе поэтов, которая состояла из Осипа Мандельштама, Николая Оцупа, Ирины Одоевцевой и других ныне известных и забытых авторов, чьи сборники готовили к печати.
Всегда интересна история создания той или иной книги, сегодня это — «Анна и Николай».
«Мне, автору повести об Анне Ахматовой и Николае Гумилеве, — говорит в предисловии к повести писательница, — трижды крупно повезло в жизни.
В первый раз — в мои студенческие восемнадцать. Тогда в вузах все еще продолжали изучать постановление ЦК ВКП(б) 1946 г. о журналах «Звезда» и «Ленинград» и доклад Жданова. В докладе об Ахматовой грубо — как на срамной площади: «То ли монахиня, то ли блудница». И похлеще… (Наверное, стихотворение Андрея Вознесенского «Бьют женщину» родом из того постановления). В лекциях об Ахматовой — карикатурно и срамно: «Жанр» — «любовные дневники благочестивой девы Анны…». Об акмеизме и акмеистах — путано, невнятно. То акмеисты — «знаменосцы безыдейности», то о них же с такой идеологической перегруженностью, которую и политику-то не выдержать, не то что поэту. «…Акмеизм не только хронологически связан с империалистической войной, но в полном смысле слова является ее кровным идейным детищем… Именно в творчестве Гумилева нашли наиболее полное свое выражение агрессивные устремления этого блока (столыпинско-черносотенного)… Ахматова почувствовала и выразила в своей поэзии идеологический «скрип», которым сопровождалась столыпинско-буржуазная ломка России».
Ахматову хлестали нещадно. С упоением цитировали слова Бунина: «…беспутная, бесполая…»
Много позже Анна Андреевна скажет:
Я тогда отделалась костром…
Очень много в том костре сгорело,
Вероятно, «голос мой и тело»,
Вероятно, радость, память… честь.
Сами книги Ахматовой и Гумилева, о которых говорилось в постановлении — ищи днем с огнем, не найдешь ни в магазинах, ни в библиотеках. Даже в нашей библиотеке, университетской.
И вот тогда-то моя тетя, библиотекарь всего лишь школьной библиотеки, недоучившийся из-за войны филолог Татьяна Ивановна Гурова, в завалах книг, не разбиравшихся десятилетиями, обнаружила «Четки» Ахматовой издания 1914 года…
Это и было первым открытием Ахматовой.
Во второй раз повезло уже в Севастополе, в мои журналистские годы. Работала в ту пору в газете военных моряков — «Флаге Родины». Пришла раз по заданию редакции к биологу Добржанской и в квартире, с кухней на двоих, познакомилась… с двоюродной сестрой Анны Андреевны — Ольгой Анатольевной Арнольд. Увы, по молодой глупости тогда недооценила знакомства. Думалось: двоюродная сестра, это же не Ахматова… Тесной дружбы не было (а могла быть!). И все же не будь знакомства, не было бы и первой главы повести, написанной так, как она позже была написана.
В третий раз — все в те же журналистские годы. В те времена на проспекте Нахимова можно было увидеть ветхонького старичка в адмиральской форме с аккуратнейшей папкой с бумагами, направляющегося в Морскую библиотеку. Там, в Морской, и состоялось знакомство с Немитцем Александром Васильевичем, командующим Черноморским флотом с августа 1917 г., а с февраля 1920 г. командующим Морскими Силами Республики, управляющим делами Наркомата по морским вопросам, человеком фантастической биографии: в 1905 г. Немитц отказался участвовать в расстреле матросов, сторонников лейтенанта Шмидта; в 1906 г. выступал защитником на суде над участниками Севастопольского вооруженного восстания.
Это офицер-то Генерального штаба!
А в 1921 г. именно он, Немитц, дал возможность Николаю Гумилеву, называвшему свою музу Музой дальних странствий, совершить последнее в его жизни путешествие на юг, в Севастополь. Ехал Гумилев в вагоне комморси (командующего морскими силами). С помощью военных моряков Гумилев издал в Севастополе свой последний сборник стихов «Шатер». Но мы, журналисты, в ту пору, когда ветхонького вице-адмирала можно было увидеть в Морской библиотеке, и слыхом не слышали о причастности Александра Васильевича к поездке Гумилева на юг, о его содействии в издании последней книги поэта. «Шатер» был напечатан в течение двух месяцев. Это в голод, в холод, когда бумага стала дефицитом. На обложку пошли обертки головок сахара. До революции сахарные головы были в полуметровую высоту.
(Недавно читала в одной статье, что Гумилев и Немитц были в сговоре. Собирались вместе участвовать в заговоре против Республики Советов. Чушь! Не тем человеком был комморси Немитц, чтобы участвовать в контрреволюционном заговоре. А вот человеком высокой культуры, знающим поэзию, любящим ее, был. Признанный в своих кругах военачальник и признанный Россией поэт — оба были, говоря словами Станюковича, «рыцарями чести». Это уж точно! Потому и оказались — волею судеб — под крышей одного вагона).
Дважды довелось видеть — с расстояния — и Анну Андреевну. Раз в Ленинграде, в Доме литераторов на Войкова, 18; во второй раз — в Москве, в Центральном Доме литераторов на Герцена, 53. В Ленинграде страстно хотелось подойти к ней. Возможность была: Анна Андреевна благоволила к молодым. И повод был — в портфеле лежал тот истертый временем сборник «Четки» издания 1914 г. Я бы подарила ей. Она бы обрадовалась.
Не подошла…
Вот так, из удач и сожалений по поводу утраченных возможностей, через годы и годы пробудилось желание написать эту книгу.
«Сопромат» — так бы я, автор, определила тему повести. Не тот сопромат, что изучают в технических вузах — сопротивление материала».
Предисловие ко второму изданию повести Валентина Сергеевна заканчивает словами: «В сущности, в любую эпоху человек — всего лишь материал, не более. Но этот материал сопротивляется. Обстоятельства — обвалом бед, сходом лавин — кажется, погребли его. Но если человечество все же выживает, то не потому ли, что есть люди — не все, лишь некоторые — те, которые в сопротивлении побеждают?
И тем самым позволяют выжить человечеству. Впрочем, такой разговор разве только о поэтах?»
