На днях М.Ю.Чижавко принесла дневник более чем 60-летней давности в редакцию «Славы Севастополя». Это удивительный человеческий документ. В нем, например, можно найти переписанные от руки тексты песен и стихов военных лет. Чудесно и необъяснимо впечатление от их прочтения. Будто они написаны сейчас. А для публикации на страницах газеты мы выбрали письмо А.С. Климовой, которое в годы войны она написала сестре Маше. Оно было сохранено адресатом и позже вклеено в общую тетрадь. В этом письме содержится взволнованный рассказ о последних часах героической обороны Севастополя.»Машенька, — писала Антонина Сергеевна сестре, — война всегда приносит горе. Я вот тебе напишу рассказ одного военного корреспондента. Ты, наверное, не читаешь ни газет, ни журналов под заголовками «Последнее письмо». В последние дни обороны Севастополя военный корреспондент побывал среди защитников этого героического города. Когда наши части оставляли этот город, он должен был выехать оттуда в Москву. К нему подошел молодой капитан и, извинившись, попросил передать письмо жене, которая живет в Москве. Так как конверта не оказалось, он отдал ему несколько листиков, исписанных крупным почерком, незаклеенными. После того, как моряк ушел, корреспондент не удержался и прочитал эту размашистую записку. Вот что там было написано: «…Ну и вот… мы не увидимся. Час назад меня вызвали и сказали: «Доверяем вам умереть. Пойдете на дело, с которого не вернетесь. Мы не пугаем вас, но и вы не обманывайтесь. К Херсонесу отходят раненые. Прикройте их. До последнего человека. До последней капли крови. Кто-нибудь из нас будет с вами».
Стало тихо. Как никогда в жизни. Хотел отказаться… и не смог. Я сказал «да». Ко мне подошел генерал-майор, бывший офицер старой армии, и, похлопав меня по плечу, сказал: «Я знаю, вы это сделаете. Возьмите… старые ордена любят молодость». Генерал отвинтил от кителя орден Красного Знамени, поцеловал его по старой гвардейской привычке и, передав мне, сказал: «Собирайтесь, капитан, я иду с вами». Я рассказываю тебе обо всем так же прямо, как об этом сказали мне. Не надо пытать жизнь безрассудством догадок. Ждать нечего. Глупо… очень глупо, что нет детей. Жизнь должна продолжаться. Мы за это умираем здесь кто как может — этому не научишься! Было бы легче, если бы там, рядом с тобой, жил и рос наследник моего духа, сердца, чувств… Умирающий должен видеть свое продолжение …Никому в жизни тебя не отдал бы. Мужья, уступающие жен, — подлецы.
При жизни мы были скромны в словах, сейчас поздно, да и ни к чему говорить. Я знаю, ты любишь, ты ждешь, даже мертвым я продолжаю жить. Никто не вытеснит меня из твоего сердца. Рана твоя никогда не затянется. Но если случится, что встретится достойный твоей печали человек, тот, которого ты немного полюбишь за все, что успокоит тебя, и если плодом этих чувств будет появление новой жизни, пусть сын получит мое имя. Пусть это будет сделано для меня. Если он этого не поймет, не захочет, — уйди. Без сожаления. Без слез. Без тоски. Тогда это будет наш сын.
Когда начнет строиться новый Севастополь, приезжай сюда. В любом месте Херсонеса, где-нибудь у моря, посади маки, они хорошо здесь цветут. Это будет моей могилой».
На этом письмо обрывается.