18o
В обширном литературно-художественном наследии бесспорно признанного во всем мире нашего выдающегося отечественного классика есть одна вещь, которая как бы стоит на особицу от сотен его больших и малых произведений различного жанра. Речь пойдет о мистически-философской рапсодии в прозе — о повести «Черный монах»….Во второй половине 1893 года в Москве, в уютном номере гостиницы «Лоскутная» Антон Павлович коротал длинный вечер, общаясь с писателем И.Ясинским. Одна из мыслей, высказанных тогда Чеховым, была по воспоминаниям его собеседника, такой: «…Меня крайне интересуют всякие уклоны так называемой души. Если бы я не сделался писателем, вероятно, из меня вышел бы психиатр».
Тогда-то Ясинский и «подкинул» А.П.Чехову абрис сюжета «Черного монаха», а именно: некий адвокат страдал тем, что постоянные мушки перед глазами у него «разрастались временами в целую призрачную тень».
В письме к А.Суворину Антон Павлович вскоре сообщает, что «написал…повестушку в два листа» и что из факта, сообщенного И.Ясинским, «сочинил целое произведение, подложил под этот факт медицинскую теорию».
Призрачная тень — это «черный монах», который периодически, но всегда неожиданно и стремительно, буквально овладевает сознанием героя чеховской повести Андрея Коврина, заштатного магистра философии. Черноризец настойчиво внушает своему визави мысль о том, что он, Коврин, — гений, что он — избранный, что он — в числе немногих творец прекрасного будущего. И сознание Коврина начинает раздваиваться. Он уже втайне живет своей, ведомой только ему одному, чудесной и таинственной жизнью на фоне чисто российского розлива сонной одури бытовых катаклизмов: неудачной женитьбы, скоротечной чахотки, пропускаемых в институте лекций и, наконец, смутно угадываемого смертного часа.
Кажется, в этой повести нет никакой автобиографичной параллели. Кому придет на ум упрекнуть скромнейшего и корректного Антона Павловича в… мании величия, болезни, которой, по сути, тяжко болен Андрей Коврин? Чехов — это прежде всего земной человек, а значит, как врач, он всегда склонен был попытаться вылечить любую хворь. Но в мировоззрении А.П.Чехова доминировал еще один «пунктик»: здоровый телом человек непременно должен быть еще и Личностью, напрочь отринувшей рабскую психологию человека, побежденного «футляром»…Герой «Черного монаха», однако, — персонаж, далеко не соответствующий чеховскому идеалу: масса высоких, завораживающих, красивых слов, всепроникающий яд самообольщения — и ни на йоту дела. Слабак…
Но в этом странном произведении (хотел того Антон Павлович или нет) все-таки просматривается некий второй, загадочный план. На энергетически-фантастической тяге «Черного монаха», стремительно появляющегося ниоткуда и устремляющегося в никуда, Чехов сумел непостижимым образом, как в машине времени, пронестись вперед, в свое, увы, уже малорадостное будущее (до смерти автора «Вишневого сада» в момент публикации «Черного монаха» оставалось чуть более десяти лет). При этом промежуточной станцией на пути к физическому пределу великого Антуана оказался наш Севастополь (как в повести, так и на самом деле).
А теперь обратим свое внимание на интересные совпадения некоторых деталей антуража повести и биографии самого Чехова. Первые две буквы имен автора и героя повествования совпадают: Андрей и Антон. Их фамилии, казалось бы, не имеют ничего общего. А если глянуть в корень? И мы получим, согласно Далю, весьма сопряженные области специфической и древнейшей сферы человеческого действа: «ков» — знак от удара по чему-то молотом; «чех (чеха)» — чекан, древняя монета, нечто, производное от ковки…
Таков реальный расклад… Но последуем дальше, строго по канве повести. В ней по полной схеме упоминается лишь один раз некий целостный год — 1862-й: «То, что было декоративною частью сада… производило на Коврина когда-то в детстве сказочное впечатление. Каких только тут не было причуд…даже 1862 из слив…»
Между тем Чехов в одном из воспоминаний современников признался, что довольно отчетливо помнит многие знаковые события своей жизни, начиная с двух лет. А родился он в 1860-м…
А чего стоит почти маниакальное увлечение героя повести психологией, по сути, предтечей появления «Черного монаха»? Отец его будущей жены спрашивает: «Ты ведь все больше насчет философии?» «Да, — отвечает Андрей. — Читаю психологию, занимаюсь же вообще философией».
Чехов, скажем прямо, меньше всего увлекался академической философией. К 1900 году он стал признанным мэтром «улыбки, иронии и печали» в своем основном литературном амплуа. Что же касается психологии, то он ею в начале 90-х годов ХIХ века увлекался весьма и весьма серьезно. Это была наука, которой в российских университетах тогда, кстати, не обучали. И вот такое совпадение: именно в 1893 году, когда писался «Черный монах», вышел в свет «Курс психиатрии» — учебник профессора С.Корсакова. В личной библиотеке писателя он всегда стоял на полке в первом ряду…
В восьмой главе повести Андрей Коврин заболевает: «…теплые ванны, надзор, малодушный страх за каждый глоток, за каждый шаг…» И с этой главы начинают свой отсчет вполне провидческие откровения Антона Павловича Чехова. В 1894 году, в год публикации «Черного монаха», он еще, правда, не вполне отдает себе отчет в том, что болен серьезно. 16 февраля 1894 года он в письме сообщает А.Суворину, что 1 марта уедет в Крым: «Тороплюсь, потому что кашель донимает, особенно на рассвете, и надоел этот кашель чертовски. Серьезного пока нет еще ничего…»
Однако тайные подозрения насчет истинной природы своей болезни у доктора Чехова, несомненно, были. Он их тщательно скрывал, что нельзя сказать о его герое, у которого во время приступа кашля также кровь идет горлом.
Но проходит время, и ковринская фраза «все это в конце концов доведет меня до идиотизма» оборачивается для Чехова, разумеется, не потерей воли и ощущением самого себя жуткой обузой для близких людей, но уж никак и не оптимистическим восприятием мира. После завершения «Вишневого сада» на лице у Чехова в 1904 году, как заметил врач, он же известный писатель Викентий Вересаев, появилась «темная тень обреченности». На карандашном этюде Н.Панова (тот же 1904 год) — предельно усталый А.П.Чехов. Художник, кстати, оставил и свои воспоминания об Антоне Павловиче в дневнике: «…наклон головы, осторожные движения исхудалых рук — все говорит о том, что человек прислушивается к себе, к своим мыслям и к тому, к чему здоровый не прислушивается, к какой-то новой работе внутри, новой подозрительной жизни…»
В финале «Черного монаха» и на завершающем этапе жизни А.П.Чехова — уже прямые, совершенно идентичные параллели. Во-первых, явно неудачный, бездетный брак: «Жил он уже не с Таней…» С Ольгой Книппер, своей супругой, Антон Павлович тоже жил «на два дома». Во-вторых, абсолютно точно указан срок смерти: в 1893 году тесть главного героя в разговоре с садовником так говорит, впрочем, не подозревая об истинной подоплеке своей фразы, об Андрее Коврине: «…каков он будет лет через десять! Рукой не достанешь!».
И точно, во второй половине 1904 года «достать» А.П.Чехова можно было, лишь только дотронувшись до его могильной плиты на московском кладбище…
…Волею Чехова умереть Коврину было суждено в Севастополе, в гостинице Киста, летом, в предутренний теплый июльский час. Последний маршрут смертельно больного Андрея пролегал в Ялту (из Москвы, с остановкой в Севастополе).
С точностью до наоборот последний маршрут умирающего Антона Павловича Чехова пролегал в Москву (уже из Ялты, но опять же с остановкой в Севастополе).
Как известно, сердце Антона Павловича перестало биться 2 июля 1904 года (по новому стилю — 15-го) в Южной Германии, на курорте в отеле Соммер (Баденвейлер). За несколько часов до своей кончины писатель, как и его герой Андрей Коврин, «вышел на балкон». В частном письме немецкий врач Иоллос писал о Чехове: «…Здесь, сидя на балконе, любил наблюдать сцены на улице».
…В последние свои минуты Коврин зовет Таню, зовет сад… Как знать, не о своем ли любимом саде в Верхней Аутке грезил задыхающийся в очередном приступе кашля наш великий, несравненный Чехов? Об этом свидетели его смерти, конечно же, не свидетельствуют…
Итак, на десять лет вперед в повести «Черный монах» А.П.Чехов фактически расставил главные вехи своей жизни, разумеется, в общих чертах и весьма опосредованно. Куда более жестко и четко он распорядился уже лично своим литературным наследием: чуть перефразируя Горация Флакка, который перевел греческую поговорку о том, что не всякому человеку удается достигнуть Коринфа (вершин чего-либо), Чехов грустно сказал, что читать его будут после смерти лет семь, а потом его имя канет в Лету.
Жизнь, однако, показала, что здесь ему его интуиция просто-напросто подставила подножку…
Оказалось, что произведения Антона Павловича Чехова вскоре благополучно переживут целые три революции. «Весь я не умру…» — это и о нем было сказано Александром Сергеевичем Пушкиным. И вовсе не зря спустя целый век постановлением ЮНЕСКО 2004 год объявлен Годом Чехова, ибо по тиражности своих произведений и их востребованности во всем мире наш замечательный классик разве что уступил пальму первенства несравненному Шекспиру.
…Неисповедимы глубины пропастей нашей глупости и вершины нашей мудрости. В первые годы НЭПа в госраспределителе продуктов для старых революционеров в Москве, в Малом Харитоньевском переулке, над стойкой буфета висела скромное объявление: «Для цареубийц повидло без очереди».
Подобные факты нелепы, наивны и…чудовищны, разумеется, с высоты сегодняшней морали постперестроечного общества стран СНГ. Однако почти в то же время в красном Петрограде в 1918 году молодое правительство РФСР, решая сложнейшую задачу выжить и победить, разрывая огненные путы контрреволюции и интервенции, пошло на беспрецедентный шаг. Уже минуло два раза по семь лет, отведенных А.П.Чеховым на забвение его имени и творческого наследия, как Комиссариат народного просвещения РФСР решает издать для граждан России полное собрание сочинений Ф.Достоевского, А.Пушкина, Л.Толстого и А.Чехова. И самым первым «нумером» в этой избранной блистательной когорте отечественных гениев словесности оказался внук крепостных крестьян А.П.Чехов. Все-таки опередил потомков столбовых дворян…
…Передо мною уникальная книжка — переплетенные ХIII, ХIV и ХV тома 18-томного собрания сочинений А.П.Чехова, изданного в 1918 году литературно-издательским отделом Комиссариата народного просвещения РФСР в г. Петрограде. Знаменательно обращение к читателю правительственного комиссара Лит.-изд. отдела П.И.Лебедева-Полянского: «Литературно-издательский отдел К.Н.Пр. подготовляет к печати заново переработанные издания сочинений русских классиков. Работа эта требует времени, а между тем народ крайне нуждается в хорошей книге, которую сейчас невозможно найти даже за баснословно высокую цену. Книжный голод вынуждает К.Н.Пр., не прерывая начатую подготовку новых изданий, перепечатывать классиков в спешном порядке по старым матрицам, мирясь с теми недочетами, которые трудно было исправить по техническим причинам.
Все сочинения А.П.Чехова монополизированы Российской Федеративной Советской Республикой на пять лет, по 31 декабря 1922 г. Никем из книгопродавцов указанная на книге цена не может быть повышена под страхом ответственности перед законом».
Остается добавить, что все 18 томов по цене черной буханки хлеба за том были изданы тогда на дешевой газетной бумаге с сохранением «царской» орфографии… Впрочем, комиссар выразился на сей счет более чем точно.
Как же эта, сегодня безусловно библиографическая редкость, попала в Севастополь? В 1977 году преданнейший рабкор «Славы» железнодорожник Евгений Герасимович Середа в День печати вручил ее мне со словами: «Эту книгу мой отец на лидере «Ташкент» вывез из осажденного Севастополя в 1942 году. Думаю, она представляет определенный интерес в плане подготовки номера к 60-летию Великого Октября».
Откуда же этот трехтомник оказался у Герасима Середы? Его сын, помнится, пояснил, что после Октября 17-го года Г. Середа в 1920 г. стоял у истоков основания в Севастополе техникума Наркомата путей сообщения, работал там завхозом. И вот самое первое собрание сочинений А.П.Чехова, изданное в качестве сигнальных 18-ти томиков по старым матрицам приложения к журналу «Нива» (за 1903 год), легло в основание библиотеки техникума.
На второй странице этой книги сверху оттиснута бледная четырехугольная печать. Ясно читается: «Опись N 1. Библиотека». А сверху — две аббревиатуры: ЛСЖД и ТНСМ (Лозово-Севастопольская железная дорога и техникум Наркомата путей сообщения).
И вот еще какая любопытнейшая деталь: оказывается, весь тираж советского чеховского собрания сочинений образца 1918 года попал всего лишь в пять городов молодой Республики Советов: в Москву, Петроград, Харьков, Самару и…Севастополь.
Выходит, что сегодня, в Год Чехова, нашему городу есть чем гордиться… И, как это ни прозвучит нынче парадоксально, единственная фраза «Черного монаха», которую в маниакальном бреду как должное воспринял на свой счет несчастный чеховский герой Андрей Коврин, в полной мере должна сегодня соотнестись с величием и вкладом Антона Павловича Чехова в историю мировой культуры: «Вас…ожидает великая, блестящая будущность, и чем больше на земле таких, как ты, тем скорее осуществится это будущее».
Сегодня, в третьем тысячелетии, в театре нашей жизни Антон Павлович Чехов достойно занимает самую привилегированную ложу. И гул оваций в адрес Автора, как и при первой постановке «Вишневого сада» в далеком январе 1904 года в Москве, не утихает. Сто лет спустя мы стоя снова и снова приветствуем Чехова.
