17o
О чем же речь? О некоем грандиозном творческом проекте, которому, будь он осуществлен Грибоедовым, право слово, суждено было бы стать вторым шедевром этого поистине замечательного нашего поэта и драматурга. Однако сбылись самые худшие, печально пророческие предчувствия Грибоедова — он рано был вырван из жизни, недолюбив, недопев и недописав…Как-то в шутку, уже вдосталь хлебнувши всех «пряностей» ухи государевой службы в качестве секретаря русской дипломатической миссии в Персии, Александр Сергеевич в письме будущему декабристу, поэту П.Катенину, говоря о том, как его кидает судьба из стороны в сторону, образно назвал себя «секретарем бродящей миссии». И, как всегда, был преотменно меток. Куда бы ни забрасывала его жизнь, везде Грибоедов основательно, с завидным уважением обращался к историческим корням того народа, гостем которого он пребывал в то время. Так было в Персии, так было на Кавказе. Так случилось и в Крыму, куда он приехал летом 1825 года после довольно длительного проживания в Киеве.
В 1823 году Александр Сергеевич получает наконец так давно обещанный двойной отпуск и отправляется в С.-Петербург, а затем в Киев. Древняя альма-матер всех городов восточных славян, царящий здесь дух «былых времен» поистине пленили его… Тут уместно еще раз отметить, что А.С.Грибоедов всегда носил в сердце непреодолимое пристрастие пылко, всем своим существом откликаться на зов вечности. Может быть, в нем умер величайший археолог или историограф — как знать…
Во всяком случае, вопреки горестному упреку А.С.Пушкина «как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок!», в его вполне конкретных «Путевых записках», опубликованных 146 лет назад и отразивших реалии трехмесячного путешествия поэта по юго-востоку Крыма, вырисовывается образ вдумчивого, неутомимого, обстоятельного, европейски образованного ученого человека, знающего, кстати, восемь языков, который стремился в силу своей эрудиции и материальных возможностей задокументировать все артефактические приметы стремительно покрывающегося патиной времени и паутиной людского «нелюбопытства» прошлого наших далеких предков. Это к нему в полной мере обращена знаменитая фраза Публия Стация из «Фиваид»: «Чти (обожай) следы прошлого».
В Киеве он обошел все археологически важные примечательности: посетил Св.Софию, лавру, Золотые врата… 10 июня 1825 года он пишет журналисту, поэту, будущему сенатору В.Ф.Одоевскому: «Здесь я пожил с умершими: Владимиры и Изяславы совершенно овладели моим воображением… Прибавь к этому святость развалин, мрак пещер…»
Именно тут, в Киеве, у него, по свидетельству поэта Андрея Муравьева, совершенно отчетливо вызрел план написания широчайшего исторического поэтического полотна — трагического эпоса хроники правления равноапостольного князя Владимира, решительно повернувшего Русь с языческой звериной тропы на широкий православный шлях христианского всенародного духовного просветления.
Вполне логичным было бы предположить, что такой незаурядный человек, как Александр Грибоедов, вряд ли смог бы «выдавить» из себя хотя бы одну строку из задуманной им трагедии о Великом князе Владимире, лично не побывав там, где можно было бы стать ногой предположительно именно на то место, откуда пошло державное православие, — на развалины христианского храма, по преданию заложенного кн. Владимиром, когда он принял крещение в покоренном им Корсуне. (Сразу отметим, кстати, что Грибоедов первым из всех россиян, кто до него писал в XVIII и XIX веках о Херсонесе, связал это святое место с крещением кн. Владимира).
Покинув, наконец, Киев, где Грибоедов, кстати, довольно плотно общался с видными деятелями «Южного общества» декабристов, он выезжает в Тавриду. Здесь он предполагал вести весьма уединенную жизнь. «Толпа — рабыня суеты» ему претила. Судя по той целенаправленности, с которой Александр Сергеевич расписал свой маршрут по городам и весям Полуденного края, можно предположить, что он основательно проштудировал все то, что видели здесь своими глазами путешествующие по местным античным развалинам пять и двадцать пять лет назад его же современники. В первой четверти ХIХ века, кстати, уже коренным образом пересматривались такие привычные для ХVIII века нелестные оценки допетровской эпохи. По словам А.С.Пушкина, «светские люди бросились читать историю своего отечества…»
Именно этим и предметно занялся А.С.Грибоедов, пребывая в Крыму в далеком 1825 году. Он не просто перелистал, а вдумчиво изучил исторические исследования академика П.Палласа, путевые очерки С.Боброва, Н.Львова, публикации К.Габлица, крымские заметки П.Сумарокова и уже знакомых ему современников — И.Муравьева-Апостола, харьковского профессора Г.Успенского, В.Броневского и некоторых других.
Несомненно, Грибоедов обращался и к иностранным источникам. В частности, он был знаком с книгами С.Сестренцевича-Богуша, византийца Льва Диакона, араба Ибн-Фадлана, епископа Ульфила, Б.Монфокона… Кстати отметить, вот так, запросто найти что-либо путящее в то время в области иностранных публикаций было весьма хлопотным предприятием. Во-первых, о Древней Руси в западных источниках «гуляло» несметное количество вранья. Во-вторых, еще живы были заветы Екатерины II, всячески препятствующей продвижению иностранной литературы в империю. Она истово пеклась о «прекращении разных неудобств, которые встречаются от… неограниченного печатания книг». Каково?!
…Ни оглаженных временем мощных валов, ни оборонительных стен, ни башен, остатки которых, по счастию, еще видели здесь, в Херсонесе, путешественники и первопроходцы деревушки Ахтияр «времен Очаковских и покоренья Крыма», Грибоедов 3 июля 1825 года, конечно же, уже не застал. И это неудивительно. Сегодня следует глянуть правде в ее светлые очи и согласиться с одним из авторов книги «Херсонесские святыни» Михаилом Золотаревым с его оценкой некоторых неблаговидных «телодвижений» вообще-то хрестоматийно уважаемого всеми нами фельдмаршала Александра Суворова. За год до рождения Александра Грибоедова именно он отдал поистине вопиющий приказ о планомерном вывозе из Херсонеса на шести баркасах и почти ста парах волов… тесаных камней из античного городища для обустройства Севастополя. Жутко сегодня себе представить, но вот вам факт поистине медицинский: беломраморные античные погребальные плиты (иные с уникальными горельефами херсонеситов) в конце 80-х годов ХVIII века просто-напросто сжигали для получения первоклассной извести…
Обо всех этих «художествах» Грибоедов, конечно, тогда не ведал. Но не застав всего того, что так живописно отражали в своих заметках таврические путешественники первой волны, великий драматург был просто не в силах что-либо писать и обобщать. Он с горестным вниманием лишь фиксировал жалкие приметы прошлого, находящиеся в явном небрежении. Грибоедов в письме из Крыма жаловался своему другу С.Н.Бегичеву: «Не знаю… сумею ли писать? Почти три месяца я провел в Тавриде, результат — нуль. Что у меня с избытком найдется, что сказать, за это ручаюсь. Отчего же я нем?»
Но вот другое, более позднее признание, как бы объясняющее причины такой «немоты». 12 сентября 1825 года он пишет своему другу Степану Бегичеву из Феодосии: «…За ними (предками славян. — Ред.) являлись мы, всеобщие наследники, и с нами дух разрушения, ни одного здания не уцелело… Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут, когда исчезнет русское племя, как им поступать с бренными остатками нашего бытия».
Думается, что это тягостное впечатление от лицезрения остатков Кафы целиком и полностью можно соотнести с послевкусием Грибоедова от посещения Херсонеса…
…В Севастополь Грибоедов прибыл второго июля 1825 года, равнодушно оставив после ночевки «местечко балаклавское». И в его «Записках» промеж описаний красот севастопольской панорамы и крутых циклопических круч близ Георгиевского монастыря впервые появляется абрис того главного, из-за чего он сюда приехал: «NВ. Воспоминание о в[еликом] к[нязе] Владимире…»
Где же остановились Грибоедов и его слуга Александр Грибов, оказавшись в Севастополе? Об этом исследователи пока определенно не высказались. Но судя по «Путевым запискам», скорее всего автор великой комедии воспользовался услугами постоялого двора, расположенного на спуске нынешней ул. Кучера.
Вычертим же маршрут его первого дня пребывания в Севастополе. Вечером (днем стояла дикая жара) Александр Сергеевич спустился с Холма к Артбухте, затем проследовал к Графской пристани. «Город красив. Лучшие строения города — гошпитель… — читаем в его «Записках». — Оттуда (от Графской пристани. — Ред.) поднялся большой улицею верх, мимо двух церквей… Маяки светятся в стороне к Инкерману».
Шел он, несомненно, Екатерининской улицей. Миновал две церкви — адмиралтейский собор Свт. Николая (ныне здесь расположился ДОФ РФ) и тогда еще деревянную Петропавловскую церковь на горке, построенную в 1792 году. Все сходится…
Грибоедов побывал на следующий день в Инкермане, на Черной речке, в пещерных монастырях, причем везде делал обмеры и составлял пояснительные записки. Но большая часть его визита в Севастополь, конечно же, выпадает на Херсонес.
…Тут вполне уместно коротенько вспомнить предысторию начала планомерных раскопок нашего Херсонеса. Многие просвещенные деятели России уже в то время задавались нелегким вопросом: где же все-таки располагалось то самое православное святилище, в лоне которого был крещен равноапостольный князь Владимир? Главный командир Черноморского флота и портов вице-адмирал Грейг в 1827 году вполне предметно поставил такую задачу перед молодым инженером мичманом Крузе. И тот весьма преуспел: он раскопал три христианских храма — т.н. базилику Крузе на берегу Карантинной бухты и крестообразный остов церкви, где сейчас гордо открыт всем семи ветрам лик восставшего из руин Владимирского собора на центральной агоре Херсонеса.
Но ведь была же на счету «просвещенного» мичмана и третья церковь — в Западном районе городища?! Ее «скелет» очень даже узнаваемо обозначил в своих путевых записках швейцарский путешественник Ф.Дюбуа де Монпере. По его свидетельству, этот потом исчезнувший из поля зрения археологов христианский храм, перестроенный из раннеантичного, был расположен неподалеку от Святых ворот, которые, увы, цинично умыкнули первостроители Севастополя.
…Обратимся же к «Путевым запискам» Грибоедова. Он вообще-то четко обозначил свой «версионный след» этого третьего храма, через 10 лет как бы повторенный швейцарцем в его публикации. И по сей день еще остается в силе именно его, грибоедовская, вполне самобытная догадка о местоположении того самого храма, в котором крестили Владимира. Пожалуй, сегодня дорогого могут стоить такие грибоедовские строки: «Не здесь ли Владимир построил церковь?» Дело в том, что поэт вполне предметно указывает на «насыпной холм», рельефно обозначавшийся тогда справа у Западной куртины, которая и ныне, как восклицательный знак перед вечностью, встречает между Песочной и Стрелецкой бухтами путника, идущего в Херсонес кромкой моря.
А собственно говоря, почему бы и нет? Этот холм (или уже его замшелый абрис) и по сей день остается неразрытым, возможно, скрывая наслоенные артефакты двадцати пяти веков, могущие в будущем просто-напросто перевернуть все наши представления об античной Гераклее…
…Уезжал Грибоедов из Севастополя после тщательного осмотра клер Гераклеи и усадьбы «31-го надела» 5 июля 1825 года. На ялике он и его слуга пересекли Главную бухту, высадились на Северной стороне и через Учкуевку отбыли в Симферополь. Его уже давно ждали в станице Екатеринградской, в ставке генерала А.П.Ермолова, командующего Отдельным Кавказским корпусом.
Как напишет спустя четыре года А.С.Пушкин, «совершенное знание того края, где начиналась война, открыло ему его новое поприще: он был назначен посланником…» Потом — пламенная любовь к грузинской княжне — «ангельчику Нино», женитьба. И, наконец, трагическая гибель от рук фанатиков — «мгновенная и прекрасная»…
«Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов». Это опять же сказал Александр Пушкин, явно намекая на судьбу своего гениального полного тезки, А.С.Грибоедова. Вместе с ним вследствие трагической гибели, выходит, бесследно канула в Лету и замечательная драматургическая идея об особой исторической роли князя Владимира, значении подвига его жизни для всей православной Руси… Увы, 180 лет назад Грибоедов навсегда покинул наш Херсонес, запечатав тайной неизбывности свое несвершенное, возможно, такое же великое творение, как и «Горе от ума».
Как-то один замечательный философ обронил такую поэтическую «бусинку»: «Времена не выбирают. В них живут и умирают». Нам, к сожалению, сегодня не дано точно знать, а не покинул ли свою земную обитель не в то время и не в том месте Александр Сергеевич Грибоедов — величайший историк и археолог (скажем, ХХI века) или новорусский Шекспир, автор, может быть, тоже просто обреченного на бессмертие героико-исторического полотна, призванного совсем по-новому взглянуть на значение личности кн. Владимира для всего славянского мира.
Однако что толку сегодня гадать?
