19o
Довольно часто не успеет появиться на газетной полосе иной материал, как тут же в редакцию приходит отклик на него. Заметки под рубрикой «Резонанс» отличаются оперативностью. Но и здесь наблюдаем исключения из правил. Статья ныне работающего старшим научным сотрудником комитета по охране культурного наследия Автономной Республики Крым В.Гурковича была помещена на страницах «Славы…» 7 июля 1990 года. В заголовке — «Мы никогда не мстили мертвецам» — отражено ее содержание. Да, статья была посвящена неоднозначной судьбе Итальянского, Английского и Французского кладбищ в Севастополе, на которых были похоронены солдаты армий союзников, погибшие в период Крымской войны в 1854-1855 годах.
Наша газета оказалась в Бахчисарае в руках шофера местного автопредприятия Виктора Жозефовича Равве — сына последнего смотрителя-француза Французского некрополя в Севастополе. Последовали встречи краеведа с прямым и близким потомком человека интересной судьбы Жозефа Августовича Равве. Были записаны воспоминания украинского «француза». Он ушел от нас в апреле 1996 года. В настоящее время в Бахчисарае проживают его дочь Людмила Викторовна и внук Алексей Леонидович. Спустя годы В.Гуркович посчитал своим долгом подготовить и опубликовать воспоминания своего друга. Эти воспоминания, несомненно, будут интересны многим севастопольцам, влюбленным в историю своего города.
ФРАГМЕНТЫ ВОСПОМИНАНИЙ ВИКТОРА РАВВЕ О СВОИХ РОДИТЕЛЯХ И О ФРАНЦУЗСКОМ КЛАДБИЩЕ
Мой отец родился во Франции в 1885 году или 86-м. Помнится, что на этот счет существовала какая-то путаница в документах. Много лет спустя, уже в России, его величали самым разным образом: Жозеф Равве, Жозеф-Август Елисеевич Равве, Жозеф Августович Равве и даже Иосиф Равве. По-моему, он появился на свет в городе Бордо. Во всяком случае, он там жил до Первой мировой войны. Он любил море, поэтому не случайно всю свою жизнь прожил в приморских городах — Бордо, Константинополь, Ялта, Севастополь.
Его отец был французом, а мать — русской армянкой. От нее мой отец и познал основы русского языка. Какой судьбой ветер ее занес во Францию, к стыду своему, я не знаю. В период Первой мировой войны Жозеф Равве был призван во Французскую армию, служил в пехоте, участвовал в боевых действиях против немцев. На каком участке фронта, к сожалению, не знаю. Во всяком случае, он имел две награды. Сейчас уже не помню, как назывались эти ордена.
Полную биографию отца теперь уже никак восстановить не могу — мама умерла, родственников нет, свидетелей — тоже, нет и документов. Просто-напросто ничего нет. Насколько мне известно, Жозеф Равве, будучи солдатом Французской армии и зная русский язык, был прикомандирован к Русскому экспедиционному корпусу. Сначала отец со своей частью был во Франции, а потом, как я догадываюсь, их перебросили на Балканы. После окончания войны судьба забросила его в Турцию. Как, при каких обстоятельствах, в каком точно году — сказать не могу. Думаю, что решающую роль в судьбе будущего моего отца сыграла Вера Эммануиловна Колисниченко. Женщина она была молодая да и отменной красоты. Виктор Равве не устоял. Женился. Точно могу утверждать, что я родился 3 июня 1922 года в Константинополе. Хочу отметить, что моя мама до последних дней жизни называла этот город не Стамбул, а именно Константинополь.
Совершенно ничего не могу сказать, когда точно переехали мы из Турции в Советскую Россию, какие были побудительные на то причины. Помню Ялту. Я еще не ходил в школу, но уже тогда как-то осознавал окружающий мир. Хочу подчеркнуть, что Ялту помню, а Константинополь нет.
В 1927 году отцу предложили работу смотрителя на Французском кладбище в Севастополе. Могу утверждать, что он приступил к исполнению своих обязанностей 28 марта 1928 года. Мы к этому времени уже переехали в Севастополь. Поселились в доме смотрителя, который на этом кладбище и находился. Вообще-то в эти годы это была далекая окраина Севастополя. В каком-то полукилометре от нас располагался поселок "6-я верста". Иногда наше место жительства в народе называли "Французский хутор". Вероятно, не только потому, что мой отец был французом, настоящим французом, гражданином Франции. "Хутор" как место жительства, надо думать, был определен народной молвой по аналогу с другими хуторами — рядом находился хутор Бракера и хутор Кальфа (владельцев, понятно, не было, как говорится, с 17-го года, но первоначальные названия сохранились).
Дом смотрителя находился слева от входа на кладбище. Он был построен в комплексе со всем кладбищем. Здание было в хорошем, как сейчас принято говорить, эксплуатационном состоянии. У дома все время был хозяин — в прямом и переносном смысле слова.
…Обязанности отца заключались в круглосуточной охране кладбища и поддержании его в порядке. Это была уборка территории кладбища, обрезка кустарника и деревьев, полив, уход за цветниками и текущий ремонт. Почти каждый год производилась побелка склепов, обновление надписей на поминальных досках. Использовалась темная краска, почти черная, а также "под золото". Кроме того, отец производил профилактический ремонт ограды. Это была большая по объему работа: общая длина каменного забора была метров четыреста. Отец также следил за дорогой, которая шла к кладбищу. Ее длина была метров сто, и обсажена она была деревьями, стволы которых ежегодно белили, а сами деревья окапывали.
В этом большом, так сказать, кладбищенском деле ему помогала моя мама. Отец брал на себя наиболее тяжелую работу, мужскую. И меня он с детства приучал к труду. Каждый день мне тоже что-то надо было делать: приносить из колодца воду, подметать упавшие листья, расчищать снег. Сам я очень любил красить масляной краской пол, двери и рамы окон дома, а также ворота, калитки, двери склепов. Лучше всего у меня получалось тонирование эпитафий. По существу, азы французского письма я познал не из букваря, а с высеченных кладбищенских надписей.
Как мне помнится, отец получал жалованье — 60 рублей в месяц, золотом, как тогда говорили. До сих пор не знаю, что это такое. Итак, на всю нашу семью приходилось по 2 рубля в день. Это были, как я понимал, хорошие по тем временам деньги, но не такие уж большие. Выплачивали жалованье один раз в три месяца. Родители имели возможность покупать товары и продукты в магазине "Торгсина". Однако жили мы весьма скромно. Отец был знаком со смотрителями Английского и Итальянского кладбищ. Если я не ошибаюсь, самый большой оклад был у итальянского смотрителя — 90 рублей в месяц. Помню и разговор старших о том, что на собаку для охраны Английского кладбища тоже выдавали смотрителю какие-то деньги.
28 мая 1936 года умер отец. Умер неожиданно. Это был страшный для нас удар. Ведь он никогда не болел — я не помню, чтобы он когда-либо обращался к врачам. Причина смерти осталась неизвестной и по сей день. Я не знаю, как объяснялась смерть моего отца в медицинском заключении. Да и было ли оно?
Отца похоронили на кладбище, которому он отдал столько сил. Могилу вырыли между склепами N 16 и N 17. Это справа от входа. Хоронили по гражданскому обряду, хотя отец был католиком. Он даже был активистом в костёле — являлся членом так называемой "двадцатки" верующих прихожан. По-моему, в этот период вообще ни одного католического священника в Севастополе уже не было. И сам костёл был закрыт.
Над могилой отца поставили железный крест. Христианский, с одной перекладиной. Такой же возвышался над кладбищенской часовней. Эпитафия на табличке была исполнена на русском языке: кто похоронен и годы жизни. Пожалуй, отец стал последним, как говорили тогда, французско-подданным жителем Севастополя.
О Французском кладбище могу добавить следующее. Это была прямоугольная территория, огражденная глухим каменным забором. Размер кладбища приблизительно был 100 х 100 метров. Высота забора — около двух с половиной метров. Он был сложен из крымбальского, если я не ошибаюсь, камня. Стыки между блоками были расшиты. Сверху был сделан двухскатный козырек шириной где-то с полметра. Одним словом, ограда была, как на Братском русском кладбище на Северной, но каменные блоки были крупнее да и сама ограда выше.
Примечательно, что вокруг основного забора шел парапет. Он отстоял от забора метров на пять-семь. Этот внешний забор был сложен насухо из бута. Его высота около метра. Зачем было сделано такое ограждение, не знаю. Наверное, чтобы пасущийся домашний скот не подходил к кладбищу или чтоб никто вплотную не подъезжал к ограде. Вокруг кладбища никакой растительности не было, кроме сухой травы и колючек. Кладбище на этом фоне выглядело настоящим парком: зелень, прохлада, тишина.
К кладбищу шла шоссированная дорога, обсаженная акациями. Она имела щебеночное покрытие. Длина этой аллеи была метров сто. Она шла от дороги на балку Бергмана строго перпендикулярно к въезду на кладбище.
Ворота были металлические, кованые, двухстворчатые, крепкие, обстоятельные. Хорошо помню в нижней части ворот прикрепленные небольшие колесики, которые опирались на металлические дуги. Эти дуги были забетонированы под нулевую отметку. В Севастополе такие ворота имелись на русском Братском кладбище на Северной стороне. Ворота и две калитки (справа и слева от ворот) закрывались на висячие замки. Зачем было две калитки? Не знаю. Может быть, как шутили, одна для входящих, другая для выходящих.
На кладбище находилось 17 саркофагов со склепами. Семь располагались слева от входа, вдоль стены, три — в торце и семь — справа. Счет шел по часовой стрелке, с левой стороны: первый, второй, третий и так далее. Перед саркофагами проходили три аллеи (в форме буквы "П"). Две аллеи под прямым углом пересекались в центре кладбища у часовни. Собственно часовня стояла на круглой площадке. Ее диаметр был метров двадцать. Эта площадка, как и аллея, была усыпана гравием. У нас имелся ручной каток для утрамбовки гравия. Отец справлялся с ним сам, но мне нравилось ему помогать. Деревья росли между саркофагами и вокруг часовни. Основные деревья — это акации и уксусные. Рос ясень. Ни одного фруктового дерева на кладбище не было. Это однозначно. Много было всевозможных цветов. В первую очередь — лилии и тюльпаны: красные, желтые, разные. Весной цвела великолепная сирень.
Каждый саркофаг имел свой ключ от двери. Отдельный ключ был для часовни. Помню и такую деталь: весной талая вода попадала в нижнюю часть некоторых склепов по левой стороне. Я помогал отцу вычерпывать ее оттуда. Боялся ли я покойников? Как-то получилось, что с детства я стал жить на кладбище, на котором никого не хоронили. Поэтому покойников я не видел. А кости и черепа, что сложены были в ячейках в огромном количестве, не внушали мне страха. Они, кости человеческие, были, как говорится, из далекого прошлого.
…На кладбище имелся колодец слева от входа. Очень глубокий. Стенки ствола колодца были выложены тесаным камнем (по крайней мере, в верхней его части). Воду поднимали вручную. Бадья была рассчитана на два ведра. Большой ворот был двухсторонний, так что поднимать бадью могли сразу два человека.
Еще могу добавить, что у дома находился специальный водосборник, туда стекала вода по каменным желобам (они были проложены вдоль всех трех стен с внутренней стороны). В этот бетонный резервуар попадала и дождевая вода с крыши нашего дома. На крыше имелись специальные жестяные водосборники. Чтобы не попадали в резервуар листья и всякий мусор, была предусмотрена металлическая сетка. Как фильтр. Я эту конструкцию хорошо помню, так как мне отец поручал следить за сбором воды. Эта вода шла исключительно для поливки.
Еще о захоронениях. Бытует мнение, что французский консул в Севастополе господин Ге был тоже похоронен на этом кладбище. Когда он умер, я не знаю, но могу утверждать, что он не был похоронен на нашем кладбище.
Кроме солдат и офицеров Французской армии, погибших при первой осаде Севастополя, на кладбище были захоронены французские моряки. В 1919 году произошел взрыв на одном французском боевом корабле, который стоял на якоре в Севастопольской бухте. Если мне не изменяет память, это был чуть ли не крейсер. Названия не помню. Взорвались то ли паровые котлы, то ли боеприпасы. По-моему, все же котлы. Погибло тогда, кажется, 18 матросов. Их похоронили у часовни, на первом газоне, который находился левее центральной аллеи. Всего было четыре газона — счет шел от первого по часовой стрелке. На каждой могиле стоял небольшой памятник из инкерманского камня высотой около метра. Форма их напоминала вертикальную стелу. На каждом памятнике были высечены изображение креста, имя и звание, годы жизни. В 1934 году, а может, и немного раньше, французы вывезли останки моряков на родину. Я был школьником младших классов и помню, что приезжала делегация из французского посольства в Москве. Некоторые были в военной форме. Как выкапывали останки, не видел, но помню привезенные цинковые гробы.
…Хочу отметить, что в 30-е годы кладбище посещалось совершенно свободно. Приходили на экскурсию и краснофлотцы, курсанты, летчики, пехотинцы, комиссары. Где-то в 1934-м или 35-м году кладбище посетил герой Гражданской войны Ян Гамарник. Отец с ним был знаком. Гамарник приезжал два или три раза. В последний приезд его шофер мне позволил проехать на машине. Это был маленький открытый "Форд". Точно, "Форд-А". Я рулил, сидя буквально на коленях шофера. При въезде на кладбище я растерялся и немного зацепил краем машины за ворота.
В этот же период кладбище посетила мать Георгия Димитрова. Она, помнится, отдыхала в Балаклаве. Из самых знаменитых французов кладбище почтил своим присутствием Эдуард Эррио. Это было в 1933 году. Эррио в то время занимал пост премьер-министра Франции. Его имя было очень популярно в СССР. На кладбище он приехал в сопровождении нескольких человек. Они сфотографировались с отцом. Возможно, что эти фотографии напечатаны во Франции.
…Кстати, молва о том, что кладбище принадлежало французскому государству, неверна. У кладбищенского входа действительно была укреплена мраморная доска, текст которой сообщал, что это Французское кладбище. Дословно, как было написано, не помню. Но могу утверждать, что фразы типа "земля Французской республики" не было.
* * *
Последний раз я встретился с Виктором Равве зимой 1993 года. В тот период уже полностью распалась одна держава, но обнадеживающее возрождение другой еще не просматривалось. Окружающий отечественный мир был в состоянии общего коллапса. Я спросил украинского "француза": "Виктор Жозефович! Скажите, пожалуйста: почему вы не уехали во Францию в период оккупации Севастополя?" — "Попытка одна была, но, честно признаюсь, робкая, ненастойчивая… Слава Богу, что немцам я со своими проблемами не был нужен. Поэтому, а также в силу других чисто человеческих причин, я остался здесь… Смешно, но что бы я сейчас делал во Франции, среди французов? Ведь они даже сорокаградусную нормальную не умеют делать, тем более "Российскую"… Да, кстати, моя французская фамилия по-русски сейчас пишется неверно. А раньше писали правильно". Виктор Жозефович достал из семейной коробки свидетельство об окончании в 1936 году неполной средней школы N3 города Севастополя. "Смотрите, как правильно следует писать! "Раввэ", а не "Равве". Все сейчас не так делается…" — подытожил пенсионер.
Тогда же я предложил Виктору Жозефовичу помочь написать письмо во Французское посольство в Киев: рассказать об отце, упомянуть о его участии в деле сбережения Французского военного кладбища…
"То была заслуга моего отца. А просить что-либо и клянчить не в его было характере", — закрыл тему Виктор Жозефович, сын севастопольца Жозефа-Августа Елисеевича Равве, гражданина Франции.
В.ГУРКОВИЧ, старший научный сотрудник республиканского комитета по охране культурного наследия АРК "Историческое наследие Крыма".
(Печатается с сокращениями.)
На снимках: Жозеф Равве — солдат французской армии в годы Первой мировой войны; Французское кладбище в Севастополе в наши дни.
