11o
Она — народная артистка Украины, народная артистка Татарстана, уже много лет олицетворяющая все лучшее, что есть в Севастопольском русском драматическом театре им. А.В.Луначарского. Еще важнее: она — народом признанная, народом любимая.
Она появляется на сцене — легкая, хрупкая, изящная, с глубокими, светящимися глазами — и зал замирает. Замирает в ожидании чуда.
Для Людмилы Кара-Гяур никогда не было проблемы выбора — ни в сути роли, ни в облике, ни в возрасте. Когда иные мечтали о голубоглазых хрупких красавицах, она лихо, с азартом бралась за героинь "с характером", на первый взгляд, резких, угловатых или, напротив, недотепистых, несчастных. Она намеренно могла выходить на сцену без грима, оставаясь незаметной и серенькой. И вдруг оказывалась обворожительной и блистательной светской красавицей. Когда многие актрисы даже в солидном возрасте жаждали сыграть юных героинь, она, совсем еще молодая, с наслаждением играла старух. Но для тех, кого создавала Людмила, слово "старуха" было неприемлемо, поскольку возраст — ни молодой, ни преклонный — не являлся основополагающим аргументом. Все, что делала Людмила, перерастало рамки сценической роли, героини становились ею, и ее душа вмещала в себя страдания многих женщин.
Так стоит ли сегодня вспоминать всех сыгранных ею героинь, долго и с явным удовольствием перечислять их и снова окунаться в мир самих постановок? Наверное, не стоит, и прежде всего потому, что они живы в памяти зрителей. Хотя не сказать о ее Мод ("Гарольд и Мод" в постановке Романа Мархолиа) просто невозможно. Уж очень близок этот характер ее собственному.
Мод вобрала в себя все, что Людмиле довелось играть прежде: драмы, трагедии, фантазии, разочарования, грезы, розыгрыши. Ее затянул этот каскад головокружительных действий, где счастливые и радостные силы концентрировались, чтобы вытащить Гарольда, совсем еще мальчика, из скорлупы мертвящей тишины. Временами Людмиле казалось, что она сама сливалась с Мод, "уходила" в ее мир, где все жило по неземным законам.
— …"Гарольд и Мод"… Мне казалось, что на этом спектакле я просто умирала…
Так в чем же секрет ее невероятного притяжения? Я задаю этот вопрос Евгению Кара-Гяуру, заслуженному артисту Татарстана, педагогу, партнеру по сцене, режиссеру, другу, мужу. После небольшой паузы он говорит:
— Я наблюдаю за ней почти 50 лет, еще до того, как на ней женился. С тех пор, когда я увидел ее на вступительном экзамене в театральном училище, пытаюсь для самого себя сформулировать, в чем кроется ее популярность. Не могу сказать, что у нее школа очень хорошая, что она по-настоящему "вышколена". Нет, наверное. Как актриса, она росла в театре. Я в какой-то мере корректировал, помогал. Стремился понять, что она делает, как работает над ролью, откуда все это берет. А она и не работает в привычном смысле. Вот она получила роль, и дальнейшее ее состояние, как беременность. В ней уже непрерывно бродит этот внутренний процесс. Она преображается. К ней обращаешься, но она выключена из привычной жизни. В чем причина ее сценического обаяния и этой силы воздействия на зал, я до сих пор не знаю. Есть какая-то энергетика, эмоциональная основа, какая-то полетность. Для меня это умозрительно. Я понимаю, что самому воспроизвести это, к сожалению, невозможно. Это или есть, или его нет. Неважно, как это называется. Дар… Талант… Искра Божья… Но это ей дано.
А вот что говорит Людмила:
— Знаешь, я бы никогда не стала актрисой, если бы в моей судьбе не было Жени. Все в моей жизни состоялось благодаря этому человеку. Я была на пятом курсе филфака Одесского университета, когда открылось театральное училище. Я всегда мечтала о театре и даже посылала документы в Щукинское училище в надежде, что после школы смогу поступить. Но мне родители говорили: "Посмотри на себя в зеркало. Разве с такой внешностью актрисы бывают?!". Да, тогда еще не было ни Ахеджаковой, ни Чуриковой. Тогда на сцене и на экране царили Любовь Орлова, Вера Васильева, Людмила Целиковская… И вдруг я поступила в театральную студию, где преподавал Женя. Я не понимала вначале, что он, красавец, именно мне оказывает знаки внимания на индивидуальных занятиях. Думала, что, как и всех, он учит меня мастерству. А потом во всей последующей жизни, когда он мне помогал, направлял, когда он был со мной рядом, все встало на свои места: это умница, это великодушный, интеллигентнейший человек, благодаря которому я узнала и литературу, и искусство, и историю. Узнала любовь. У меня состоялось счастливое материнство, я родила девочку. Я сыграла все, что хотела бы и что могла сыграть. Благодарю Бога за то, что судьба подарила мне столько красивого, интересного и светлого — партнеров, режиссеров, работников цехов. А признание зрителей! А Севастополь!
Людмила вспоминала, как впервые увидела город с палубы теплохода февральским туманным утром 1961 года: берег приближался и дымка рассеивалась, и вдруг он выплыл из пелены, как огромная белая чайка, и там, на набережной, она увидала тоже белое, казалось, прозрачное здание. "Это театр", — сказал Женя, потому что он уже был здесь, обо всем договорился и привез сюда ее, тогда молодую жену и совсем молодую артистку, вчерашнюю свою студентку.
— Севастополь нас просто ошеломил. После шумной Одессы — совсем другой лик, совсем другие люди. Мне кажется (прости, что я плачу), но не будь этого города, не будь этого окружения, не будь этих встреч с севастопольцами, может быть, у меня ничего бы и не вышло. А театр! Я не пропускала ни одного спектакля с В.А.Афанасьевым, Е.Ф.Лавровским, К.В.Волковой, стояла за сценой, ловила каждое слово, каждый жест, пыталась понять, что это за волшебство, как это делается. Всегда смотрела и до сих пор помню Витю Стрижова в "Сирано де Бержерак". И это тоже была моя школа, мой институт.
А потом (преодоление было всегда!) они уехали в Казань. А могли — в Москву. Знаменитый Ю.А.Завадский прислал Людмиле приглашение в свой театр, прослышав о ее исполнении роли кубинской клоунессы Иллюминады в спектакле "Тощий приз" ("Канатоходцы"). Играть "в очередь" с В.П.Марецкой, которая исполняла эту роль в театре Моссовета, было рискованно, к тому же квартиру в столице им не пообещали, и потому Кара-Гяуры, серьезно подумав, отказались от этого лестного приглашения. И отправились в Казань. Там они проработали 15 лет. Прекрасный театр с великолепным режиссерским и актерским составом, большая сцена, заслуженное признание зрителей, высокие оценки критики, звания, масса приглашений, телевидение, преподавательская деятельность… И тем не менее они все эти годы жили надеждой на возвращение в Севастополь. И потому, когда в Казань к ним приехали с приглашением Владимир Петров и Роман Мархолиа, они, не задумываясь, согласились.
Они вернулись в город, который считают родным… Вернулись, оставив на далекой земле дорогие сердцу могилы.
— В Казани, хотя это и был мой звездный час, мы все равно жили, как в ссылке. Есть в Севастополе нечто такое, чего интуитивно не ощущаешь в других городах. И я всегда знаю: если бы не этот город, если бы не мои любимые друзья, если бы не мои любимые зрители, я бы никогда не состоялась. Севастополь сделал нас. И, честно говоря, мы просто купаемся в его славе. Но, к сожалению, время берет свое, хотя душа еще живет, еще любит и еще может. Хочется играть, пока есть силы, есть актерская состоятельность и есть энергетика.
Людмила Кара-Гяур, несмотря на всю ее хрупкость и ранимость, — из породы невероятно сильных людей. Вся жизнь — преодоление. Судьба уготовила ей немало самых трагических испытаний, невосполнимых потерь. Иной бы сломался на полдороге. Тем паче носитель публичной профессии, лицедей. А она выстояла. Она — играет! С этой болью, с этими открытыми душевными ранами она ежевечернее выходит на сцену, зажимает свое сердце, чтобы ни о чем не догадывались зрители, и несет к нам в зал свет, надежду и жизнелюбие.
— Так чего же больше в моей жизни — радости или горести? Вновь проживаю свою жизнь, которая вся прошла на сцене. И думаю: радость всегда исчислялась днями, часами, мгновениями. А горечь… можно сказать — десятилетиями. Я имею в виду не только болезнь дочери, борьбу за ее спасение… Самой большой горечью в моей жизни стало то, что мы с Кара-Гяуром остались одни. У меня нет продолжения жизни. И это в мои 70 лет самая большая горечь… Все остальное — такая суета сует… И тем не менее я разгневаю Бога, если начну жаловаться. Знаешь, я вот уже 35 лет ношу в своей памяти монолог из пьесы И.Друцэ "Святая святых", играла еще в Казани. Есть там такие слова: "Душа — это тоже поле, на котором ничего хорошего не вырастет, если сам же не посеешь. Конечно, может быть всякое, но ты трудись с утра до ночи, ползком, на четвереньках, но сумей противостоять всему, что чуждо этому полю, и только тогда, только такой ценой будет зеленеть и цвести поле души твоей…"
