21o
29 января (по старому стилю) — 170 лет со дня гибели Александра Сергеевича Пушкина.
НОВЫЙ РАКУРС "БЕЛОГО ОСТРОВА"
В необозримом океане по имени "пушкиноведение" существует немало "белых островов", о происхождении которых по сей день нет однозначной, научно обоснованной точки зрения. Время, конечно, периодически вносит свои коррективы, но в различных литературоведческих "гостиных" вектор поиска истины выбирается, как правило, исходя из реальных, логичных предпосылок, чаще лежащих на поверхности. И все-таки согласимся: лучший способ добраться до правды — попытаться глянуть на предмет изысканий другими глазами.
В этом плане есть резон привести в качестве примера суть мало кому известного толкования знаменитой фразы Юлия Цезаря, когда он под кинжалами сенаторов якобы горестно воскликнул за секунду до гибели: "И ты, Брут?!" Но если перевести с латыни в английскую транскрипцию имя "Брут", то обнажится второе дно: "И ты, скотина!" То есть Цезарь не просто вычислил, а на века пригвоздил предателя к позорному столбу…
Итак, "врага — за рога": речь пойдет о невыведенном пока белом пятне пушкиноведения — об авторстве семи пасквилей, полученных друзьями А.С. Пушкина 4 ноября 1836 года. Без них невозможно себе представить вероятность и последствия роковой дуэли.
Кого только ни прочили современники, а далее — все маститые пушкинисты на роль тайного злопыхателя (а то и целого "сходняка" таковых): старика Геккерна, "золотых шалопаев" князей И.Гагарина и П.Долгорукова, министра народного просвещения С.Уварова, жену приятеля Д"Антеса И.Полетику, министра иностранных дел К.Нессельроде, реакционного писателя Ф.Булгарина и еще добрый десяток прочих "доброжелателей". Их всех — кого ходящей в списках эпиграммой, кого "незлым" словом вживую на балах, кого по политическим соображениям в прессе, кого — просто несовместимой с пасквилянтом в едином жизненном пространстве видом своей "арапской морды" в разные годы кровно задел Пушкин. Однако среди них нет ни одного человека — соискателя смерти А.С. Пушкина… по, скажем так, альковно-сердечным долгам…
Если же внимательнее всмотреться в портретную галерею лиц, вошедших в историю благодаря своему знакомству с Поэтом, один такой подходящий персонаж имеется. И, кстати, находящийся "по эту сторону баррикады", — из числа… друзей.
Насчет их Пушкин как-то удрученно обронил: "Ох уж эти друзья!" И, по нашей версии, не зря. Этот человек обладал острым, "охлажденным" умом, происходил из очень знатного рода. Его только один раз в жизни посетила большая любовь, увы, безответная со стороны предмета его воздыханий. Впоследствии он неудачно женился — на незнатной и некрасивой, но, правда, умной женщине, скорее всего, уморив ее чисто морально уже через пять лет после свадьбы.
Это был человек по натуре своей подлый, мстительный и коварный, способный мастерски плести интриги и долгие годы помнящий о неотданных ему долгах — родиной, людьми, самой Природой.
Все и вся отрицающий на белом свете, он — так уж сложилась судьба — вынужден будет в конце концов признать, что Александр Пушкин, с которым он познакомился еще на излете юности Поэта, буквально во всем обошел его и явился как бы живым укором, счастливой параллельно его вообще-то удручающе черной харизме. Но самое главное — Пушкин явился тем самым гламурным соперником на любовной стезе, которому великосветская львица, предмет многолетнего обожания нашего "героя", не только отдала свое сердце, но и родила девочку, с фактом чего так никогда не смог смириться и согласиться все-таки приписанный в конце концов к сонму ее любовников этот человек, которого — пришло время — пора обозначить "во весь фрунт": Александр Николаевич Раевский.
Его имя никогда не упоминалось в специальной литературе, в эпистолярике современников Пушкина, в версиях биографов Поэта в контексте номинанта на гипотетическое авторство пасквилей. Но вот не зря же Пушкин — виртуоз инсайта (беглого чтения т.н. "хроник Акаши", запредельного банка данных) — за два месяца до дуэли в разговоре с княгиней В.Вяземской почему-то интуитивно назвал "детской игрой" одесские "громкие подвиги Раевского", увязав их в какой-то мистически замысловатый узел с тем, какую кару он подготовил своему обидчику, посягнувшему на честь Натали. На сей счет Б.Шоу верно как-то выдал: "Лучше всего хранятся те секреты, о которых все догадываются".
ОТКУДА КОРНИ ЦВЕТОВ ЗЛА?
…Первоначально судьба даровала Александру Раевскому все для успешного восхождения на олимп удачи. Но вот заморочка: по линованной бумаге жизни он почему-то всегда писал поперек, и об этом мы предметно расскажем ниже. В жилах этого человека текла кровь знаменитейших сынов России — князей Глинских, Ломоносова, Потемкина, а происходил он из польско-литовского корня шляхтичей Раевских, чей герб с середины ХIII века украшал лебедь — символ чистоты и надежности.
Его отец — генерал Николай Николаевич Раевский — "памятник 12-го года" по выражению Пушкина — 195 лет назад задержал со своим воинством врага на Московском направлении под Смоленском…
И вот тут сделаем первый привал. В июне 1812 года 16-летним юнцом в бою под деревней Салтановкой (у Могилева) старший сын знаменитого генерала — по устойчиво живущей и поныне легенде — выхватил знамя из рук убитого подпрапорщика и оказался в первых рядах русских воинов, под командой его отца штурмовавших мост.
Это был настоящий взлетный звездный час молодого Раевского. Сей подвиг даже будет воспет Василием Жуковском…
Однако задумаемся над таким фактом. Иногда лентой, не победно пересеченной, а жестоко порезавшей сонную артерию человека, является раннее, чаще рожденное волею обстоятельств, прикосновение его к лаврам славы. Если оно оказывается на поверку не стартовым, а ставшим из ряда вон случайным явлением, не получившим никакого естественного продолжения, вся последующая жизнь человека оказывается вечной, тщетной и опасной погоней за смерчем, погоней, полной горечи и призрачности иллюзий. Такие люди обычно несут в себе стойкий заряд зла и ощущения, что при раздаче даров в кулуарах театра жизни им однажды случайно досталась лишь одна контрамарка.
Почему в нашем случае лишь контрамарка? Ответ прост. В 1813 году генерал Н.Н.Раевский так ответил своему адъютанту поэту К.Батюшкову на его вопрос о воинских заслугах сыновей: "Правда, я был впереди. Но детей моих не было в ту минуту… Весь анекдот был сочинен в Петербурге. Журналисты воспользовались удобным случаем".
Справедливости ради отметим, что 16-летний А.Раевский был, конечно, участником боя, но предположительно находился с братом во время "подвига" в лесу с одним из ординарцев отца…
Спустя много лет Пушкин с нескрываемым сарказмом помянет в лихую минуту сей "подвиг".
…Казалось, что карьера прапорщика А.Раевского тем не менее должна была быть успешной. Но после войны 1812 года последовали три пустопорожних года в расквартированном под Парижем корпусе. И Александр I, особо не жалуя героев, так и не предоставил Раевскому престижного назначения. Отставным полковником, жестоко разочарованным в жизни, Александр Раевский — не более чем как сын знаменитого батюшки — в 24 года увольняется из армии с расплывчатой формулировкой "До излечения".
Таким он и вступил в штатскую жизнь — неисправимым скептиком, желчным, издерганным отставником, который благодаря блестящему европейскому образованию, знатности и природному уму оказывал тлетворное, поистине демоническое влияние на юные неокрепшие души, в частности и на молодого Пушкина, с которым он впервые близко сошелся на Кавказских водах летом 1820 года.
Это о нем — по калькам той поры — поэт потом напишет: "…Чернокнижным языком усердно демонам молился". На Северном Кавказе Раевский лечил ногу. И — между прочим — испытывал на излом струны сердца молодого Пушкина. Он любил "сажать" человека на булавку и наблюдать, как в муках истекает слезами душа жертвы. Известный пушкинист Т.Цявловская точно охарактеризовала последствия их "задушевных" бесед на берегах Подкумка: "Язвительный Раевский в самом прямом смысле подавил волю Пушкина". Историк литературы Я.Грот придерживается той же точки зрения: "Заметив свое влияние на Пушкина, А.Н.Раевский вздумал представлять из себя ничем не довольного, разочарованного, над всем глумящегося человека".
Следующая встреча двух молодых людей произошла 20 ноября 1820 г. в украинском имении Давыдовых-Раевских в Каменке. Попав в окружение декабристов, оба гостя пытались на одной ночной сходке снискать доверие заговорщиков. Но их "якобинцы" разыграли. Раевского "развели" по причине элементарного недоверия к нему как к человеку, к которому ни у кого не лежала душа. А Пушкина — Пушкина просто было решено сохранить, оградить от невзгод и возможных репрессий как дорогого стоящую будущую славу России.
ОДЕССКИЙ ЧЕТЫРЕХУГОЛЬНИК
Летом 1823 г. Пушкин по протекции друга его семьи А.Тургенева получает предписание из захолустного Кишинева на перевод в "заметно буржуазный" город Одессу, как ее охарактеризовал как-то князь П.Черкасский. Здесь, служа под началом губернатора Новороссийского края графа М.Воронцова, он начал вести веселую, разгульную жизнь. Не вылезал из ресторации Оттона, часто посещал итальянскую оперу, азартно резался в карты, шлялся по бабам и испытывал судьбу, задирая ревнивых мужей.
Здесь же, в Одессе, он вновь повстречал Александра Раевского, чиновника по особым поручениям при губернаторе края графе М.Воронцове. Старший сын прославленного героя Отечественной войны 1812 г. приходился троюродным братом жене Воронцова и уже в течение нескольких лет был безнадежно влюблен в Элиз.
Пушкина по-прежнему неудержимо влекло к этому желчному, умному, лишенному всяческих предрассудков человеку, поистине "нагайке провидения". Спустив в кабаке грека Димитраки последнюю ассигнацию, после полуночи Пушкин обычно стучался в дом своего Яго, как называл Раевского приятель Пушкина Ф.Вигель. В проеме двери в зыбком свете свечи возникала фигура со шрамом на лице не то корсиканского бандита, не то матадора, не успевшего еще вполне насладиться видом алой крови поверженного быка…
Хозяин разливал в бокалы искрящееся Сен Пре, снимал очки, закуривал трубку и таинственно замолкал, сверля взглядом изжелта-коричневых острых глаз своего бледного, взволнованного гостя.
Пушкин никогда не выдерживал этой паузы. Он вскакивал, дрожащей рукой тушил свечи и первым задавал тон предстоящей беседе. Но на этом его лидирующие "телодвижения" заканчивались. Верх в более чем вольных разговорах обычно брал Раевский. Он, как кованые гвозди, вколачивал в сознание еще совершенно юного Пушкина абсолютно неприличные, попирающие все светские устои и общечеловеческую мораль скабрезные, богопротивные идеи.
Его харизма поистине имела дарственную дьявола, он впитал в себя все отрицательные черты будущего главного героя поэмы "Евгений Онегин"…
— Вы, милый друг, видимо, наивно полагаете, что чистая, земная любовь к матери — это нетленное, святое достояние человечества? А чем женщина заслужила это? — вкрадчивым, нежным тенорком вопрошал в абсолютной темноте Раевский. — Тем, что в течение девяти месяцев в пузыре с водой вас вынашивала в своем чреве? Много чести…
— Саша, дорогой мой, никто еще не смог доказать пока бессмертие души нашей… А то, о чем талдычат попы, так это же библейской давности изначально внушенный людям блеф. Кем? Людьми же…
Его воззрения, конечно же, были лишены внутренней мускулатуры, но какими же они казались заманчивыми для неофитов, впервые пригубивших чашу вседозволенности и едкого сарказма!
…Вспомним по этому случаю "Евгения Онегина" (черновая запись):
Мне было грустно, тяжко, больно,
Но, одолев меня в борьбе,
Он сочетал меня невольно
Своей таинственной судьбе…
И все же, как только в эту "дуэль" вмешалась женщина — Элиз Воронцова, соотношение сил резко изменилось. Раевский в начале декабря 1823 г. познакомил Пушкина с красавицей полячкой. Он полагал, что молодой поэтический повеса будет для него неким громоотводом от подозрений ревнивого мужа. И, право слово, своего Раевский достиг. Но какой ценой! Элиз стала любовницей Пушкина, и, видимо, выполняя свои "особые поручения", "герой Могилева" через подлое посредничество адъютанта графа Воронцова барона Отто Франка элементарно сдал Пушкина… "полу-милорду".
Разразился общественный скандал, и вскоре опальный Александр Сергеевич вынужден был покинуть Одессу, прекрасно отдавая, однако, себе отчет в том, кого за это следует "благодарить" в первую очередь. Он вез в своем дорожном чемодане меж галстухами рукопись "Демона", прообразом которого по общепризнанной версии явился А.Н.Раевский:
…Тогда какой-то злобный гений
Стал тайно навещать меня.
…Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд,
…Он звал прекрасное мечтою,
Он вдохновенье презирал,
Не верил он любви, свободе…
Раевский, хитроумно предав своего "милого друга", тут же шлет ему вслед, в Михайловское, иезуитское послание, датированное 21 августа 1824 года. О, это письмо многого стоит! Так пишет человек, обдуманно совершивший предательский поступок и стремящийся спутать карты. "Вы совершили большую оплошность, дорогой друг, не дав мне своего адреса и воображая, что я не сумею разыскать вас", — пишет с едва скрытой резкой угрозой этот захолустный Мефистофель и упрекает поэта в ребячливости, взбалмошности и даже в "недостаточном уважении к религии". Но главная знаковая строка такова: "Нельзя безнаказанно прожить вместе столько времени". Далее шли заклинания в "братской дружбе", в уважении к прекрасному таланту поэта и заверения в том, что он, Раевский, будет писать Пушкину до тех пор, пока тот не вознамерится ответить. Это ж надо уметь так дружески "обнять", чтобы замаячил призрак реанимации от удушья!
Странное, более чем лицемерное письмо. Болезненная мания его автора не выпускать жертву из магнетических когтей своего "обаяния" так и прет между строк.
"Не замечать охлаждения друзей — значит ни в грош не ставить их дружбу", — пожалуй, лучше максималиста Ларошфуко подобную ситуацию и не охарактеризовать. За этим посланием стоят, несомненно, бездонная злость и разочарование в исходе любовной дуэли, в которой Элиз Воронцова главный выстрел оставила все-таки за Пушкиным. После того, как Поэт проигнорировал и это, и еще одно письмо Раевского в Михайловское, в душе последнего стали, по всей видимости, выкристаллизовываться неутомимая жажда мести, эдакое дьявольское нетерпение сердца.
…А Пушкин в ответ создал — как бы пустив пулю "в молоко" — стихотворение "Коварность", где очень четко отпарировал:
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье,
…Но если сам презренной клеветы
Ты для него невидимым был эхом,
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом, —
…Ступай, не трать пустых речей.
"ГРОМКИЕ ПОДВИГИ" РЕВНИВЦА
Несколько лет потом ожидал писем от "дорогого друга" Александр Раевский. И не дождался, данных о переписке нет. Годами в его душе копилась ненависть к сопернику. И она, наконец, как гнойник, прорвалась в начале октября 1828 года. Многие биографы Пушкина примерно одинаково описывают скандал в Одессе, когда разъяренный, явно помешавшийся на своей страсти к Элиз Воронцовой Раевский с хлыстом в руке остановил карету жены графа Воронцова и наговорил ей кучу дерзостей.
Смысл эскапады Раевского вообще-то для абсолютно всех современников и биографов Пушкина темен и неясен. Как писал князь П.Вяземский, "…подробности не достоверны".
Правда, семейное предание, согласно версии биографа Поэта П.Щеголева, гласило, что "он кричал ей что-то вроде: "Берегите нашу дочь!"
И далее П.Щеголев добавляет: "Он устраивал скандал своей возлюбленной, но из-за кого? Не муж (курс. — Авт.) стал поперек дороги".
Нам сегодня ясно — кто и из-за кого. Конечно же, Раевский не мог простить Пушкину его амурных приоритетов, в том числе и в плане счастливого, хотя и тайного, отцовства — Элиз родила черноволосую Софи, о чем сообщила Пушкину в т.н. "сожженном письме" в Михайловское.
А теперь вернемся к той фразе, коей на выезде графини с пригородной дачи в Одессу "выстрелил" ей в лицо оскорбленный любовник, у которого, судя по всему, были явные проблемы с мужской индивидуализацией. Зачем и кому надо было "беречь" дочь Воронцовой? Ее, что, недокармливали или плохо содержали? Ей прочили "не то" воспитание? Или ей кто-либо чем-то физически угрожал?
Думается, совершенно иные слова по-французски вырвались тогда из уст Раевского. Он, скорее всего, выдал некую угрозу, смысл которой сводился к следующему: "Берегитесь, сударыня, я не намерен далее молчать о нашей дочери!"
Хоть так — безответным оскорблением и угрозой — он хотел кое-что доказать, нет, не Элиз, а опосредованно Александру Сергеевичу Пушкину…
И опять скандал. Да какой! На всю Россию. Отставного полковника с позором (и даже с жандармом) препроводили по велению государя в родовое имение в Полтавскую губернию, где он (невъездной, между прочим, в столицы государства) прожил анахоретом целых шесть лет!
Шесть лет в роли изгоя… Это все равно что шесть лет тюрьмы для великосветского человека. Не в пример Диогену Синопскому, который всю жизнь не только философствовал, пребывая в бочке, но и слыл искуснейшим фальшивомонетчиком на всю Элладу.
…Какие мысли роились в его голове, кого он вспоминал, кого проклинал, сидючи в душевных деревенских застенках? Скорее всего, того, из-за кого и разгорелся весь этот сыр-бор, — Александра Пушкина…
ЧАС ПИК ЯГО
В 1834 году стараниями матери и друзей семьи Александру Раевскому государь милостиво разрешает поселиться в Москве. Он снимает дом на Б.Дмитровке и уже через полгода в салонных гостиных обретает имя Сатаны с Чистых прудов: его характер, его порочные наклонности ни на гран не изменились.
В том же году — 11 ноября — А.Раевский женится на незнатной и некрасивой дочери сибирского помещика-однодворца Екатерине Киндяковой, которая в течение многих лет была влюблена… в другого. Его родители категорически отказались дать благословение на брак с девушкой из семьи, которая исстари "специализировалась" на изготовлении тюфяков и сапожном деле. Екатерина доверилась Раевскому, тот долго и умело плел интригу сводника, "утешал" несчастную, но в конце концов… сам женился на безутешной девице. Он всегда умел воспользоваться патовой ситуацией.
Пушкин в течение 1834-1836 годов дважды встречался с Раевским в Москве. Заметно "приглупевшим" он нашел своего "друга" в конце ноября 1834 года. Пройдет десять месяцев, он даст крюк и заедет в Михайловское, и в черновике стиха "Вновь я посетил…" мы обнаруживаем такие строки:
Я помышлял…
О дружбе, заплатившей мне обидой,
За жар души доверчивой и нежной,
И горькие кипели в сердце чувства…
Видимо, вконец "приглупевший" Раевский так и не смог скрыть от Пушкина свои черные задние мысли, иначе бы не всколыхнулся в душе Поэта ил горечи давнего предательства. Как все-таки прав был Ж.Ренар, сказав: "Держитесь от меня подальше, чтобы я мог вас уважать". Посему совершенно нелогичным представляется вывод автора книги "Раевские и Крым" Св.Беловой, так прокомментировавшей тот факт, что в своем письме к А.Дельвигу в 1826 г. Пушкин заботливо справляется о здоровье Раевского: "Эта великодушная тревога освободила Поэта от ненависти к Раевскому". Сомнительно, и весьма…
…В начале мая 1836 года — новая, последняя их встреча. В письме к жене Пушкин, правда, пишет, что Раевский уже "поумнел" и заодно — чисто в своей проказливой и беспардонной манере — отмечает весьма низкое качество женских прелестей Екатерины — избранницы его давнего "друга". Из контекста второго плана этого письма можно предположить, что беседа с Раевским велась А.С.П. в несколько раскованной, чуть насмешливой манере со стороны Поэта, это был как бы реванш Пушкина за те одесские ночи, когда пред "демоном мрачным" "ангел нежный главой поникшею сиял"…
Для Александра Раевского последнее их свидание явилось, видимо, и последней каплей в его бокале их порядком затянувшегося "брудершафта". Все опять в душе его сплелось в единый змеиный клубок: кто он для России и кто для россиян Пушкин? Кого предпочла в конце концов главная женщина в его жизни? Чья дочь все-таки София Воронцова? Кто в ссылке отсидел чуть больше двух лет, а кто — целых шесть? И, наконец, Натали и Екатерина — какое может быть сравненье…
Именно в это время из С.-Петербурга в Москву стали просачиваться с весьма "клубничными" подробностями слухи о романе Натали с Д"Антесом. Можно предположить, что верный своим мерзким наклонностям наносить удары исподтишка, Раевский хорошо продумал, как и чем уязвить, наконец, своего вечного соперника по жизни и сыграть роль топора в руках судьбы…
…Что сегодня на стороне нашей версии? Кропотливые исследования российских почерковедов привели к выводу о том, что не крепостной какого-либо вельможи или иноземец писал пасквили, а совсем наоборот: это был, во-первых, русский человек знатного происхождения; во-вторых — до 50 лет отроду; в-третьих, он получил отменное европейское образование, был хорошо осведомлен о правилах придворного этикета. Все рассматриваемые ранее кандидатуры на роль пасквилянта сейчас решительно отметены.
Доводы сторонников исключительно санкт-петербургской "выпечки" подметных писем легко опровергаются. Исследователь И.Сидоров настаивает на том, что одновременно сданные в мелочную лавку конверты, адресованные друзьям Пушкина с просьбой передать ему внутреннее письмо, непременно привлекли бы чье-то назойливое внимание. А невинное письмо из Москвы к известному в свете человеку в С.-Петербурге, хорошо знавшему адрес Пушкина, — для передачи, — такое практиковалось элементарно.
А уж подробностями о санкт-петербургских адресатах — друзьях Поэта по карамзинскому окружению, об их местожительстве — отставной камергер Александр Раевский, свободно вхожий в Московское отделение канцелярии министерства императорского двора как носитель придворного звания, предполагавшего участие в подготовке аудиенций у царя, располагал несомненно. Он всегда по чину имел право полистать соответствующие "разборные" книги с адресами всех мало-мальски знатных особ России.
Дальше — дальше все уже было делом техники. Никто пока не удосужился по сей день элементарно сверить почерки: архивных "мокрых" писем А.Раевского с текстом сочинителя пасквилей. А стоило бы это сделать. Хотя бы для того, чтобы версия "враг более нежели друг" набрала бы, наконец, свою критическую массу. Или наоборот — отпала.
…В свои 16 лет оба Александра, образно говоря, были осенены знамением Судьбы. Знамя русской ратной славы на поле брани вознес, выхватив его из рук убитого подпрапорщика, А.Раевский. Знамя славы отечественной поэзии из рук уходящего в историю вместе с русским классицизмом Гаврилы Державина принял А.Пушкин.
Но! В общем-то, гипотетическому подвигу А.Раевского суждено было стать одним лишь штучным событием в его нескладной жизни. Литературному подвигу А.Пушкина судьба уготовила громкую славу в веках. Улавливаете черную разницу? Ее субстанцией — это всего лишь, подчеркну, авторская точка зрения — в течение четырнадцати лет подпитывалась демоническая сущность души Раевского, понуждая его к время от времени резким движениям, которые в народе зовутся просто — низостью.
А Пушкин так и остался — Высоким…
