15o
21 мая исполняется ровно полвека с того дня, когда, допев на полушепоте свою печальную песенку, в последний раз простер лебединые руки в зал Жизни единственный и пока недосягаемый в неподражаемом жанре мимической ариетки наивный страдалец российской эстрады Пьеро — Александр Николаевич Вертинский.
"БРАТ ПЬЕРО"
…В эти дни в Киеве гастролирует живая легенда российского романса Алла Баянова. Свои концерты она посвятила светлой памяти великого печальника — маэстро Александра Вертинского. С ним она пела — страшно представить — еще аж в таком далеком теперь 1920 году, в Париже, в ресторане "Большой Московский Эрмитаж", принадлежащем тогда "брату Пьеро", как себя уже несколько лет до того сценически нарек Александр Вертинский.
В ее репертуаре — и знаменитый гимн русской эмиграции первой волны — песня "Молись, кунак", песня, которую написал молодой скиталец Вертинский, когда пришел на пароходе в Константинополь из Севастополя зимой 1920 года.
Как же он попал в наш город? Что и для кого пел у нас? С какими чувствами и по какой причине покидал Севастополь? И вообще как создавался сценический образ певца — тоскующего "брата Пьеро", зацепившего за живое тысячи и тысячи сердец его восторженных поклонников, число которых спустя полвека после его смерти вообще-то не уменьшается…
…Есть резон чуть-чуть — на один штык — копнуть глубже, то есть обратиться к истокам биографии артиста, попытаться понять, почему же он сумел выделиться 90 лет назад из "плакучей кучки" московских опричников декаданса в самом начале серебряного века?
А для этого окунемся в атмосферу славного града Киева, виртуально свернем на улицу Фундуклеевскую, где 22 марта 1889 года в семье преуспевающего адвоката родился Саша Вертинский. Тут сразу же обозначается пунктирная цепочка некоей путаницы. В одних источниках сообщается, что он вообще-то вырос в бедной семье железнодорожника. Потеряв вначале мать, а потом отца, юноша действительно был взят на воспитание строгой и скаредной тетушкой Марией Степановной, которая держала парня в ежовых рукавицах. Чтобы сколотить собственную копеечку, Саша вне гимназии стал подрабатывать где и как придется: продавал открытки, грузил в порту арбузы, даже держал корректуру в типографии.
Но истинное наслаждение он впервые получил, когда устроился подсобным рабочим при съемочной группе в ателье А. Ханжонкова. Снимался немой фильм "Чем люди живы?" Вертинскому досталась роль… голого ангела. Храбро сиганул он в чем мать родила в снег с двухметровой вышки и гордо ушел, освещенный софитами, прочь…
Будущая маска Пьеро вам ничего не напоминает? Как знать, ассоциация — вещь с глубоко уходящими, чаще в прошлое, корнями…
Впрочем, его мечте о работе в театре так и не суждено было осуществиться. Как-то в начале прошлого века в Киев приехала на гастроли труппа знаменитого Солоцовского театра. Давали спектакль "Мадам Сен-Жен" — из жизни Наполеона Бонапарта. Жорж Зинченко, староста статистов, набирал желающих сыграть роль мамелюков из охраны императора. Сунув Зинченко три рубля "на чай", Саша Вертинский попал-таки на пробный прогон сцены, где он должен был возвещать о приходе Наполеона.
Итак, первый мамелюк громко провозгласил: "Император!" Затем наступил черед Вертинского. И он восторженно выдал нервным фальцетом: "Импеятой!" Импресарио В. Дуван-Торцов пришел в тихий ужас от вопля явно грассирующего мальца. А режиссер — он же ведущий артист — просто-напросто выгнал взашей худющего, красного от стыда пацана…
Но этот случай послужил Вертинскому добрым уроком. Он все-таки вернется через несколько лет на сцены уже московских театров и кабаре, но совершенно в ином амплуа. Сразу же после окончания русско-японской войны театралы Москвы имели возможность лицезреть странную фигуру жалкого, страдающего Пьеро, шута-утешителя в маске из атрибутики итало-французского трагифарса, отчасти навеянной мотивами творчества А.Блока (цикл "Маски").
Вертинский пел о бедных бомжатах столицы, исполнял нагловатые пародии на житье-бытье, высмеивал фатов и бездельников, спиритистов и новоявленных сатанистов, баюкал и пестовал фильтрующий вирус футуризма…
Школу нового жанра — печальной ариетки — он прошел в Первую мировую, будучи санитаром в спецпоезде N 68. Раненые его звали Пьерошей. Он накладывал на лицо густой грим, обертывался простыней, чтобы преодолевать стыд и неловкость, и пел, пел, пел… между перевязками, давая "домашние концерты".
В 1938 году в рижской газете "Сегодня вечером" он так нарисовал свое мироощущение в 1916 году: "Ну как же родился Пьеро? Я был молод, застенчив, боялся глядеть в лицо многоликому страшному зверю — публике. И я скрылся под маской и костюмом печального Пьеро… Мой жанр не всем понятен. Но он понятен тем, кто много перенес, пережил немало утрат и душевных трагедий, кто, наконец, пережил ужасы скитаний…"
Он действительно прошел через горнило многих испытаний. Таскался по Москве с деревянной ложкой в петлице, подражая футуристам Маяковскому и Бурлюку. Пел в ресторанах и мерз в дешевых ночлежках. Пережил безответную любовь к Вере Холодовой (актрисе Вере Холодной, в девичестве — Левченко), с чьим мужем встречался на фронте. Позже, перед эмиграцией, именно ей он посвятит классическую ностальжи-ариетку "Ваши пальцы пахнут ладаном".
В разгар Гражданской войны Александр Вертинский уже получает известность как исполнитель особого рода грустных песенок, сопровождаемых пластичным аккомпанементом мимики и жеста. Он вообще-то по жизни не имел ни голоса, ни начатков нотной грамоты. Но зато обладал особой, неповторимой манерой говоряще-поющего мастера эстрады. Ему, далеко не как площадно-тротуарному барду, будут рукоплескать известные люди России — Александр Жаров, Сергей Юткевич, Лев Никулин, Владимир Маяковский, Федор Шаляпин, Анна Ахматова…
Каждую свою песенку А.Н. Вертинский превращал в сценку (Леонид Утесов? Похоже, но не то. — Авт.). И зрителям это очень нравилось. Его герои — капризные дамы в манто, лиловые негры, шалопутные ротмистры — любители русской рулетки, клоуны, бродяги, пажи, горбатые скрипачи, матросы с тонущего корабля — как нельзя кстати пришлись ко двору как декаденствующей, нервически рыдающей в вонючем стойле революции "позолоченной молодежи", так и людям, все еще стоящим на перепутье, под ветрами зловещих перемен.
У Вертинского в каждом городе, куда он приезжал на гастроли, находились сотни его поклонниц, от которых он порой прятался в платяном шкафу той же Аллы Баяновой. Людей влекли не только его шутовские стенания, эстетизация греха и порока, но и оппозиция к мещанской морали, культ красоты. Просто всем давно "надоело устало дремать под изысканные ритмы символистских корифеев — Сологубов, Кузминых, Чулковых", по выражению Бориса Лавренева.
…Отступали к югу России белые отряды, вместе с ними "отступал" и Вертинский. В конце 1918 года в Одессе у него произошла первая встреча с бывшим "паханом" дикой дивизии, командиром 2-го армейского корпуса Добрармии генералом Яковом Слащевым.
Когда многие исследователи жизни и творчества Александра Вертинского анализируют причины его "исхода" из Севастополя в Константинополь, почему-то сатанинское влияние "генерала Хлудова" на артиста как-то затушевывается. А зря. Ведь он, на наш взгляд, сыграл роль эдакой роковой петарды, ненароком запущенной Судьбой в спину несчастного "брата Пьеро" и реально подтолкнувшей его к мысли о побеге "за два моря".
Он на всю жизнь запомнил ту августовскую ночь 1918 года, когда ординарцы Слащева отыскали его под Овидиополем, заволокли в машину за полночь и привезли на станцию, в штаб-вагон "генерала-вешателя" Яши. Тот являл собой образ законченного обезумевшего наркомана: выпученные ледяные глаза, трясущиеся руки, пена в уголках рта.
"Пойте, господин Вертинский!" — прохрипел он. И тот запел "Желтого ангела", "Джонни", "Оловянное сердце", "Ваши пальцы пахнут ладаном"…
Генерал рыдал и… спонтанно палил из револьвера по плюшевым перилам стойки штаб-вагона.
Потом Слащев находил Вертинского везде, где хотя бы на сотню километров параллелились их жизненные пути-дороги. Артист ему заменял кокаин. Достал Слащев Вертинского и в Севастополе. Об этом — в особой главе.
КУДА ЖЕ ПЛЫТЬ?
…Уже достаточно знаменитый "брат Пьеро" в начале 1919-го попал в Севастополе в настоящий вавилонский бедоворот. Силы краевого правительства, союзников и Добрармии активно подтачивало большевистское подполье. В марте в городе было введено военное положение. В конце апреля весь Севастополь вышел глазеть с Приморского бульвара на французский линкор, севший на мель у Константиновской батареи. Французы-демонстранты, катясь неорганизованной массой по Б. Морской, скандировали "Вив ла Рюсси!", а греческие солдаты в это время неприцельно строчили из пулеметов в моряков в галльских шапочках по указке своих командиров…
В начале июня в городе на короткое время была провозглашена советская власть. Но уже 23 июня деникинцы вновь овладели Севастополем. Погромы. Военно-полевые суды. Разгул анархии…
В своих воспоминаниях А. Вертинский так живописал то дикое времечко: "Белые армии откатывались назад. Последнее, что помню, — была Ялта… Ждали прихода красных. Я уехал в Севастополь… В гостинице Киста собралась вся наша братия. Дезертиры с фронта… бродили по Севастополю. Великосветские дамы, некрасивые и надменные, продавали на черном рынке фамильные драгоценности. Поэт Николай Агнивцев шагал по городу и… читал свои последние душераздирающие стихи о России:
Церкви — на стойла, иконы — на щепки,
Пробил последний, двенадцатый час!
Перекоп еще держался. Его защищал Слащев…"
А кто был в окружении Вертинского в нашем городе, где он прожил, по сути, весь 1919-й год, изредка вырываясь на гастроли в города юга России? Это были весьма известные в богемных гостиных России артисты. Распевала свои "лукавые песенки" Елена Бучинская (дочь Тэффи, на чьи слова спел немало песен и сам Вертинский). "Точил ножи в спину революции" неистовый, мрачный по жизни писатель Аркадий Аверченко. Леонид Собинов, предвосхищая близкий конец белой гвардии, уже мечтал вслух о национализации единственного в городе профессионального театра "Ренессанс" (его туалеты и ныне "скрашивают" лик нашего Приморского бульвара)…
Здесь, кстати, любила цедить через соломинку гренадин и вполне тогда очаровательная Фаиночка Раневская, игравшая в пьесе Сумбатова прелестницу, соблазняющую юного красавца кавказской национальности… Ярким явлением, конечно, были выступления Вертинского — он как бы поворачивал зрителя лицом назад, в мир иллюзионной мишуры…
Город был буквально наводнен труппами и труппочками. Многие артисты, мечтая о визе куда угодно, готовы были наняться кочегарами на любой отходящий за пределы Крыма пароход. Эстетские радения, судя по воспоминаниям Вертинского, порядком ему уже поднадоели. Хотелось чего-то свежего, убаюкивающего сердце, зрело желание какого-то выхода из мрачного обиталища офицеров-дезертиров, забулдыг, вонючих трансвеститов, пьяной матросни и потерявших всякую надежду выжить проституток — бывших фрейлин и высокородий…
По воспоминаниям Вертинского, в театре "Ренессанс" ему предложили гастроли. "Я отказался, — пишет он. — Петь было нелепо, ненужно и бессмысленно". Почему же? Потому что "по ручкам бархатных кресел в театре ползали вши"? Сомнительно. "Брат Пьеро" уже повидал в своей жизни и не такое. Думается, что все-таки Вертинский, помимо кабаре и кафе-шантанов, выступал и в "Ренессансе". В газете "Юг" был помещен отчет за 21 сентября 1919 года о выступлении А. Вертинского в "Ренессансе" с "последним репертуаром". Иначе, кстати, у него не было бы возможности выжить, а тем паче — заявить целую труппу, которую — якобы на гастроли — согласился взять на борт транспортно-посыльного судна "Великий князь Александр Михайлович" его капитан Григорий Кастрояки. Кстати, с Вертинским за море уходил и довольно известный артист Борис Путята. Ирония судьбы — тот самый ведущий актер, который в Киеве изгнал Вертинского за его "импеятоя"…
На этом же судне покидал пределы отчизны и обиженный Антоном Деникиным барон Петр Врангель…
Между прочим, различные компетентные издания советского периода указывают амплитудно-аморфные сроки отплытия Вертинского в Константинополь: 1918-й, чаще — 1919 год. На самом же деле это произошло 17 февраля 1920 года. Ошибался и сам артист: его книга воспоминаний названа "Четверть века без родины". Однако он вернулся в СССР в середине 1943 года…
Так что же подвигло Александра Николаевича на бегство из страны? Сам он писал в мемуарах следующее: "До сих пор не понимаю, откуда у меня набралось столько смелости, чтобы, не зная толком ни одного иностранного языка, будучи капризным, избалованным русским актером, неврастеником, без денег и даже без веры в себя, — так необдуманно покинуть родину? Что меня толкнуло на это? Я ненавидел советскую власть? О нет! Очевидно, это была просто глупость…"
Я так не думаю. "Комплекс колобка" все-таки дал ростки зимой 1920 года в душе этого человека. От кого или от чего же он уходил-убегал? А давайте-ка вернемся в тех же воспоминаниях Вертинского к такой строчке: "С Перекопа бежали. Слащев безумствовал. Однажды утром я получил телеграмму: "Приезжай ко мне, мне скучно без твоих песен. Слащев".
Следующий абзац мемуаров уже был посвящен обстоятельствам отъезда. На первом же попавшемся корабле. Сломя голову… Так что роль маниакальных преследований Слащева все-таки нельзя сбрасывать со счетов. Его "особое внимание" как бы аккумулировало все то гнусное, что мешало артисту жить и дышать…
"Сегодня наш последний день в приморском ресторане…" Эту песню он уже пел в Константинополе, куда пароход прибыл утром 18 февраля 1920 года. А потом потянулись долгие годы его эмиграции. Полуголодное существование в Румынии, Польше. Затем — дягилевский Париж, расцвет славы, а далее — Америка, Китай. В разгар Второй мировой войны Александр Вертинский возвращается на родину.
Скоро день начнется и конец бедам,
И душа вернется к милым берегам…
…Родина его приняла на ура. Она искренне рукоплескала всем его прошлым песням, ибо в СССР он создал лишь одну — "Доченьки". Немалое значение имело и мнение товарища Сталина. Тому доложили, что Вертинский, вернувшись, будет "петь патриотические песни, возможно, сменит амплуа". "Зачем товарищу Вертинскому что-то менять? У него свой репертуар", — жестко отрезал "отец народов", которому, как известно, ну очень по душе была песня Вертинского "Лиловый негр"…
Александр Николаевич чудесным образом избежал участи Эдди Рознера, загремевшего со свинцовой руки Лаврентия Берия на 10 лет в лагеря лишь за то, что джазмен захотел навсегда уехать в Берлин. Не стал он догнивать и заштатным сторожем на галстучной фабрике, как Валерий Ободзинский. Он исколесил всю страну, давал в месяц по 24 концерта, его слава была необъятной.
Последователи у него, конечно, появлялись время от времени. И все же он, выросший из пеленок — лепестков хризантем знаменитого романса киевлянина Николая Харито "Отцвели уж давно…", никому не позволил на протяжении всей своей блистательной карьеры даже на дюйм приблизиться к эпицентру личной славы. Но… красиво петь не запретишь. Под Вертинского косили Петр Лещенко ("У самовара…"), Николай Виноградов ("Девушка из Нагасаки"), Юрий Морфесси ("Купите бублички…"). В наше время — его пианист Михаил Брохес, Михаил Погудин, Жан Татлян, трагически ушедший Михаил Круг, наконец, мало кому известный в качестве автора "Созрели вишни…" днепропетровский стоматолог Григорий Гладков…
Конечно, время российского Пьеро откатилось. Как говорят сегодня, "уже не тот формат". Хиппари "зависают" на рок-группах с нерусскими названиями. Диана Арбенина (сольный сходняк "Ночные снайперы") льет укрупненную слезу и линчует "под Вертинского" неверную подругу надолго ушедшего за окиян морячка. Мисс "Евровидение-2007", отечественная золушка Верка Сердючка, со сверкающей во лбу звездой взывает с экранов телевидения к слушателям в песне с почти криминальным подтекстом: "Люби меня, холодную!"
Кому-то по-прежнему по душе Николай Басков, исполняющий арию Спакоса в "Клеопатре", кого-то "ведут" пасхальные распевы камерного хора "Киев", где дирижирует Н. Гобдич…
Да, пришло новое время… Но Вертинский не забыт. Потому что он всегда нас звал туда, где тишь и благодать. Уводил от стрессов. Хотя бы на миг, ибо понимал, что так — надолго — в жизни не бывает. Но верил, что в театре судьбы каждого человека должны когда-нибудь да прозвучать умиротворяющие звуки его "Палестинского танго", песни, которую он в последний раз пропел в 56-м у нас, в Крыму:
Люди там застенчивы и мудры,
И небо там, как синее стекло.
А мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было б с ними тихо и светло…
Он ушел от нас 50 лет назад, в разгар весны, с чувством все-таки допетой песни:
До свиданья, без руки, без слова,
Так и проще будет, и нежней…
В этой жизни умирать не ново,
Да и жить, пожалуй, не новей…
Почти по Есенину…
