20o
Читая статью Елены Ивановой "Вы — убийцы! Теперь вам в этом городе не жить" ("Слава Севастополя+" за 24 июля), мой 94-летний отец плакал. И плакал он не от старческого слабодушия. Несмотря на свои годы, мой отец — Александр Григорьевич Горох — сохранил разум и прекрасную память. Во время войны он был разведчиком, отличался мужеством, решительностью. Инвалидом войны отец стал в результате тяжёлого ранения во время одной из сложных военных операций. За всю свою долгую жизнь он плакал всего три раза. Это были случаи крайнего потрясения. Я думаю, что те факты, которые он узнал из статьи, были для него именно таким потрясением. Владимир Андреевич Лавров спас ему жизнь, долгие годы был для него опорой и поддержкой. Отца потрясли несправедливость произошедшего и беззащитность людей, каждый день спасающих жизнь другим людям.
С Владимиром Андреевичем Лавровым мы познакомились при печальных обстоятельствах, и это вполне понятно, учитывая характер работы врача-реаниматолога. Помню каждую минуту этого дня, хотя прошло более десяти лет. Было очень жарко, отец строгал рубанком доску и вдруг почувствовал страшную боль в груди. Вызвали "скорую". Папу тут же отвезли в реанимацию. Дежурный врач (это и был Владимир Андреевич) очень оперативно его обследовал, сказал, что у отца инфаркт, что состояние его тяжёлое, но стабильное, что мы можем ехать домой. Если состояние ухудшится или понадобится наша помощь, нам позвонят.
Через некоторое время позвонил сам Владимир Андреевич и сказал, что состояние отца резко ухудшилось и стало критическим, что у него была клиническая смерть и, скорее всего, он не выживет. Предложил всем приехать, так как "если вы будете рядом и он будет знать об этом, ему будет легче бороться за свою жизнь".
Конечно, мы были вне себя от горя, но нам и в голову не пришло обвинять врачей в том, что произошло с нашим горячо любимым отцом, дедушкой, прадедушкой. Мы видели усилия врачей и понимали, что они делают все, что могут. Но они не боги! Мы все смертны. Самое реальное, что есть в жизни, — это смерть, потому что это ждёт рано или поздно каждого из нас. Мы считаем, что в такие минуты человек из уважения к умирающему должен вести себя с достоинством: не впадать в истерику, в панику. Не осквернять своим эгоизмом и жалостью к себе последние минуты близкого человека. Так учил нас отец. И вот теперь он, беспомощный и неподвижный, лежал на больничной кровати, и мы не знали, что делать.
К счастью, отец выжил. Владимир Андреевич говорил, что папа сам себе здорово помог. Позже отец вспоминал, что врачи что-то делали, чтобы ему помочь. Вдруг он почувствовал, что боль пропала и появились лёгкость, чувство освобождения. В это время он увидел себя как бы со стороны. Врачи, все в белом, ставили ему на грудь какие-то пластины, и он услышал команду: "Включай". И голос врача: "Ну, помоги себе, голубчик, ну, пожалуйста". Потом услышал, как люди в белых халатах радостно говорят: "Пошло! Стучит! Ну, наконец! Ну, молодчина!" Отец снова почувствовал боль в сердце. Но не такую резкую.
Потом потянулось долгое и мучительное время медленного восстановления. В самый критический период Владимир Андреевич очень часто находился около отца. Ночью разрешал нам дежурить около него. Он говорил: "Сейчас самое главное не лекарства, они работают на 40%, нужны доброе слово врача, желание больного жить и уход, уход и ещё раз уход близких людей".
Когда приходил Владимир Андреевич, такой спокойный, доброжелательный, уверенный в себе, отец преображался. Ему казалось, что и боль становилась меньше. Возникала уверенность в том, что всё будет хорошо. Эту же уверенность он передавал и родственникам. На все вопросы наш лечащий врач всегда отвечал терпеливо и подробно. Иногда записывал всё, что нам нужно делать для отца, чтобы мы ничего не перепутали.
Когда мы благодарили его, говорили, что это он спас отца, он отвечал: "Он спас себя сам". Говорил, что отец — замечательный больной, и не только потому, что он, как человек военный, выполнял все его указания. Его, врача, восхищали жажда жизни и оптимизм старого воина. Долго он вспоминал, как отец мечтал дожить до того времени, когда сможет перейти в палату выздоравливающих, чтобы увидеть, как выглядят тополя, верхушки которых виднелись из окна реанимационной палаты. Потом он мечтал дожить до того времени, когда сможет поехать домой. И так у него всегда была цель, может быть, для постороннего человека и незначимая.
Отец всегда был оптимистом. Сейчас основная цель его жизни — общение с близкими людьми, да и просто сама физическая жизнь. Но как человек талантливый, он не может жить без творчества. После пережитой клинической смерти он стал рисовать. Несмотря на то, что зрение у отца плохое и он быстро устаёт, рисовать он стал замечательно, как никогда раньше. В основном это природа: море, водопады, ручейки, лес и т.д. Особенно удавалась ему вода. По памяти, из снов, из книг, с открыток и даже из газет перерисовывает он свои сюжеты. О нём писали "Слава Севастополя", "Флаг Родины", прошел короткий телевизионный очерк по местной телепрограмме. И первую свою удачную картину он, конечно, подарил Владимиру Андреевичу, который стал нашим домашним доктором, часто навещал, поддерживал отца. Папа всегда говорил: "Пока Владимир Андреевич меня лечит, я буду жить".
Следующий раз, когда у отца случился инфаркт, у него уже не было никакого страха. Он сразу попросил: "Позвоните Владимиру Андреевичу". В этот раз восстановление прошло быстрее и не столь мучительно.
Теперь, наверное, вы понимаете, почему плакал отец, читая статью, и почему наша семья так переживает по поводу тех событий, которые случились с нашим добрым ангелом-хранителем, как мы называем Владимира Андреевича Лаврова. Без преувеличения можно сказать, что от него зависит жизнь близкого нам человека.
