18o
Бессчетное количество раз Константин Паустовский писал об этом удивительном городке, расположенном на стыке сразу трех областей: Московской, Тульской и родной Калужской. «Я живу… в городе на Оке, — писал Константин Георгиевич в одном из очерков. — Он так мал, что все его улицы выходят или к реке с ее плавными и торжественными поворотами, или в поля, где ветер качает хлеба, или в леса, где по весне буйно цветет между берез и сосен черемуха. К городку этому давно тяготеют художники и писатели. В какой-то мере он уже становится литературным и художественным центром. Хотя и небольшим, но все же центром».
101-й КИЛОМЕТР
Небольшим, видимо, на фоне подмосковного Переделкино, Ирпеня Киевской области, нашего, крымского Коктебеля… Сколько бы еще ни назвали городков и поселков, в которые действительно устремлены буквально потоки представителей творческих профессий, у Тарусы — особое место.
Длительное время в этом чудном городке жила не нуждавшаяся в особом представлении поэтесса Белла Ахмадулина. Она написала поэму под рабочим названием "101-й километр".
Не мерял, какое расстояние разделяет громадину Москву и крохотку Тарусу, но точно больше ста километров. В советское время за этой чертой разрешалось селиться диссидентам. Кто-то из них, как, например, дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон, талантливый, до сих пор неоцененный поэт, переводчик и художник Аркадий Штейнберг, после ссылки и длительной отсидки в тюрьме осел в Тарусе навсегда, другие останавливались в городке на столько времени, сколько его требовалось, чтобы выхлопотать разрешение на возвращение в Москву, другие крупные культурные центры. Таруса давала приют поэтам: Николаю Заболоцкому, Иосифу Бродскому, Владимиру Корнилову, опальным Надежде Мандельштам, Науму Коржавину…
В настоящее время в Тарусе проживает в пределах десяти тысяч человек населения. Не думаю, что в пору ударивших после известной "оттепели" в общественно-политической жизни страны затяжных "заморозков" тарусян было больше. Но если рядом на такое же количество населения полагалось по 1-2 сотрудника Комитета госбезопасности, в Тарусе их насчитывалось больше десяти. Самые ретивые из них для наблюдения за инакомыслящими взбирались на высочайшие деревья. Вот такая была особенность Тарусы как литературного и художественного центра.
В мечтах я посещал "Городок на реке" (название цитируемого выше очерка Константина Паустовского. — Авт.) всякий раз, когда на глаза попадались упоминания о нем. А упоминаний этих не счесть в текстах и указателях адреса написания тех или иных произведений. Ступить же на землю Тарусы собрался впервые. В Москве коллеги из редакции журнала "Мир Паустовского" качали головами: "Поздновато собрались. На улице — октябрь. Избушка Константина Георгиевича наверняка уже на замке. До весны. Да и усадьба — не музей. Кто-то намекал на то, что Арбузова Галина Алексеевна (падчерица классика) не больно жалует гостей. Понять ее можно: не проходной же двор — усадьба писателя. "Но вдруг вам повезет, — заключил кто-то из собеседников, — что и Галина Алексеевна еще на месте, а не в Москве, и время для вас выкроет".
Опускаю охи и ахи по поводу красот Тарусы — Петропавловского собора, старинных дач, музеев, чтобы не утратить нить повествования. В музее семейства Цветаевых работает женщина — соседка теперь уже Галины Арбузовой. Она сказала: "Галина Алексеевна, видать, еще не уехала, ее машина все еще стоит у ворот".
Улицы в Тарусе, видимо, в целях перевоспитания диссидентов называли именами героев революции. Улочка, где в самом ее конце над говорливой речушкой Таруской стоит избушка Константина Паустовского, названа в духе того времени — Пролетарской.
Да, машина на месте, у ворот, но найдет ли Галина Алексеевна для меня время? Во дворе, в палисаднике, кипит работа. Три женщины хлопочут у, вероятно, теплолюбивых растений. Увязывают их, прикапывают, словом, готовят к, возможно, суровой зиме.
Была не была! Я же из Севастополя! Решительно нажимаю на пуговичку электрического звонка у глухого участка забора. За ним никто и не предполагает, что некто прибыл именно из Севастополя. Тем не менее слышу: "Да входите же! Калитка открыта!" Это Галина Алексеевна Арбузова. Ей действительно сейчас некогда. Надо ехать по хозяйственным нуждам в соседнюю деревню. "Ближе к вечеру приходите", — говорит хозяйка. Хлоп дверцей автомашины — и была такова.
Уже при зажженных электролампах хожу по мемориальным комнатам с ароматными — не надышаться — бревенчатыми стенами. Их не белят, но словно подготовили к этому. Мебель накрыта полиэтиленом, картины на стенах — бумагой. Все на зиму, до весны. Задержался в кабинете писателя у его стола — сколько же через него рукописей прошло! Рядом, через коридорчик, комнатенки сына Алеши, жены и самого Константина Георгиевича.
Уставшая за день Галина Алексеевна отмеряет для беседы минут тридцать, но мы говорим и час, и два…
— Галина Алексеевна, много ли посетителей вроде меня ломится к вам во двор?
— Когда как. По субботам разрешаем желающим походить по саду. В день рождения Константина Георгиевича открываем дверь дома. В этом году приняли в пределах 300 гостей за день.
Иному обласканному властями писателю торопятся открыть музей еще при жизни. Что же наблюдаем в отношении Константина Паустовского? Помнится, в пору очередного всплеска гонений на него литературный генерал сказал иностранному гостю, который специально приехал в СССР, чтобы повидаться с Константином Георгиевичем: "Зачем он вам нужен? Его уже и наши читатели забыли".
Сановный функционер от литературы врал. В ту пору читатели с вечера занимали очередь, чтобы подписаться на многотомное собрание сочинений писателя. И сейчас встретить у букинистов томик Константина Паустовского — большая редкость и большая удача. Люди не торопятся расставаться с книгами любимого автора, чего не скажешь об изданиях его гонителей.
Можно ли было ожидать открытия на государственном уровне музея Константина Паустовского? Как же! Но появились народные музеи. Некоторые из них стали государственными. Удивительно, но музеи писателя множатся десятилетия спустя после его ухода из жизни. Работают музеи Константина Паустовского на Рязанщине, в Одессе, в ближайших окрестностях Белой Церкви, в Старом Крыму… А первый музей Константина Георгиевича, если не ошибаюсь, открыли в болгарском городке Созополе, которому писатель посвятил два очерка. Но каких! Глядишь, и Севастополь подсуетится: о городе-герое Константин Георгиевич создал значительные художественные полотна. Где-то в городке Наволоки Ивановской области — и там помнят писателя. А как в Тарусе?
— Будет ли здесь открыт музей в принадлежавшем ему доме? Где музею быть, как не в Тарусе?!
— Разговоры на эту тему ведутся давно. Рассматривались различные варианты. Когда мы с мужем, детским писателем Владимиром Железняковым (его перу принадлежат известные произведения "Чучело", "Чудак из 5-А". — Авт.), были помоложе, то просили выделить в Тарусе участок земли под строительство дома. Почему-то не вышло. В этот домик мы подвели воду, наладили отопление, то есть минимально приспособили его для жизни. Как скоро здесь будет открыт музей, сказать трудно, хотя мемориальные комнаты, вы видели, содержатся так, как при жизни Константина Георгиевича.
ДОМИК НАД ТАРУСКОЙ
— При каких обстоятельствах писатель положил глаз на Тарусу?
— В первой половине 50-х годов Константин Георгиевич предпочитал теплый период года проводить в Солотче Рязанской области. В 1954 году он всерьез намеревался перебраться в Плюты Киевской области. В Плютах, напомню, жил и творил украинский драматург Александр Корнейчук. Но вариант Плютов отпал — далеко село от Москвы. Дело замены Солотчи взяла на себя моя мама и жена Константина Георгиевича — Татьяна Алексеевна. При этом она должна была учесть три пожелания мужа: первое — городок должен быть существенно удален от железной дороги, второе — обязательное близкое соседство с рыбной речушкой. В часы досуга Константин Георгиевич редко расставался с удочками. И третье — отсутствие комарья, которое не давало житья в Солотче. Надежные люди назвали маме Тарусу. С немалым трудом она купила полдома. За ним улиц уже не было. Увидев приобретение жены, Константин Георгиевич пришел в отчаяние. Он писал своему собрату по перу Слонимскому: "Таня выкинула штуку, купив гнилую избу в Тарусе". Но дело было сделано.
Галина Алексеевна открыла пухлую от фотографий папку. Из нее она извлекла снимки сиротливой избенки на пригорке. А вот и Константин Паустовский на участке, вконец озабоченный, охваченный тревогой. В этот момент он не заметил даже направленного на него объектива фотоаппарата. Но мало-помалу дом ремонтировали. К нему пристроили кабинет Константина Георгиевича. В полусотне метров сколотили для работы уютную застекленную беседку. Татьяна Алексеевна заложила сад.
Галина Арбузова: — При этом в качестве саженцев мама использовала, по существу, 25-летние деревья. Представьте, они принялись. Каштан, например, напоминал Киев, магнолия — Ялту и так далее. Новый, 1957 год мы встречали в обновленной избе в Тарусе. С тех пор писатель душой и сердцем прикипел к городку, Оке и быстрой Таруске.
Из папки вывалился оригинал широко известной фотографии. На ней Константин Паустовский стоит у забора в шапке и кожаной куртке на молнии. А рядом почти в рост писателя — пес на задних лапах.
Галина Арбузова: — Это соседский пес Грозный. Хозяйка держала его впроголодь. Украдкой Константин Георгиевич подкармливал животное. Однажды у нас были гости. И тут вваливается соседка с Грозным и со словами: "Заберите эту собаку. Вы ее закормили так, что она перестала лаять. Никакого от нее толку в хозяйстве". Так Грозный стал жить у нас.
— В саду хорошо слышно, как шумит речушка на каменистом мелководье.
— Распространялись слухи, что его специально устроили для Константина Паустовского. Ничего подобного. Когда-то на Таруске были водяные мельницы. После них камни и остались.
— Какого распорядка дня придерживался Константин Георгиевич?
— Распорядок диктовало самочувствие. Где-то ближе к четырем утра его одолевал приступ астмы. Как только становилось легче, он садился к столу. Напряженно работал часов до десяти. После завтрака отдыхал. Он говорил, что ему интересно участвовать в жизни дома.
— Участвовать — это как: авоську в руки и в магазин?
— Авоська? Магазин? Это не для Паустовского. Для него ценно было общение. Во второй половине дня он снова садился за стол. Отвечал на письма, читал рукописи. Чаще — молодых авторов…
В Тарусе писателем созданы повести "Время больших ожиданий" и "Бросок на юг", главы из "Золотой розы", множество новелл: "Наедине с осенью", "Уснувший мальчик", "Ильинский омут", "Лавровый венок", "Избушка в лесу" и др. В 1956 году Константин Георгиевич на время отложил в сторону свою писательскую работу, чтобы написать страстное "Письмо из Тарусы". Сказанное в нем автор подытожил словами: "Большего наплевательства по отношению к своей стране и народу, большего безразличия к своей стране и ее природным богатствам трудно себе представить. Все, о чем я рассказал выше, — дело людей с холодной кровью и мертвыми глазами…"
— Галина Алексеевна, как складывались отношения видного писателя с представителями местной власти?
— "Письмо из Тарусы" было помещено в "Правде". Константин Георгиевич еще как минимум дважды в своих статьях, опубликованных в центральной печати, возвращался к острым проблемам родного городка. В конце концов, не без его влияния дорогу от Серпухова в Тарусу "одели" в асфальт, город электрифицировали, проложили водопровод. Писателю присвоили звание почетного гражданина Тарусы.
ОБЕД В ТЕНИ СТОЛБА
Константин Паустовский женился на Татьяне Алексеевне Арбузовой в 1949 году. В то время Галине Арбузовой не было еще и пятнадцати. Все вместе отправились в восточный Крым, в Коктебель. Из дневника писателя: "Чудесная бродячая жизнь… Завтрак в тени телеграфного столба… дорога, копны хлеба, потом в сизом, почти пороховом дыму острые и первобытные горы… Карадаг… Кузов грузовика. Дорожка к морю. Сиреневая бухта… Дует в лицо левант, грохот прибоя. Строил с Галкой порт. Книга Бунина. Трогательная путаница вещей. Соль на лице".
— Галина Алексеевна, вы помните обед в тени телеграфного столба, левант, грохот прибоя? Наверняка те дни могли быть самыми счастливыми в жизни…
— Как же, очень памятны и кузов, где постелью служила скошенная полынь, и звездное небо над головой. Но самой счастливой себя ощутила во время поездки всей семьей в Севастополь в феврале 1959 года. Нас сопровождал писатель Владимир Рудный — автор романа "Гангутцы" и других, посвященных морю, произведений. В этом году один издатель попросил у меня разрешения выпустить "Золотую розу" на безгонорарной основе. Я согласилась, но с условием публикации оставшейся главы задуманного, но не осуществленного замысла второй книги "Золотой розы". Эта глава посвящена вашему городу и называется "Непокой. Гостиница "Севастополь". В ней рассказывается как раз о той памятной и счастливой для меня поездке. Я сопроводила публикацию этой неизвестной большинству читателей главы своим предисловием.
Константин Паустовский. "Непокой. Гостиница "Севастополь" (отрывок): "Дверь распахнулась, и в комнату не вошла, а бесшумно ворвалась девушка. Это была моя дочь. Прежде всего она бросилась ко мне и прижалась холодной щекой к моей щеке, глядя сияющими серыми глазами за окно, где было видно, как плелся, кренясь на один борт и отплевываясь, старый катер с закопченной трубой… Есть такие угрюмые портовые катера. Про них принято говорить, что они похожи на прачечные, на лудильные мастерские и на склад железного лома.
— Смотри, — сказала она, — какой хромой катер. Ковыляет, как на костылях. Ты знаешь, я забыла мои перчатки — вот они. Мама послала меня взять их, согреть руки и приходить на Графскую пристань. Она там будет ждать. Туда придет Владимир Александрович, и мы поедем на Северную сторону, на Братское кладбище. Ты сможешь поехать с нами?
— Нет, — ответил я, жалея самого себя. — Опять подходит астма.
— От этого чертова ветра, — сказала она и снова прижалась к моей щеке своей уже потеплевшей щекой. — Пусть они едут, а я останусь с тобой.
Она посмотрела на меня, и я испытал еще одно великое счастье — тревогу за себя и заботу. Но я отговорил ее оставаться, поклялся, что буду сидеть, почти не двигаясь, и она ушла. Я слышал, как в коридоре она два раза останавливалась и прислушивалась, очевидно, хотела вернуться".
— Вы, Галина Алексеевна, вместе с мамой приезжали в Севастополь и осенью 1963 года, когда Константин Георгиевич был срочно доставлен в госпиталь Черноморского флота с приступом стенокардии.
— О той поездке в Севастополь не осталось никаких впечатлений. Все дни: больница — гостиница, больница — гостиница.
— Зато ныне покойный Яков Рубанов, лечащий врач Константина Георгиевича, оставил воспоминания. В них есть строки и о вас, Галина Алексеевна.
Яков Рубанов:
"Не могу не рассказать о таком эпизоде. В один из дней с начала декабря К.Г. спросил у меня, буду ли я завтра, в воскресенье, в отделении. Я ответил утвердительно, еще не зная, почему это заинтересовало его. А дело в том, что в воскресенье из Тбилиси должна была прилететь Г.А. Арбузова…
Так вот, в то воскресенье, зайдя в палату к Константину Георгиевичу, я застал там необыкновенной красоты и обаяния молодую женщину. Паустовский представил меня ей.
Около двух часов мы вели общую беседу. Эта женщина поразила меня не только красотой, но и тонким, изящным умом, образованностью и простотой поведения…
Я обратил внимание на выражение лица Константина Георгиевича, который, несомненно, заметил, какое впечатление произвела на меня Галина. Мне показалось, что ему это было приятно".
Галина Арбузова: — Надо же, я и не подозревала о существовании этих воспоминаний.
ПО ПУТИ ОТЦОВ
— Галина Алексеевна, ваш отец драматург Алексей Арбузов и отчим Константин Паустовский — выдающиеся люди…
Г.А. Арбузова (из интервью журналистке "Огонька" Маргарите Рюриковой "Галина Арбузова — дочь двух отцов". Март 2005 года): — С отцом я рассталась, вернее, он расстался со мной, когда мне было четыре года, и мы долго не виделись, потому что сначала с мамой попали в эвакуацию, а после войны мама, часто меняя театры, переезжала со мной из города в город. Но, несмотря на все это, никогда не проходило и дня, чтобы мама не рассказывала мне, что мой отец самый необыкновенный, самый лучший, самый-самый во всех смыслах. И так было даже тогда, когда он проявлял к нам не самый большой интерес. Но когда я стала подрастать, я ему стала не то чтобы интересна… но он считал, что можно в меня что-то вкладывать, и он занялся мною. Он брал меня с собой в Ленинград, водил в Эрмитаж, и все, что касается живописи, особенно французской, которой он был очень увлечен, я узнала от него, и, конечно, многое другое.
Я считала, что у меня один отец — Арбузов. Но Паустовский заполнил меня собою изнутри. Это совсем другая вещь, об этом трудно рассказать словами. Константин Георгиевич был человеком, который умел захватить вас целиком. По-другому не скажешь. О поэтах Серебряного века я узнала от него со слуха — книг этих тогда у нас не было. Он так любил поэзию, что дома по памяти перепечатывал свои любимые стихи. У нас дома сохранились тома этих перепечаток. Он очень любил Гумилева и Блока, и многие стихи я выучила с его голоса. Потом, когда я прочитала эти стихи, то обнаружила много ошибок, которые делал Константин Георгиевич, читая их мне вслух. Со свойственной юности нахальством я показала ему эти ошибки. "Но так же лучше", — сказал он мне. Так что это была не забывчивость… В общем, оба папы были практически моими папами".
— Перед встречей с вами я посетил могилу Константина Георгиевича на тарусском кладбище. На ней валун и крест. Был ли писатель верующим человеком?
— Он не посещал регулярно храм, не говел, не причащался, не исповедовался. Но еще в 1949 году после посещения могилы Александра Грина в Старом Крыму, в Феодосии им была заказана панихида по рабу Божьему Александру. В Англии им была заказана панихида по Вильяму Шекспиру. Мы составили в семье список умерших родственников и близких людей для поминовения в церкви. Константин Георгиевич попросил включить в этот список Пушкина, Блока, Заболоцкого, Грина и еще имена некоторых писателей. А место для могилы Паустовского над Таруской выбрали сын писателя Вадим Георгиевич и писатель Борис Балтер. Кстати, перед кончиной Константин Георгиевич очень страдал от боли. Едва ли не последними его словами были: "Где же Бог?"
* * *
В юности Галина Арбузова мечтала о карьере режиссера. Будучи школьницей, она ставила детские спектакли. Но не без протекции Константина Паустовского девушка поступила в литинститут имени А.М. Горького на факультет критики. Галина Алексеевна пишет сценарии для экранизации произведений классической литературы. "Русский бунт" по пушкинским "Капитанской дочке" и "Истории пугачевского бунта" писался для выдающегося польского режиссера Ежи Гофмана. Мэтр очень был доволен работой Галины Алексеевны: "Сценарий — оскаровский". Но фильм поставил отечественный режиссер. Так в кино случается, и часто. Вышла также картина по мотивам романа Чарльза Диккенса "Сверчок на печи…"
По сценарию Галины Алексеевны поставлен также "мыльный" сериал по произведениям Дашковой "Надо же на что-то жить!"
На столе залежалось ходатайство, как в случае с "Золотой розой", заведующего музеем Константина Паустовского в Одессе Виктора Глушакова: "Прошу разрешения на безгонорарной основе издать "Время больших ожиданий" и "Черное море". Ответ Галины Арбузовой: "Согласна по тексту 3-го собрания сочинений".
Галина Алексеевна ошарашила, предложив мне помощь… деньгами: "Дорога, гостиница ведь влетают в копеечку". Я решительно отказался — еще чего! А вот от книги — "Золотой розы", той самой, что с главой о Севастополе и предисловием Галины Алексеевны, — не отказался. Тем более с автографом: "Рада знакомству…"
