13o
Корова вернулась с Мекензиевых гор со страшным «украшением» на ноге — она наступила в лесу копытом на солдатский череп, пробила его и принесла домой. Вот тот случай, когда мертвые хватают живых. Убитый полвека назад боец вцепился в живое существо, чтобы оно вынесло его к людям. Череп немо взывал: «Придите к нам на заросшую огневую позицию и спасите нас от забвения! Я там не один…»
И пришел к тем бойцам человек, искалеченный войной, и спас их, «без вести пропавших», от забвения, узнал их имена и адреса и пригласил родственников на запоздавшее погребение.
Таких эпизодов в жизни Владимира Емельяновича Сергиенко, жителя села Оборонного, было множество.Сергиенко ведет многолетнюю неустанную переписку (и это левой рукой с тремя уцелевшими пальцами) с военкоматами, архивами, государственными учреждениями Украины и России.
"Сообщите, кому принадлежит орден Красной Звезды N такой-то или винтовка N… найденные на местах былых боев". В редких случаях удается прочитать имя и адрес на вкладыше "смертного медальона". Однажды он нашел останки бойца, у которого осиротели сразу двенадцать детей. Послал письмо по установленному адресу. В Севастополь приехала младшая дочь погибшего солдата. Она была поражена и самим фактом находки, и скромностью информационного оборудования Сергиенко: старый слуховой аппарат, лупа, ксероксы топокарт да авторучка, которой Владимир Емельянович пишет запросы во всевозможные ведомства.
— Мы искали отца через архивы Министерства обороны почти пятьдесят лет. А ответ по существу прислали только вы! — взволнованно благодарила его женщина от имени всех своих братьев и сестер, у которых теперь есть возможность поклониться праху отца.
Прислала Сергиенко письмо, прослышав о его поисковой деятельности, пожилая женщина из Саратова: "Мой единственный сынок погиб под Севастополем. Снится он мне постоянно… Видать, плохо ему, не схоронили его косточки, не прибраны… Найдите мне его!" И Сергиенко находит. Не прошло и недели после прочтения письма, как подбирает он на винограднике из взрыхленной земли медальон-"смертник", а в нем, как по заказу, тот самый адрес, что и на конверте из Саратова.
Каждый год провожает Сергиенко в последний путь по роте убитых солдат и матросов. Перед ним проплыла в гробах, как в лодках, быть может, дивизия, быть может, больше. И он собирает убитых бойцов на этот последний парад, как комдив, как генерал этой бессчетной армии мертвых.
И они уже сами выходят к нему, после очередного сильного ливня: то козырек старой каски выглянет из песка, то каблук матросского ботинка… Сергиенко с точностью следователя определяет детали армейского или флотского снаряжения, калибры мин и снарядов, типы гранат…
— Видите, сколько вокруг осколков от бутылок из-под шампанского? Нет, это не пикник на обочине. Здесь шел бой с немецкими танками и поджигали их бутылками с горючей смесью. А толстостенные бутылки из-под шампанского лучше всего подходили для этой цели.
Сергиенко рассказывает так, что благостно-мирная местность, вся в садах и виноградниках, снова превращается в поле боя, жесточайшего боя…
— А вон из-за той высотки выбежали двое наших солдатиков, — старожил показывает направление уцелевшей левой рукой, — хотели перебежать вон в тот лесок, да нарвались на немецкий танк. Немец и положил их из пулемета. Теперь там виноградник. Мы их там и нашли…
Он многое помнит сам — цепкой детской памятью. Он много ходил с ветеранами севастопольской обороны по местам былых боев, и их рассказы живут в нем, как на магнитной ленте. И уже не различаешь, что он помнит сам, а что ему рассказали. По сути дела он — ретранслятор чужой памяти, памяти, которую теперь уже навсегда унесли с собой старики-ветераны. И потому так важно записать все, что хранит в себе этот не от мира сего человек.
Сергиенко — местный, крымчанин. Отец, Емельян Сергиенко, — каменщик, гранитчик. Облицовывал в довоенные годы набережную Москвы-реки. Началась война — строил доты. Осенью 1941 года в возрасте тридцати трех лет был убит осколком немецкой авиабомбы на глазах у жены — в дверях бомбоубежища. Мария Ивановна осталась вдовой с четырьмя детьми на руках. Работала на камбузе знаменитой 35-й береговой батареи. Жили в декоративных гротах Максимовой дачи. Их дом в деревне Камары (ныне Оборонное) рухнул после прямого попадания бомбы.
Вскоре новое горе — умерла восьмимесячная Рая.
— Ее хоронили матросы, — рассказывает Владимир Емельянович, — завернули тельце в старый бушлат и положили в снарядный ящик. А ящик зарыли под дикой грушей. Мы после войны эту грушу искали, но не нашли. Видно, не уцелела. Но Раю Сергиенко все равно внесли в севастопольскую Книгу Памяти.
Для Сергиенко эта книга — как вторая Библия.
Есть в Севастополе всемирно известная Панорама, есть Диорама, есть военно-исторические музеи — величественные храмы памяти. А есть в селе под Севастополем скромная часовенка памяти — комнатка школьного музея Приморской армии. И никаких особых экспонатов в нем, кроме фотографий, нет. Но что это за фото! Это лица тех, кто пропал без вести или лег в севастопольскую землю во расцвете лет. Со всех сторон смотрят на тебя глаза тех, кто значился до сего времени в списках "без вести пропавших" — красноармейцы и краснофлотцы, старшины и командиры, морские пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики… Эти же фотографии я видел и возле безымянных обелисков на окрестных высотах. Их привозили и привозят родственники погибших, приклеивают на боковины памятников, ставят в рамках рядом.
В боях за Севастополь погибли тринадцать бойцов, носивших фамилию Черкашин. Возможно, это только мои однофамильцы. Но вот японцы, например, люди довольно мудрые, считают всех однофамильцев родственниками. Кто-то сказал, что два самых далеких человека в мире связаны друг с другом через четыре рукопожатия. То есть они окажутся знакомы, если просмотреть круг знакомств (по цепочке) еще трех человек. Все мы родственники в том или ином колене. Но как бы там ни было, есть о чем подумать над списками Сергиенко.
Этот седовласый поисковик, живущий в деревенской лачуге вымирающего села, удивлял и радовал многих. Прежде всего тех, кто искал своих близких, без вести пропавших на крымской земле. Когда ему было восемь лет, в руках у мальчишки разорвался противотанковый снаряд. По великому чуду парнишка остался в живых, правда, потерял правую руку, получил двенадцать ранений, почти оглох на правое ухо. Возможно, именно тогда он и приобрел этот особенный дар — "видеть" под землей непогребенных бойцов, приобрел особую чуткость к чужому горю. Вот уже больше полувека Владимир Емельянович Сергиенко ходит по местам былых боев и собирает кости, каски, черепа, винтовки тех солдат и матросов, которые полегли под Севастополем и в сорок первом, и в сорок втором, и в сорок четвертом году.
Каждую осень местные власти проводят с подачи этого человека торжественные захоронения останков сотен лежащих в земле воинов. До полутора сотен в год — почти по батальону убитых — находят в окрестных лесах, горах, перевалах Владимир Емельянович и его помощники, балаклавские школьники.
Порой мне кажется, что в этом человеке сконцентрировалась вся совесть государства. Она ушла, перетекла из кабинетов столичных и республиканских чиновников в эту старую хибару-мазанку в селе Оборонном под Севастополем, перешла вся, без остатка, в душу этого весьма немолодого и изрядно искалеченного человека.
Каждое лето, а оно в Крыму не короткое, Сергиенко уходит со своими подопечными из балаклавского поисково-экспедиционного отряда "Подвиг" в окрестные горные леса, перевалы, высоты искать останки непогребенных солдат, уже неважно, чьих: своих или чужих. Время уравняло их, мертвых, перед небрежением живых.
Впрочем, не все живые отнеслись к ним с небрежением. Немцы без лишних слов и эмоций восстанавливают на нашей земле кладбища своих погибших солдат. Это скорее мемориальные зоны, чем реальные кладбища, но на их плитах выбиты имена и даты жизни всех солдат. У нас же чаще всего встретишь стандартно бездушное вроде "Слава павшим героям".
Не бывает восьмилетних солдат. Но Сергиенко в восемь лет получил тяжелейшее воинское ранение и на всю жизнь остался солдатом, командиром армии мертвых солдат.
Вообще-то захоронить своих солдат и матросов, своих подчиненных должно было стать делом чести прежде всего адмирала Октябрьского, командовавшего Черноморским флотом во время войны и многие послевоенные годы. Однако по свежей крови это сделано не было. Да, бойцы Приморской армии выполнили свой долг перед государством сполна, положив за него свои жизни. Но государство до сих пор не выполнило перед ними свой последний — элементарный — долг: предать останки земле и начертать имена на могилах.
— Понятно, что всех павших сейчас уже и не найти, но ведь и задачи такой государство не ставило! — говорит председатель Севастопольского Морского собрания Владимир Стефановский. — В бюджете государства ни за какой год не найти статьи расходов на этот наш забытый долг. Отделывались безымянными братскими обелисками да ритуальным заклятием "Никто не забыт и ничто не забыто". А поиск и погребение защитников Родины взяли на себя общественные организации да такие подвижники, как Владимир Емельянович Сергиенко.
…Майор морской пехоты вывернул китель наизнанку и надел его, хитро усмехаясь. Мы же полезли в блиндаж в своих пиджаках. В ста шагах от нас лежали в воронке три ржавых противотанковых снаряда, две немецкие гранаты и советская РГД без осколочной рубашки. Все это было найдено Сергиенко в округе родного села, и все это надо было взорвать. Майор-сапер крутанул ручку взрывной машинки, нажал кнопку. Дрогнул бетонный пол под ногами, рвануло взрывом воздух, и тут же на нас посыпалась сверху белая пыль многострадальной севастопольской земли. Только тут мы поняли, зачем майор выворачивал наизнанку китель. Пока мы выколачивали из одежды полупыль-полупесок, майор отправился к воронке посмотреть, все ли уничтожено. Таких воронок на взрывном поле, что в километре от шоссе на Ялту, я насчитал более дюжины, и почти все они были свежи. Именно так выглядела севастопольская земля осенью сорок первого года и летом сорок второго. Здесь, на взрывном поле, война продолжалась. Снаряды и авиабомбы, мины и гранаты, преодолев 65-летний временной рубеж, запоздало и безжертвенно рвали бывшее поле брани.
Но война продолжалась и между людьми: между теми, кто искал кости солдат, чтобы предать их земле, и теми, кто искал солдатские останки для того, чтобы их ограбить. Между поисковиками и мародерами. Сколь велика сила алчности отморозков, Сергиенко показал мне на живом примере. Поодаль от дороги стоит дот с развороченной амбразурой. Но разворотил ее не снаряд, а лом вандала-мародера. Он пытался добраться до перекрытия из рельсов. Рельсы ему нужны были, чтобы сдать их как металлолом и получить свои тридцать гривен. Но старый дот, забетонированный на совесть, устоял. Он уже не прикрывал танкоопасное направление на Севастополь, он прикрывал память о тех, кто в нем воевал и, возможно, погиб. Он стоял на рубеже памяти и вел свой бой с беспамятством.
Их называют "черными следопытами", но во все времена их называли мародерами. Они раскапывают могилы и рыщут в заросших окопах. Берут все, что представляет хоть какой-то товарный интерес: от солдатских пуговиц до пробитых касок, от стреляных гильз до алюминиевых котелков (цветмет!), не говоря уже об уцелевшем и порой все еще действующем оружии — винтовки, пистолеты ТТ, штыки… В особой цене предметы немецкого снаряжения. Бляха с надписью Gott mit uns ценится на блошиных рынках намного дороже блях с красноармейской звездой. Вермахт ныне в цене.
Сергиенко уже не удивляется, когда ему звонят и предлагают такую сделку: "Можем предложить останки четырех краснофлотцев. Купите?"
Страшно подумать: и те и другие — ровесники и соотечественники. Двадцатилетние отморозки продают скелеты двадцатилетних солдат. Какая же пропасть легла между ними… Как и почему они стали такими? Кто вытравил в их душах все, кроме жажды денег? Как хорошо, что павшие за Севастополь не дожили до этих времен. Но ведь они все равно бы полегли за этот город, даже зная, что через полвека после Победы появятся подонки, которые начнут продавать их черепа.
И Сергиенко, и командир балаклавского поисково-экспедиционного отряда "Подвиг" Владимир Семенов Христом Богом заклинают строителей, роющих котлованы то тут, то там: "Найдете солдатские останки — звоните нам!"
Одно время звонили, и довольно часто. Потом перестали. Мороки больно много. Из отдела охраны памятников говорят: "Немедленно прекращайте работы. Сейчас приедем!" Строители ждут, а чиновники от истории все не едут и не едут, видно, других дел полно. А работа стоит. Проще выбросить кости в отвал. И выбрасывают…
Сорок тысяч пропавших без вести воинов в боях за Севастополь! Вдуматься только: целая армия неизвестных солдат! Приморская армия, брошенная на произвол судьбы в июле 1942 года…
В Севастополе полегло не сто…
Полегло не сто, и не тысяча,
В Севастополе полегло — поди высчитай…
Пядь, пядь — негде встать.
Рать, рать — не убрать…
И где, как не в Севастополе, нужен памятник Неизвестному солдату, Неизвестному матросу?
И где, как не в России с Украиной, нужны особо строгие законы о воинских погребениях и об ответственности за непогребение погибших за Родину солдат?
Давно сказано: пока не похоронен последний солдат, война не окончена. Война под Севастополем не окончена, ибо последний солдат все еще не похоронен, и произойдет это, судя по всему, еще ох как не скоро.
А у меня так и стоит перед глазами: с одной стороны Ялтинского шоссе — образцовое военное кладбище немецких солдат, штурмовавших Севастополь, с другой стороны — кривобокие беленые советские обелиски, облепленные фотокарточками погребенных под ними бойцов. Контраст воистину убийственный.
Вот и получается, что мертвые немецкие солдаты победили мертвых русских (а в их числе и павших украинцев, азербайджанцев, армян, белорусов, грузин — всех, кто защищал и освобождал Севастополь).
Вот и получается, что единственный человек в Севастополе, которому есть дело до торчащих из земли солдатских костей, у которого болит душа за честь Отечества, это Владимир Сергиенко. Дай Бог мне ошибиться в том, что он единственный. Но я смотрю на Владимира Емельяновича, как на местно чтимого святого — он все может, он всех найдет. Гвозди бы делать из этих людей! Да нет, конечно, не гвозди… Они сами по себе — кремний, кристаллы кремния, которые и составляют основу памяти в матрицах запоминающих электронно-вычислительных устройств. Даром, что у Сергиенко нет даже самого простенького компьютера. Свои записи он ведет на бумаге — четким красивым почерком, невероятным для левой руки с тремя пальцами.
Убежден, что труды этих незаметных, но таких необходимых людей, как Сергиенко, лягут однажды в базу данных всемирной памяти человечества. И тогда в полной мере, в буквальном смысле осуществится великий гуманитарный завет: "Никто не забыт и ничто не забыто". В анналах глобальной памяти человечества не будет формулировок вроде "В списках не значится" или "Пропал без вести".
И потому мне дороже самых дорогих, самых помпезных, но безымянных мемориалов эти простые свеженасыпанные холмики на братских могилах, что каждый год встают на обочине виноградника села Оборонного.
А в селе Оборонном снова похороны. Съехались ветераны и родственники погибших, прикатили местные власти, выстроились моряки почетного караула. В трех сосновых гробах, обтянутых красным кумачом и накрытых пробитыми ржавыми касками, уместилось полтора взвода солдат, наконец-то вернувшихся с той давней, с той вечной войны. Плывет над гробами дымок ладана из кадила священника. Трижды прогремел прощальный салют из карабинов.
И снова лезут в голову безответные вопросы. Как же так, ведь этих солдат нашли не в болотной глуши Карельского фронта, не в дебрях Мясного бора в новгородской глубинке. Их нашли и собрали под Севастополем, городом-героем, воспетым в песнях, книгах и фильмах. Воспевать воспевали, но никому в голову не пришло поставить вопрос перед властями, перед военными чинами о том, чтобы собрать непогребенных защитников Севастополя! Даже ветеранские организации ни разу не забили тревогу: помогите собрать останки наших однополчан. Видно, прав был поэт-воин, защитник Севастополя Григорий Поженян, что воскликнул: "Тех, кто погибли, считаю храбрее".
За свою сорокалетнюю подвижническую деятельность Владимир Емельянович Сергиенко недавно был удостоен старейшей награды планеты — Золотого ордена Святого Константина Великого. Он был очень тронут неожиданным высоким признанием, благодарил всех. Кто-то очень точно сказал: "Это не мы представляли вас к ордену, это ваши солдаты вас наградили!"
Золоченый византийский крест вручали в Севастопольском Морском собрании. Древнейший орден планеты (основан в 380 году нашей эры) сиял на груди старика. А мне за него было страшно. Вот приедут к нему в село братки, да и заберут редкостную награду. Единственную на всю Украину. Убили же в Москве еще в советские времена Героя Советского Союза вице-адмирала Георгия Холостякова за английский орден, которым тот был награжден королевой Британии. А тут и того проще… Потому решили всем миром хранить пока орден в сейфе охраняемой организации, а выдавать его Сергиенко по особым, торжественным случаям. И он с радостью согласился: "А то и вправду убьют… Дайте только на денек домочадцам своим показать".
На денек выдали. Но потом заперли в сейф. Вот так же сдавали ордена фронтовики перед уходом в разведку за передний край. И Сергиенко тоже на переднем крае… Потому что идет война народная, священная война. Война за память о войне.
