Их война

Таких, как они, — сотни тысяч. И у каждого своя судьба, но их объединяет одно: все они прошли через мясорубку Афганистана, 20-летие вывода советских войск из которого отмечается завтра.
Мои собеседники в чем-то схожи, хотя один из них — кадровый офицер, выпускник Калининского суворовского и Сумского артиллерийского училищ, кавалер ордена Красной Звезды, майор в отставке Игорь АНДРЕЕВ, а другой, армейский водитель Павел КОТ, дослужился лишь до сержантских лычек. Игорь пробыл за Пянджем всего четыре месяца, Павел — полтора года, но служба в Афганистане оставила шрамы не только в их душе, но и на теле. Они получили не только неизгладимые впечатления и воспоминания на всю жизнь, но и группы инвалидности: Игорь — вторую, Павел — третью. В нашей беседе мы сознательно отошли от того, что называется подвигом, не стали говорить о погибших товарищах моих собеседников. Не хотелось в разговоре крови, говорить хотелось о душе…

ДАН ПРИКАЗ — НА ВОСТОК!

В Афганистан советские солдаты и офицеры попадали по-разному. Кто-то по собственной инициативе, кто-то — сам того не особо желая, но понимая, что иначе нельзя. По-любому все они попадали в чужой для них мир, в страну с чужими для многих традициями и законами. Как проходила эта встреча с неизвестным?

Игорь АНДРЕЕВ: — По окончании училища я был направлен в Туркестанский военный округ, в город Термез, в учебный полк. Попав туда, уже на 99 процентов знал, что дальше — Афганистан. Это был 1982 год, война шла полным ходом, наши СМИ, которые в ее начале еще показывали — там война, теперь представляли события в Афганистане так, что советские войска там чуть ли не деревья сажают и заборы красят. Конечно, какие-то столкновения происходят, но это — скорее исключения, основная же цель пребывания СА — сугубо мирная. Но цинки-то шли. А шли они оттого, что мы, и солдаты, и офицеры, прибыли в Афган практически неподготовленными. Ни в военном, ни в политическом, ни в культурном смысле мы были не готовы к войне. Да, нам выдали брошюрки: что это за страна такая, где находится, какие есть традиции и обычаи — урезанный минимум про мусульманскую страну, которая находится в состоянии войны и глубоком средневековье.

Вообще для самих афганцев эта война шла на коммерческих условиях. Если мы воевали за идею, чтобы не допустить создания американских военных баз у южных рубежей нашей Родины, то они воевали только за деньги. Мину поставил — деньги получил, на мине подорвался — деньги получил, караван с оружием пропустил через свою деревню — деньги получил, провел — получил, к русским пришел и настучал на прошедший караван — получил. Для них война — способ заработать. И мы платили, брали они в основном свои афгани, но и советскими рублями не брезговали, и чеками "Роспосылторга".

Как попал в Афганистан? Нас, четверых молодых офицеров, командиров взводов, вызвал комбриг и говорит: "Один из вас поедет в Афганистан, думайте, кто. Но у этого жена только родила, этот — только женился, третий — только после училища, а у тебя, старший лейтенант Андреев, ребенку уже больше года. Так что сами решайте!" А что решать? Через десять дней в Ташкенте в штабе округа я написал две бумаги. Рапорт — прошу направить в Демократическую Республику Афганистан для выполнения интернационального долга, естественно, добровольно, и завещание — в случае моей смерти мои вещи и денежное содержание передать жене и матери.

Потом была пересылка. Сидели в аэропорту, ждали "борта", а нам каждый день — "Борт" завтра!" Это я потом уже узнал, что так всегда направляющимся в Афган говорили… Границу Афганистана я пересек 25 октября 1985 года. Прилетел в Кабул, а штаб моей части оказался в Кандагаре. Туда меня на "вертушке" подбросили. Направили в арт-дивизион 70-й отдельной гвардейской дважды Краснознаменной орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого мотострелковой бригады. Получил полевую форму пятьдесят большого размера, прихожу в расположение — дембеля стали вокруг "парадки" круги наматывать. Мол, когда вам еще увольняться, вам новую форму еще выдадут, а нам уходить скоро, дайте китель, дайте фуражку. Да и черт с ним, думаю, спорол погоны, отдал форму пацанам. А на следующий день отправился на "точку" в так называемый пустынный батальон, где и служил до конца войны. До конца своей войны. От моей "точки" до пакистанской границы было 37 километров из того района, где я служил, потом талибы пошли.

Хорошо, что в Союзе я служил не в элитных частях, а в обычном Туркестанском военном округе, где доля бардака присутствовала. Так вот, в Афганистане меня просто поразило отношение офицеров к сержантам, сержантов — к рядовым. Нормальное человеческое отношение. Да и вообще сержант в Афганистане — это была уже фигура. Не то что в Союзе — на два рубля больше получаешь, и что? Помню свой первый боевой выход вместе с разведротой в качестве артнаводчика. Со мной пошел сержант-дембель. Я ему: "Ты куда собрался, у тебя же уже приказ вышел?!" А он: "Командир, ты тут еще ничего не знаешь, ничего не видел, а я тебе всю местность нашу покажу…" Да, отношение старослужащих к молодым тоже поразило: если предполагался сложный выход, то они молодых старались не брать — вы, мол, свое еще получите. Вот этого — человеческого фактора, человеческих отношений — не забуду. Не знаю, как в других местах было, могу говорить только о нашем пехотном батальоне, моем артвзводе, нашей танковой роте.

Павел КОТ: — Призвали меня и еще четверых друзей, с которыми окончили курсы водителей автошколы ДОСААФ (кстати, и служили вместе и все вернулись живыми), 28 марта 1983 года из Ленинского района Крымской области. Привезли в Симферополь, неделю продержали на пересылке. Все это время гадали: куда пошлют? Того, что служить мы будем за границей, от нас никто не скрывал. Вот только направление другое называли: Германия, Венгрия, Чехословакия, Польша. Прозрение наступило через неделю, когда из ТуркВО приехали "покупатели" в военно-полевой форме, а все сомнения рассеялись в аэропорту: рейс "Симферополь — Душанбе". Все ясно… Из Душанбе — в Термез, в "крепость", оттуда, пересадив на КамАЗы, — в пустыню, в учебный полк, на курс молодого бойца. Гоняли машины по пустыне, учились самостоятельно устранять неполадки, разбирать двигатель. 9 мая приняли присягу, а в середине июня нас уже направили в Кундуз, оттуда — в Пули-Хумри. "Если хочешь жить в пыли — поезжай в Пули-Хумри", — бытовала такая поговорка. В начале прошлого века там полностью погиб английский экспедиционный корпус. Когда мы прибыли на место, так еще наш лагерь не был полностью обустроен, только к осени все палатки поставили. Интересно, что командиры наши жили под палатками — в землянках. А командовали нами в первую очередь сержанты.

Пришел я на войну рядовым, а увезли меня с нее сержантом, замкомвзвода. Не знаю, как было в Союзе, но могу сказать, что там у нас в первую очередь ценился человеческий подход. Там нельзя подставлять находящегося рядом. Если ты можешь подставить, если ты чмо, то будь уверен — тебе никто не поможет. Были и у нас такие — ну все у них негоразды какие-то: и машина вечно не на ходу, и с оружием проблемы, и сам ходит, как оборванец… Вот таких мы и оставляли в роте, с ними в колонне делать нечего. Да и машины их разукомплектовывали на запчасти — пусть лучше так послужат. Старались их в рейсы не брать. Один из вот таких пошел в рейс и погиб: машина его заглохла, он засуетился, стал от одного КамАЗа к другому бегать и попал под шальную пулю… Вот это — результат подготовки машины. Когда у Кольки Печёрина (мы с ним вместе призывались) в Джелалабаде "стуканул" движок, так мы ему за ночь на руках двигатель поменяли — перекинули с битой машины.

Может быть, забыл сказать, служил я в автобате материального обеспечения (в/ч пп 27787) — ГСМ возили по всему Афганистану. Конечно, было интересно посмотреть, что же такое война. Ну, молодые были, необстрелянные. Первые воспоминания: ходили и смотрели — сколько дырок на машинах и с какой стороны. Вначале не осознаешь, что это война и дырки — настоящие, от пуль.

Через неделю пошел в первый рейс — головной машиной вместе с ротным. Просто опыт был, оказалось, что до службы, хоть и учились, на машине никто толком и не ездил. Правда, нормально завершить первый рейс не довелось: машина "убитая" была, топливный насос полетел, а потому оттащили меня назад. Но в следующем рейсе все уже было нормально — опять пошел головным, потом ходил в колонне.

В чем была прелесть рейса?! Ты — при деле, ты не сидишь в бригаде, не идешь в караул, в наряды. Ты — дальнобойщик, но на трассе, где стреляют. Особенно стрелять-то нам, водителям, не приходилось. Задача у нас иная — проскочить и доставить груз, а выводить подбитые машины из-под обстрела, охранять колонну — это к мотострелкам. Нам же — педаль до полика. А такие случаи, что проскочить было невозможно, что нужно было закатиться под колеса и оттуда отстреливаться, можно пересчитать по пальцам.

У нас многие стремились сделать так, чтобы машина постоянно была на ходу, чтобы "удрать" из роты. Поэтому если машина ломалась и ты оставался, то это было проклятием. Самое интересное, что контроль технического состояния наших машин был не столько со стороны офицеров, сколько со стороны старослужащих. Они старались сделать так, чтобы "молодые" почаще оставались в роте. И это понятно. Мы располагались там, где не было питьевой воды. Была вода в скважине, но такого качества: два-три раза робу постирал — и она уже белая. Пить эту воду было невозможно, поэтому заваривали верблюжью колючку и пили отвар, да и питание было не очень. А в рейсе ты сам себе готовишь, и не только из сухпая. Я умудрялся в колонне и картошку жарить, и блины. Плюс нормальная чистая свежая вода из речки. Поэтому старались в роте не сидеть, хотя, бывало, и некогда было: пришли из рейса, обслужили машины, а утром опять в колонну.

ВОЙНА — ЭТО НЕ ТОЛЬКО СМЕРТЬ И КРОВЬ

В этот вторник во всеукраинской газете "Сегодня" вышел материал с броским заголовком "Томенко в Афганистане толкал "налево" горючее", в котором вице-спикер Верховной Рады, а тогда (1983-1985) сержант Советской Армии по прозвищу Сержант, вспоминает о своей службе в ДРА. В том числе и о том, как он наладил "бизнес": продавал солярку, а на вырученные деньги закупал для бойцов подразделения "в духане картошку, хлеб, шашлык, а по праздникам и водку"…

Игорь АНДРЕЕВ: — Самой большой радостью на "точке" было, когда приходили колонны: это ж топливо, еда, курево… Ну и боеприпасы, конечно. Их же там никто не считал, ни патроны, ни снаряды. Из снарядных ящиков, набитых землей, мы на "точке" дома строили. У нас даже банька была, сделанная из кузова хлебовозки.

А еще у нас был бойцовый петух Петя — любимец всего пехотного батальона. Проезжали через один кишлак, там афганцы бои петушиные устроили, Петя свой бой проиграл, хозяин его ногой отбросил — не нужен такой боец, да и не сваришь его — жилистый. А к нам как раз колонна не дошла, где-то ее накрыли, вот мы и сидим голодные. Решили: подберем и сами сварим. Подобрали петуха, привезли к себе, а он очухался. Пожалели, выходили, он у нас вместо сторожевой собаки потом на "точке" был. Как-то новый замполит пехотного батальона к нам пожаловал, а Петя его еще не видел. Запустил замполита на территорию и атаковал: прыгнул вверх и ударил в грудь, порвал бушлат, а, опускаясь, когтями распорол офицерские хромовые сапоги. Ну и крик поднял… И так каждый раз, если к нам чужой наведывался. А еще помню, привезли мы ему курицу, чтобы не скучал, и когда у них цыплята пошли, он их выгуливал. Представь, мужики только с войны приехали, оружие бросили, помылись и первым делом — смотреть, как Петя детей воспитывает. Эмоциональная разрядка была сумасшедшая.

Не секрет, что и наши старались что-нибудь в Афганистане заработать, чтобы домой можно было что-то привезти. Наш способ заработка — вытаскивать на "бетонку" застрявшие в грязи машины афганцев. Как-то раз одна барбухайка афганская крепко села. Подъезжаем на ЗИЛе, предлагаем зацепить, а у мужика машина без одного колеса — на противопехотку наскочил, а запаски нет. Дали ему свою, а он говорит, что денег сейчас нет, предлагает завтра к нему в кишлак за расчетом приехать. Приехал, предупредил наших на блокпосту, что если через час не выйду — начинайте искать. Мирные-то они мирные, но за деньги могут и уволочь. Зашел в мазанку его глинобитную, оружие у стены поставил, разулся по восточным законам, вижу — в дальнем углу огромнейший навороченный музыкальный центр стоит, я подобных размеров и сейчас не встречал. Предложил пообедать. Задернул штору, как выяснилось потом, чтобы Аллах не видел, что он шароп (афганскую виноградную водку) пьет, включил музыку, хлопнул в ладоши и… в комнату заходит девчонка в полупрозрачной парандже и начинает танцевать. Во, думаю, концерт. Тут он спрашивает: "Хоп ханум (хорошая женщина. — Д. Ж.)?" "Хоп", — отвечаю. "Забирай, — говорит. — Это за колесо!" Я как представил, что будет, если в политотделе или особом отделе о таком "подарке" узнают, так мне и поплохело. Начал отказываться, так он вытащил автомат — приставил к ее голове: забирай или убью девчонку. Что делать?!.

Прихожу на блокпост. "Все нормально?" — "Да, нормально, — отвечаю. — Только вот такой "прицеп" появился!" Привели ее на "точку", давай бегом в бригаду докладывать. Так, мол, и так, подорвалась на мине машина с афганцами, в живых одна девушка осталась. Начпо мне без всяких политесов объяснил на великом и могучем, что будет со мной и моими бойцами, если ее хоть кто пальцем тронет… Растопили ей баню, кое-какое белье насобирали — ее-то все завшивело. Отмылась, правда, требовала, чтобы ее помыли родственники будущего мужа, так у них перед свадьбой принято. Какого на … мужа?! В общем, денька через три мы ее в Кабул с колонной отправили, а потом, начпо рассказывал, ее в Ташкенте устроили в институт международных отношений как дочь погибшего героя афганского народа, бойца "Царандоя".

Павел КОТ: — У меня почему-то первые впечатления от Афганистана сродни кадрам из индийского фильма. Приезжаешь в Кабул или проезжаешь через кишлаки — разноцветье духанов, в которых продавалось все что угодно и чего в Союзе было не достать — от Fanta до супермагнитол и часов Seiko. И при этом рядом пашут на быках, по дорогам разъезжают барбухайки — доведенные до ручки Mersedes, Tatra. Непонятно, что за машины: тут веревочкой привязано, тут проволокой. Как умудряются даже незаведенными не развалиться — не ясно.

У нас ни петуха, ни собаки не было, но у капитана стоявших рядом мотострелков был ручной варан. Полутораметровый такой, на тренчике ходил вместо поводка. На плацу его выгуливал. Впервые увидел такую ящерицу, но когда мне сказали, что он ударом хвоста может перебить голень — пропало всякое желание подходить к нему. А в роте у нас живности не было — оставить ее не на кого было. А у нас задача была — быстрей в рейс сорваться. Приехал в Джелалабад — бегом в сад: косить апельсины-мандарины-лимоны, отоспаться — и в обратный рейс. По осени у нас машины полные дынями, арбузами, бананами, летом — абрикосами, сливами. Бывало, и с афганских машин снимали и продукты, и кишмиш, и конфеты, и шелковицу сушеную. Но все ж для своих.

Были и у нас "заработки" и возможность улучшить матчасть. В Кабуле попали на автобазу (старослужащие показали). Там Кам-АЗы такие же, как у нас, но "гражданские" с красными кабинами. А ведь не всегда есть возможность в бригаде пополниться запчастями, а у нас машины битые. Вот по ночам, вооружившись, устраивали партизанские налеты на афганские автобазы, снимали с их машин все что возможно — от капотов и колес до галогенов — и несли к себе. Стреляли по нам, но боевых потерь не было.

Продавали бензин, колеса, в том числе и снятые с афганских машин. Даже свои "битые" колеса продавали: чуть подкачали, чтоб пузырей не было, и толкали. И они у нас воровали. У одного из наших в колонне на ходу аккумулятор умудрились снять. Каждый шаг, предпринятый нами, был ответом на действия афганцев.

Но не было случая у нас в части, чтобы кто-то продал оружие или боеприпасы. Если бы о подобном узнали — сами бы поубивали. Однажды (я уже сержантом был) на несколько дней зависли на базе в бригаде, и нас поставили в наряд на "губу". А там — один из дезертиров, взятый на душманском караване. Дезертировал, сдал оружие "духам", его потом в Союз отправили и там судили. Так вот, пришлось его охранять от тех, кто на "губе" свои сутки отбывал.

А почему топливо продавали? Да хотелось уехать в Союз с деньгами. Дембеля уезжали в кроссовках Adidas, джинсах Levi"s и раскладных очках Ferrari. Где все это можно было отыскать у нас и за какие деньги? Поэтому и шли на это.

Помню, осенью 84-го пришел новый ротный. А тут дембелей наших на сливе бензина застукали. Так ротный решил порядок навести: всех на плацу построил, а сам с офицерами обшмонал все машины. Все, что нашли, на середину плаца в полутораметровую кучу: магнитофоны (у меня их три за службу в машине сменилось), фотоаппараты, очки, джинсы… И все это расстрелял. А дембелям мартовским, пересидевшим уже полгода, уходить… Он — только из Союза, жизни и понятий "афганских" не знавший, пороха не нюхавший… Ты представляешь их состояние? Я, кстати, с этим ротным и подорвался…

ПОКИНУЛИ АФГАН НЕ ПО ПРИКАЗУ

Война для них закончилась внезапно, но одинаково…

Игорь АНДРЕЕВ: — Моя война закончилась неожиданно. Есть у этого окончания своя предыстория. Командиру танковой роты капитана дали 25 января 1985. Обмыли мы его звездочки, вернулся на "точку", тут мне старшина докладывает: "Духи" оборзели, смотри, командир!" Километрах в четырех — весь кишлак в огнях, только разве что музыки не слышно. Ну и дал я прицел и дальность стрельбы и пошел спать. Мои бойцы с четырех стволов по 20 выстрелов выпустили. Утром просыпаюсь, а мне сообщают из политотдела: "Принимайте "борт"!" За что? Пришла "вертушка", а там куча начальства, особисты, афганские военные. "Ты вчера стрелял?" А кто мог стрелять, если в 70 км вокруг больше артиллеристов нет? Стою — ни жив ни мертв. Я глазами на особиста района капитана Котина: "Игорь, что случилось?" Он чего-то на фарси афганцу шепнул, тот — мне на шею, обнимает, целует. Оказалось, той ночью главари двух бандформирований решили объединиться против нас, а для скрепления союза — сыграть свадьбу: дочку одного за сына другого выдать. Вот один из снарядов и попал в тот дом, где главари эти сидели. Накрыло обоих. "Короче, сверли дырочку, — говорят мне. — Сверли дырочку и готовься куда-нибудь уезжать. За твою голову уже премию назначили, искать тебя будут". А куда переводиться? В Джелалабад или Пандшер? Так хрен редьки не слаще. Уберегусь, думаю, здесь. Не уберегся…

1 февраля было нападение на соседнюю "точку" в кишлаке Кишкинахуд, и ребята попросили привезти одно орудие в подмогу. Повез его и наскочил на мину. Как мне потом говорили спецы из числа саперов, явно ставили на меня. Потому что был подрыв, а потом — пулеметный обстрел. Подорвался я около 11.15, а "борт" меня смог забрать только в 6 часов вечера. Когда подняли и пощупали пульс, то сообщили, что есть "двухсотый". Бросили в "вертушку" — я заорал: "Больно, мужики!" Они срочно передают: "Не "двухсотый", а "трехсотый", готовьтесь принимать!" И пошло: Кандагар, Кабул, Ташкент, Севастополь. В госпиталях я отвалялся год и 3 месяца. Как-то в госпиталь корреспонденты приехали, давай всех "афганцев" спрашивать о войне, а я молчу — у меня же не то что наград каких-то, даже документов не было, да и денежного довольствия тоже. Благо замполит в госпитале хороший попался: послал запросы, все мне восстановили, зарплату за месяцев семь выдали. Так он мне и сказал, что дважды меня представляли на "Красную Звезду" — за тот кишлак и, наверное, "за кровь", — но объединили в одну… Выписался из госпиталя, приехал домой, а через неделю приходит бумага из военкомата: просят зайти родителей старшего лейтенанта Андреева Игоря Витальевича.

Поковылял на костылях сам. Захожу в нужный кабинет, даю майору повестку, он интересуется, кем я прихожусь И.В. Андрееву. "Так это я и есть!" — и показываю удостоверение. Майор меня усадил, а сам выскочил из кабинета. Вернулся со стаканом водки и куском хлеба с салом. "С каких пор это в военкомате наливать стали?" — поинтересовался. А он мне дает бумагу — копию Постановления Верховного Совета СССР о награждении за мужество и героизм при исполнении интернационального долга в ДРА старшего лейтенанта Андреева И.В. Читаю и упираюсь глазами в последнее слово. Оно в скобках было, а потом затерто. Еще пошутил: "Посмертно, что ли?" "Ну да. Вторую будешь?" — спрашивает майор и выдает коробочку с орденом, перевязанным черной ленточкой. Вот такой была моя война.

Павел КОТ: — Получается так, что и первый свой рейс на этой войне, и последний я провел в головной машине. Было это 3 декабря 1984 года. Шли мы по маршруту Кабул — Газни. Четыре машины в тот рейс подорвались. Двое тяжелых было, с ампутацией, один отделался легким испугом, а я… Около трех часов дня нарвался на мину.

Забинтованного, контуженного и под обезболивающими меня доставили в Газни, там несколько дней провалялся. Потом маршрут известный: Кабул — Ташкент — Севастополь, где я и встретил Новый, 1985 год. Здесь и остался.

Награда пришла обыденным способом — через военкоматовскую повестку. Вручили, поблагодарили. Сказать, что забыли, — не могу. Как раз в то время комсомол начал занимать позицию (рекомендованную) по героизации войны в Афганистане: в жизни всегда есть место подвигу. Вот тогда нас, прошедших Афган, и стали объединять, стали приглашать в школы, чтобы мы рассказывали о героическом подвиге. А ведь смысл всех этих рассказов сводился к одному — к оправданию нашего присутствия там. Спустя 20 лет на все это смотришь иначе — и на подвиги, и на страх за свою жизнь и жизнь друзей. По-другому смотришь. Это была не безбашенность, хотя определенный элемент лихости и отваги в каждом из нас был. Это было непонимание того, что это такое. Ведь не было в истории прецедента положительного исхода афганской кампании. Никто эту войну не выигрывал, потому что на любой войне победителей не бывает…