13o
Около двух месяцев назад на мемориальной квартире Солнца русской поэзии в Москве, на Арбате, была открыта экспозиция из четырех, ранее неизвестных документов, на одном из которых оставлен автограф Александра Сергеевича. Находку случайно обнаружила старший научный сотрудник Государственного литературного музея России Светлана Бойко, о чем оперативно сообщила газета "Известия" в Украине":
"Просматривала в Московском историческом архиве толстую тетрадь "для записи прихода и расхода подорожных бланкетов", — рассказывает Светлана. — И вдруг — крайне интересное свидетельство от 27 июля 1830 года: "До Казани коллежскому асессору Александру Пушкину с будущим. 2 лошади, 829 верст. 33 р. 16 коп." А в последней графе — рукой самого поэта: "Подорожную получил коллежский асессор Александр Пушкин".
Смущают литературоведа два момента:
— Доподлинно известно, что в Казани поэт будет только в 1833 году — во время работы над историей Пугачева. А найденная подорожная датируется июлем 1830 года, когда, по всем имеющимся данным, Пушкин находился в Петербурге и пробыл там целый месяц — с 15 июля по 14 августа. По всей видимости, он взял подорожную, но то ли не смог, то ли передумал ехать. Есть и еще одна важная деталь. Поэт Александр Сергеевич Пушкин — чиновник Х класса: коллежский секретарь. А в тетради записано, что он коллежский асессор. На два чина выше — VIII класс. Думается, произошла элементарная ошибка чиновника при записи. И Пушкин, расписываясь в получении подорожной, вполне сознательно повторяет эту ошибку. Как тут не вспомнить слова из его незаконченного "Романа в письмах": "Чины в России — необходимость хотя бы для одних станций, где без них не добьешься лошадей". Возможно, "ошибка" помогла бы ему ускорить отъезд.
— Последний раз подобные находки совершались еще в 90-е, — поясняет замдиректора Музея Пушкина Наталья Михайлова".
Весьма интересный, редчайший для XXI века литературный артефакт. И можно было бы ограничиться сим в высшей степени любопытным сообщением, если бы не напрашивался резонный вопрос: "А все же почему А.С. Пушкин (при весьма стесненных в то время материальных обстоятельствах) не посчитал пустой тратой 33 рубля и, как сегодня выражаются, забронировал подорожную, которая, впрочем, так и не была им использована?"
Почему, кстати, "забронировал"? Потому что в проездном документе наличествует как бы поставленное "на попа", с точки зрения современной лексики, слово с приставкой: "с будущим", то есть мы лицезреем билет с открытой на неопределенный срок датой выезда…
Однако в этом поступке — импульсивном, с учетом конкретных, негативного плана перипетий жизни Поэта в тот период, все же угадывается некая, на наш взгляд, вполне объяснимая логика линии его поведения. И ее необходимо сегодня, когда близится 190-летие посещения Пушкиным наших благословенных мест, а значит — и всплеск оправданно повышенного интереса к личности и творчеству Поэта, определенным образом документально "заземлить", т.е. сделать попытку понять: а что же "забыл" Поэт в Казани уже на "макушке" лета 1830 года?
И ГОЛ, И ГОНИМ…
Для начала окунемся в саму атмосферу этого, весьма тревожного и полного серьезных стрессовых перипетий года как для Александра Сергеевича Пушкина, так и для его разлюбезного Отечества.
Конец 20-х и само начало 30-х годов ХIХ столетия были ознаменованы, во-первых, высоким градусом революционных выступлений в Польше, во-вторых, восстаниями военных поселений в европейской части империи. Крестьянские волнения, "холерные бунты" только подливали масла в огонь. В обществе тихо курились едким дымком сопротивления угли "второй Пугачевщины". Именно в это время А.С. Пушкин внутренне созрел для первого своего печатного выступления в ранге историка.
Однако нормальной работе мешало много обстоятельств. В первую очередь это личная жизнь — в силовом поле постоянного секретного полицейского надзора. Каково было Пушкину, столбовому дворянину, вечно осознавать, что ему, как мальчику, просто заказано без высочайшего повеления даже съездить из Петербурга в Москву! Что ему, как чиновнику Х класса, положено было рассчитывать, собираясь в путь, лишь на пару гнедых, что соответствовало по табели о рангах потолку почтово-дорожных притязаний… флотского мичмана.
Что уж тут говорить о его страстном желании разорвать путы, махнуть, скажем, с оказией в далекий Китай, с посольством. Однако Поэт получает отлуп по полной схеме от Бенкендорфа: "Его Императорское Величество не соизволило удовлетворить вашу просьбу о разрешении поехать в чужие края".
Имелись, кстати, в виду Италия, Франция, Китай. Сильные мира того, как пыльцу с крылышек бабочки, стирали все, что грезилось опальному Поэту его бессонными, полными фантастических мечтаний ночами.
Перед этим, в декабре 1829 г., он получил по почте грозную выволочку от монарха за "вылазку" в Арзрум: "По чьему повелению предприняли вы сие путешествие?"
На все эти неприятности в 1830 году накладываются и перлюстрация писем, и отказ в печатании "Бориса Годунова", и открытая журнальная травля во главе с нижайше приседающим перед царем Фаддеем Булгариным — великим мастаком перевода лесов в бумажный тлен. А чего стоили выбрыки будущей тещи, возжелавшей заполучить на руки — и никак не иначе! — письменную индульгенцию от самого императора о политической лояльности Ташиного жениха! Наконец, очередная царственная "оплеуха" за то, что легкомысленно изволил явиться на бал французского посла не в мундире камер-юнкера, а во фраке, взятом, кстати, напрокат у разлюбезного дружбана Нащокина…
И все это на фоне только что пройденной роковой для него черты — 30-летия; еще не заживших ран от двух отказов руки и сердца, предложенных другим великосветским барышням; жуткой неуверенности в будущем: "Участь моя решена…"
Кем, кстати? Известно его письмо к матери невесты, в котором Александр Сергеевич достаточно жестко предупреждает будущую родню о том, что он, увы, несостоятелен по о-очень многим позициям. И в первую голову нищ, как и обитатели бывшего, давно перекупленного подмосковного имения Марии Ганнибал — Захарово, куда он, движимый ностальгическим порывом (не был здесь с самого детства), наехал в первых числах июля 1830 г. и убедился, что все тут пошло прахом: "Все наше порушили"…
В общем, мотивов для смертного греха — уныния — скопилось у Поэта предостаточно. Но главным катализатором и бесконечных метаний, и сердечных мук, конечно же, были деньги, вернее, их отсутствие. Грешно, однако, упрекать Пушкина в том, что он был… Пушкиным, 36-м, по донесениям полиции, банкометом Москвы, увязнувшим в долгах и кредитах. Он метался по жизни и постоянно в горячечном запале метал, увы, чаще неверные карты.
Интересное совпадение: в мае 1830 г. Пушкин был, наконец, помолвлен с Натали и в том же мае на 4 года запродал книгоиздателю А. Смирдину все свои права на нераспроданные произведения на сумму 24800 рублей.
Не странной ли покажется такая, почти строгая параллель: в том же мае он проигрывает помещику В. Огонь-Довгановскому в фараон 28800 рублей… с отдачей за те же четыре года. Баш на баш?..
С каким же надорванным сердцем можно было ему мечтать летом 1830 г. о скорой женитьбе, что-то планировать, готовиться что-то уже менять в привычках и укладе жизни?!
Немудрено, что именно в этот период А.С.П., как никогда, остро нуждался в поддержке друзей и одним из вернейших по праву считал поэта Евгения Баратынского. И к его роли в жизни Поэта в "предбаннике" первой, золотоносной, Болдинской осени мы еще вернемся…
А пока вполне логичным будет наше вторичное обращение к событийному поводу написания этой статьи, а именно — к подорожной Пушкина в г. Казань, датированной 27 июля 1830 года.
Поэт в это время порою нелегально разъезжает ("бином" пушкинской "покорности" царю так никогда и не был решен главным цензором Александра Сергеевича) из Петербурга в Москву и обратно. Надеется снять имущественные проблемы за счет гипотетического приданого Натали и натыкается на "кукиш с маслом" в виде ложного обещания ее деда подарить новобрачным деревню с тремястами душами крестьян…
Конечно, лихорадочно ищет, где бы "перехватить" копейку. В середине мая 1830 г. пишет издателю "Московского вестника" М. Погодину: "Могу ли я надеяться к 30 мая иметь 5 тысяч рублей? К воскресенью мне деньги нужны непременно".
К 8 июня Погодин еле-еле наскреб для друга 2 тысячи рублей, получив очередное заемное письмо…
"КЛОЧОК ЗЕМЛИ"
Так что же, повторимся, по состоянию на 27 июля 1830 г. А.С. Пушкин "забыл" в Казани? А вот что. Если дед Гончаров вместо деревни с тремястами душами крестьян в качестве компенсации приданого за внучкой подсунул Пушкину "медную бабу" (статую Екатерины II, которую несчастный жених даже на переплавку никуда не мог пристроить), то отец Поэта уже без дураков подарил ему деревню под Нижним Новгородом. В марте 1830 г. А.С.П. пишет будущей жене: "…Мысль о том, что когда-нибудь мне удастся иметь клочок земли в… одна только улыбается мне".
"В…" — это где? Более конкретно сия мысль уже месяцем позже оформляется в письме брату Левушке, в коем Пушкин уведомляет его о решении родного их батюшки презентовать старшему сыну д. Кистеневку и "200 душ незаложенных крестьян в полное распоряжение" в Нижегородской губернии.
А ведь это уже был пусть не фонарь, но все-таки исправно горящий огарок свечи в предпоследнем перегоне к пушкинскому жизненному тупику — тоннелю!
Что же собой представляла эта деревня? Каково состояние березового леса, пашни, мельницы, дворовых построек? Пушкин там не бывал десятки лет. Поистине — кот в мешке. Вот почему после посещения их бывшей вотчины — вконец разграбленного с. Захарово под Москвой — его (по аналогии) стала терзать мысль о возможно печальной участи и деревеньки Кистеневки.
Пушкин, как известно, запрягал по-скорому. С огнем в душе еще с лицейских пор — от искр строки, которую высек великий Вергилий: "Trahit sue guemgue voluptas" ("Каждого влечет его страсть"). И Поэту нестерпимо загорелось и как можно быстрее осуществить все формальности получения дарственной, и лично убедиться в том, что отцовский презент все-таки сулит ему в будущем хоть какие-то дивиденды. А потому 27 июля 1830 г. чиновник Ямской станции в торце ул. Тверской в Москве оформил А.С. Пушкину подорожный бланкет… до Казани через Н. Новгород.
Известно, что путь из Москвы по Владимирскому тракту до Нижнего Новгорода в летнее время составлял тогда на почтовых лошадях около трех суток — явно не в темпе газмановских скакунов, увы… Но Пушкин, видно, торопился претворить в жизнь свою затею до осеннего бездорожья. Но почему возник конечный пункт — Казань?
МИНУЯ СТОЛИЧНЫЕ АРХИВЫ
А это — уже совсем иная ария. Еще в 1827 г. в его сознании возник замысел запечатлеть в стихотворной форме целый цикл образов "разбойников из народа". Так увидели свет в общем-то строго не персонифицированные произведения: "Братья-разбойники", "Кирджали". В том же году Поэт создал несколько песен о Стеньке Разине. Но, представив их своему венценосному цензору — царю, получил убийственный ответ: "Песни… по содержанию не приличны к напечатыванию. Сверх того, церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева".
Отзыв — без обратного билета "на выезд". Пушкин прекрасно понимает: поэтическим слогом желанную тему ему не поднять. Но остается путь "исторического сухого известия". И дабы подстраховаться от нового "шлепка" сверху, он привычно решает "стать коллежским асессором", то есть под видом скрупулезного расследования деяний великого полководца А.В. Суворова, подавившего восстание Емельки Пугачева, все-таки на местах сражений глубоко изучить исторические корни Пугачевщины, ибо были налицо назревающие в обществе пугающие параллели в "сбившейся с пути России", как играючи "опустил" любезное Отечество в письме к Пушкину его друг философ Чаадаев…
С чего начинать? Где же искать архивные и фольклорные материалы? Конечно, кое-какие исследования в этом направлении уже проводились, особенно иностранными авторами. В частности, в библиотеке Поэта стоял с его пометками датированный 1809 годом том "Ложный Петр III, или Жизнь и похождения бунтовщика Емельяна Пугачева" анонимного французского автора. Пушкин уже успел сделать выписки из "Рапортов генерала Кара", писем Вольтера к Екатерине II, ознакомился с записками историков А.А. Бибикова, П.И. Рычкова, Б.Б. Броневского…
Многие из иностранных историографов, таких как Бергман, Лезюр, Ферран, выступали, с точки зрения Пушкина, с абсолютно абсурдными, часто антироссийскими концепциями анализа крестьянского бунта в России. Их труды изобиловали глупыми мистификациями; например, что Пугачев еще до Семилетней войны обложил данью большую часть Российской империи.
Пушкин стоял на совершенно иной позиции. Его интересовали истинные причины восстания крестьян. Датируемый январем 1830 г. черновой план "Истории села Горюхино" весьма красноречиво открывался фразой: "Бунт. Была большая богатая деревня. Обеднела от тиранства!"
Вот вам и корни Пугачевщины…
Перед А.С.П. стояла тяжелейшая тактическая задача: как бы изнутри высветить проблему, т.е. проехаться по всем театрам военных действий времен Пугачевщины, встретиться с очевидцами, своими глазами глянуть на те места, где проходили бои.
И все потому, что целый пласт исторически достоверных материалов был для него табуирован Бенкендорфом: в частности, Поэт не был допущен к протоколам допросов Пугачева в Москве следственной комиссией…
Приходилось искать окольные пути, а именно: постараться для начала заполучить письма известного историка, энциклопедиста Платона Любарского о Пугачевщине к управляющему Московским архивом Коллегии иностранных дел Н. Бантыш-Каменскому. Ввиду того, что П. Любарский был в свое время ректором Казанской семинарии, копии этих писем и следовало искать в далекой Казани, путь до которой в те времена составлял пятеро суток пути в почтовом дилижансе.
Вывод: Поэту позарез необходимо было побывать в Казани, чтобы встретиться там с виднейшим историком края Карлом Фуксом, о котором давно ему было известно от верного друга Евгения Баратынского, часто и подолгу живущего исключительно летом в Казани, где занимал завидный чиновничий пост его тесть, генерал-майор Л. Энгельгардт, отец любимой жены Евгения Абрамовича Анастасии.
Была и другая причина увидеться с Евгением Баратынским. С конца 20-х годов ХIХ века у Пушкина зрела идея завершить серьезную работу о творчестве этого незаурядного поэта. Уже были написаны два наброска, содержащих разбор двух поэм Евгения Абрамовича. А вот о его третьей поэме — "Наложница" — в Петербурге было лишь известно, что она в стадии окончания.
Так что тайком заказав 27 июля 1830 г. подорожную в Казань, Пушкин как бы убивал двух зайцев: получал возможность побывать в Кистеневке, чтобы затем оформить свою расписку в Сергачевском уездном суде Нижегородской губернии о вступлении во владение вышеозначенной деревенькой, и, конечно же, добраться до Казани, увидеться с Баратынским, приблизиться с его связями, наконец, вживую к желанной теме о Пугачеве, покопаться в местных архивах, наметить подробный план действий для будущей — многомесячной — командировки в эти края, но уже с подорожной, факт существования которой не надо будет ни от кого хранить в тайне.
…Пройдет три года, и Пушкин вполне легально совершит свой знаменитый "литопробег" уже в качестве придворного историографа и в Казань, и далее, до самого Симбирска, — по местам пугачевской вольницы. А в подорожной, завизированной ведомством самого Бенкендорфа на целых 4 месяца путешествия, будет значиться: "по служебной надобности".
СОГЛАСНО "ЧЕСТНЫМ ПРАВИЛАМ"
Попытаемся напоследок все же ответить на один вопрос, который так и остался за авансценой умозаключений московского литературоведа, нашедшего автограф Пушкина: "То ли не смог, то ли передумал ехать?" Сделаем попытку все-таки уяснить, по какой же конкретной причине Александр Сергеевич так и не реализовал подорожный бланкет до Казани в конце июля — начале августа 1830 года?
Ответ вообще-то прозаически прост, как, скажем, факт отсутствия часов в казино Лас-Вегаса. Рок расставляет счастливых и невезунчиков строго по своим местам в жизни независимо от воли человека. Пушкин порой мог, позабыв о времени суток, всю ночь просидеть в гостинице за игорным столом в погоне за желанным трио — тройкой, семеркой, тузом, — не загадывая: а что же день грядущий ему готовит?
По этой же схеме к уже настроенному на скорый отъезд в Казань Пушкину, видимо, в первых числах августа и свалилось как снег на голову в разгаре лета известие о нешуточной немочи его дяди — "Парнасского отца" Василия Львовича Пушкина, — опять выпала, увы, не та масть…
С того дня Поэт периодически навещает в общем-то любимого своего родича (свидетельство тому — в "Дневниках" М. Погодина). Естественно, ни о каком телодвижении в плане перемены мест даже на 5 суток (путь до Казани) не могло быть и речи — хоронить Василия Львовича по полной схеме, кроме любимого племянника, было некому.
20 августа А.С.П. несколько часов проводит у постели умирающего. А когда дядя, верный себе, уже коснеющим языком сподобился было привычно выдавить из себя обмылок тщедушной окололитературной московской сплетни, Пушкин развел руками и на цыпочках вышел из дядиной спальни, сказав, что Василию Львовичу следует дать… "умереть исторически". Мол, уйдет, а ногой дрыгнет…
Что ж, тут наш Первый поэт остался верным самому себе: "Мой дядя самых честных правил…"
…Впереди — скоро! — А.С. Пушкина ждала первая, самая урожайная, Болдинская осень 1830 года. Ничто уже не удержит его в Москве. А пока Поэт с тревогой осознает, что его и ничто хорошее не ждет: "Мой путь уныл"… Но, тем не менее, меняться во всем, кроме женитьбы, не желал. "Будь собой — остальные роли уже заняты", — как-то сказал О. Уайльд. Пушкин, право слово, ему пожал бы руку…
