Эпоха дизайна, прагматизма и прикладного искусства диктует новые законы. Свою первую персональную выставку "Прятки" севастопольская художница Наташа Грезина провела в… сейшн-баре. Впрочем, "неформатность" явно не смущает молодого автора: выпускница Черноморского филиала МГУ по специальности "социальная экология и туризм", Наташа уже 5 лет составляет свои коллажи, не имея за плечами практически никакого художественного образования, и при этом регулярно участвует не только в севастопольских выставках пишущей молодёжи, но и в других городских и внегородских проектах. Но заводить разговор о достижениях с художником, тем более с девушкой, тем более под впечатлением от "сольного" дебюта, — очевидный моветон. Так что принимайте нашу беседу как есть. О плюсах и минусах академического письма, о феминизме и судьбе женщин, об актуальном искусстве и его последствиях для психики человека мы поговорили с Наташей Грезиной. И она уже отвечает на мой первый вопрос.
ИСКУССТВО ПО ИНТЕРЕСАМ
— Я и раньше рисовала, но не по-настоящему, несерьёзно. А на втором курсе мне неожиданно захотелось купить холст и акриловые краски, хотя до этого я терпеть не могла рисовать кисточкой, только ручка, карандаш, фломастеры… Причём желание было абсолютно неосознанным, ничем не подкреплённое, но настолько острым! И вот когда я написала первую картину, поняла, что могу этим заниматься. Не потому, что кто-то меня похвалил или пришла в восторг от своей работы! Просто поняла.
— Что Наташа Грезина впервые нарисовала как художник?
— Двух чернокожих-чернокожих африканцев из племени масаи: я увидела их в фильме, и мне понравилась их этническая одежда. А на среднем плане — гепард, кусающий за шею косулю.
— И покатилось-понеслось?
— Да нет, разогналась только в этом году, а так двигалась медленно.
— Ключевые события твоего "карьерного роста"?
— На третьем курсе я занималась у художника Владимира Васильевича Проценко, но недолго. Там я приобрела не столько технические навыки, сколько понимание того, что такое искусство. А с обучением академическому рисунку не заладилось: мне хотелось рисовать что-то своё, а то, что требовалось в мастерской, у меня не очень-то и получалось. Ну неинтересно мне рисовать гипсовые головы! Зато опыт я получила отличный. Научилась восприятию критики, настойчивости и терпению (а без них ничего не добьёшься), познакомилась с теорией. И самое главное: поняла, что живопись — это не моё.
— Ты не жалеешь о том, что так и не прошла полноценных штудий?
— Так сложились обстоятельства. Всё равно я пошла по нужной дороге, о первом образовании не жалею. Сейчас подумываю о том, чтобы всё-таки пойти учиться по новой специальности.
— Чёткий план есть?
— Пока нет, но ближе мне, конечно, европейская школа. Она сосредоточена на эмоциональности, индивидуальности и новых идеях, а не на технических навыках художника. И удивляться тут нечему, достаточно сравнить историю двух регионов. Сколько Россия жила при коммунизме? А крепостное право? Разница налицо. Возьмём начало XX века у нас и в Европе. Авангард, модерн — целый список "неакадемических" направлений, которые у нас вряд ли адекватно воспринимали.
— Но ведь было же "отражение" европейских тенденций, был серебряный век…
— Вот все "отражения" потом в Европу и сбежали. Стоило Шагалу уехать во Францию, и его признали художником первой величины. А сколько ему у нас нервов потрепали?
— Кстати, о нервах. В Севастополе, оплоте консервативного искусства, самая распространённая реакция на неформатное искусство — "почтенная публика недоумевает". Ты готова защищать свой подход?
— Публика всегда недоумевала от любого искусства, хотя бы чуть-чуть. А вообще я крайне редко сталкиваюсь с резкими отзывами. Даже художники старшего поколения при определённом непонимании находили "поэзию" в моих работах или хотя бы проявляли интерес. И это отчасти успокаивает. А вообще я стараюсь равняться не на то, что происходит здесь, в городе, а на тенденции в стране и за границей. Так и жить, и работать уютнее.
— То есть ты сама выбираешь компанию, с кем тебе по пути?
— Да. А почему бы действительно не выбирать, на что обращать внимание? Так можно погрязнуть во мнениях узкого круга художников и зрителей. Я вообще готова к тому, что люди могут прийти на мою выставку, развернуться и уйти. Я не обращаюсь к универсальным темам, которые могут подойти любому и каждому, а рисую исключительно личные вещи, так что и отзыв на них возникнет только при совпадении личных ощущений, эмоций, переживаний. Я с самого начала принципиально отказалась писать пейзажи и натюрморты.
— Ты против "махровой" классики?
— Просто меня интересуют человеческие отношения. Я могу любоваться классическими пейзажами и натюрмортами, но сама работать в этих жанрах пока не хочу. Я использую их, только чтобы показать состояние персонажей.
— И что за состояния ты чаще всего выбираешь?
— Не могу сказать, что пишу о любви, о смысле жизни, о глобальных вещах. У меня есть картины, где человек просто сидит и думает. Вопрос в том, как это поймёт зритель. Если он наложит личное восприятие на героя, картина получит новый, неповторимый смысл. Я сама так отношусь к искусству: мне приятнее сопереживать, чем искать конкретику. И всё-таки…
ПРИКЛАДНАЯ МИФОЛОГИЯ
— …всё-таки я заметила, что в последнее время часто "рассуждаю" о женщинах, о масках, которые они носят, и о том, что скрывает женщина за своим лицом.
— Для этого ты обращаешься к греческой театральной традиции масок. И вот появляются "Цирцея" и "Менада". И выставка потому носит название "Прятки".
— Да, тема мифов в современной жизни мне кажется очень актуальной. Да и не только мне. Возьмём затёртый образ Медузы Горгоны. Для феминисток это символ, эмблема. Мужчина отрубил голову женщине. Как же такого персонажа не сделать краеугольным камнем идеологии?! А мне интересно, как та же Медуза выглядела бы в наши дни. Или вот волшебница Цирцея, у Гомера превратившая спутников Одиссея в свиней. Сегодня это женщина, которая разбивает чужие сердца. Она и сама несчастна, и делает несчастными других. Почти полумёртвая, она хочет любви, но продолжает отравлять мужчинам жизнь. С современной Цирцеей я "познакомилась" благодаря одноимённому рассказу Хулио Картасара.
— А кого в жизни больше: Медуз, подвергшихся декапитации, злых волшебниц Цирцей или, может, верных Пенелоп, не устающих прясть своё полотно?
— Чем больше я изучала мифологию, тем больше я ловила себя на мысли, что никакие это не мифы, а добротный учебник по психологии. Все Горгоны и Ехидны — не мифические существа, они живут рядом с нами. Люди именно таковы! А сказать, кого больше, не могу: женская сущность разделилась на такое количество "лиц", стала настолько многоликой, что одна женщина может быть и Пенелопой, и Горгоной, и Ехидной, и ещё более страшным существом, только в разное время. Все мы скрываем свои лица под масками: стоит только к отражению в зеркале палочку приделать — и твой костюм на карнавал уже готов.
— А ты сама пользуешься масками?
— Я могу сказать, что искренна. Но жизнь, как бы это банально ни звучало, — игра, и бывают ситуации, требующие определённого поведения. Дело не в лицемерии, просто иногда лучше не обидеть других людей.
— Так для чего люди надевают маски?
— Это хорошее укрытие, защита, оборона от мира. Адаптация к нему. А адаптация к внешним условиям (отталкиваясь от инстинкта самосохранения) стоит у человека на первом месте. Так что это естественное явление, и ничего зазорного я в нём не вижу. И нет ничего зазорного в том, что порой хочется маски посрывать.
— И это бывает не только в 16 лет?
— Не только. С возрастом подобное желание у человека всё больше растёт, но чем дальше, тем больше нам это кажется постыдным, некрасивым… "И зачем это вообще нужно?" И вот ты достаёшь из чемоданчика новую маску, которая защитит тебя от твоих же мыслей и желаний.
— Так всё-таки маски — это хорошо или плохо?
— Это естественно. К примеру, благодаря им интереснее общаться с человеком: что там у него внутри? Что за тайна, что за загадка? Даже у абсолютно открытого человека есть до чего докопаться. И вот в своём творчестве мне тоже интересно докопаться до зрителя: даю ему "примерить" свои работы, чтобы посмотреть, удобно ли ему, комфортно. И наблюдаю за реакцией.
— У женщин больше масок, чем у мужчин?
— Поровну. Степень изворотливости у всех одинаковая.
— Раз уж мы заговорили о женщинах и их истинном лице, не могу не спросить: как ты относишься к последней работе Ларса фон Триера "Антихрист"? Тактично вынесем за скобки кровавые кошмарики, порождённые больным воображением режиссёра, и остановимся на идее фильма. Действительно ли женщина — вместилище и источник хаоса?
— В последнее время я вообще много думаю о хаосе, живущем в женщине. Возьмём фильм "Антихрист" и, скажем, роман Джейн Остин "Гордость и предубеждение". Разница между ними — почти 200 лет. Понятно, что и чувства, и инстинкты, и эмоции были и остаются одинаковыми, поменялась только внешняя сторона. И вот что меня больше всего пугает — отсутствие в современной женщине нравственности. Читая роман Остин, я всё больше восхищаюсь тем временем, той сдержанностью. Да, все эти правила кажутся глупыми и искусственными, но по крайней мере в женщине тогда чувствовались благородство и нравственность. А чего добились феминистки? Искусство это отлично показывает. Такого выплеска сексуальной энергии, абсолютного неуважения к себе, открытия всей подноготной в истории ещё не было. Поэтому я уверена, что Антихрист обязательно придёт в женском обличье.
— И его приход ускорили идеи феминизма?!
— Просто для развития женщины в обществе в один прекрасный момент надо было сказать: "Стоп! Больше не нужно раскрепощения".
— Выражаясь народным языком, напомнить прекрасной половине человечества, что их день — 8 Марта?
— Зачем так грубо? Хорошо, что у женщины появилось больше прав, она получила больше уважения. Но часто достигнутое женщиной уважение сводится на нет из-за её же чересчур откровенного поведения!
— Так кто же тот негодяй, что убрал барьер между дозволенным и недозволенным?
— Сама женщина.
— Почему?
— Женщина — натура очень увлекающаяся. Во всём. И когда женщина почувствовала определённую свободу и избавление от ряда табу, тут же "раскрепостилась" по полной программе. У Валери Соланас, американской феминистки, прославившейся тем, что она пыталась убить Энди Уорхола, поскольку "он слишком контролировал её жизнь", есть знаменитый манифест общества полного уничтожения мужчин (она являлась и организатором, и единственным членом этого общества). Так вот, в манифесте было сказано: "Истинная функция женщин — исследовать, открывать, изобретать, решать проблемы, шутить, писать музыку — всё это с любовью. Другими словами, творить волшебный мир". Женщины чересчур увлеклись волшебным миром, описанным Валери Соланас.
— Так мы говорим о банальной безответственности.
— Да. Пока я сама не сторонница тихих семейных радостей у очага, к тому же причастность к искусству автоматически "перемещает" любую женщину в мир, описанный Соланас. Но с безответственностью и безнравственностью "волшебный мир" волшебным уже и не кажется. Должно быть чувство самообладания, самоуважения. Нельзя всё выставлять напоказ! Главное, что женщина утратила сегодня, — загадку.
— Кто виноват, выяснили. Теперь обратимся к другому сакраментальному вопросу: что делать? Женщина может сама себя "починить" или нужно привлекать мужское население для "усмирения"?
— А никто ничего делать не будет. Всем всё нравится. И мужчинам в том числе. Всё равно каждый ищет ту самую свою половинку. У каждого в голове по-прежнему остаётся "святой образ".
— Святой?
— Мария-Магдалена ведь стала святой! Это ведь очень сильный архетип. То, что описано в Библии, не меняется. Только "иллюстрации" к этой книге сегодня другие.
— Так женский бунт — неискореним? Прощаемся с "гордыми и предубеждёнными" барышнями навсегда?
— После реализма всегда был модернизм. После модернизма — реализм. Всё вернётся на круги своя. Но когда — никто не знает.
"СФИНКС БЕЗ ЗАГАДКИ"
— Одним словом, ждём возвращения Джейн Остин. А пока вернёмся к актуальному искусству и "твоей" компании. Так с кем же тебе "по пути" из художников, ныне живущих или почивших?
— Сколько я ни разочаровывалась в поп-арте, а всё-таки никуда не могу от него деться. Уорхол до сих пор меня преследует. Понимаю, поп-арт давно стал попсой, а поклонничество Уорхолу достигло апогея, но сколько я ни задаю себе вопрос "С кем бы из художником хотелось пообщаться?", всегда отвечаю однозначно: "Только с ним". Пусть даже он будет отвечать только "да" и "нет", как он любил при жизни.
— Чем же он тебя подкупил?
— Загадочностью. Трумен Капоте назвал Уорхола "сфинксом без загадки". И это притягивает ещё больше. Есть люди, нашедшие в его жизни и работах смысл мироздания. А есть те, кто видит пустышку. И в конце концов работает магия чисел: он умер в 87-м, а я в этому году родилась! (смеётся). А вообще очень трудно общаться с другим художником: я часто просматриваю сайты галерей актуального искусства, в частности, знаменитой английской White Cube, иногда даже нахожу зарубежных "актуальщиков" или традиционалистов, которые готовы к переписке. Но что писать? О чём спрашивать? О творчестве? Но оно не вызывает вопросов, а просто нравится или не нравится. Поэтому намного интереснее общаться с обычными зрителями. Или с друзьями.
— Тогда давай закончим наш разговор вот как. Расскажи о произведениях современных художников, которые тебе показались оригинальными или вызвали реакцию отторжения.
— Насчёт отторжения сразу всплывает в памяти один перформанс. Он состоит из восьми актов. Восьми половых актов. Сначала "этим" занимаются белый мужчина и белая женщина. Потом два белых мужчины. Потом белый мужчина и чёрная женщина. Чёрная женщина и чёрный мужчина. И так далее, все "вариации на тему". Я была поражена, насколько масштабы "великого" замысла этого перформанса (смешение народов? проблемы расизма? исследование сексуальности?) несоразмерны с моими "рисуночками", которые "пищат" о каких-то внутренних рефлексиях! И что больше всего раздражает в актуальном искусстве — хочешь ты или не хочешь, оно насильственно залезает в голову! Я предпочитаю просто признать в определённом художнике коллегу (или, вернее, калеку) и больше не касаться его творчества. Но есть и по-настоящему хорошие вещи. До сих пор вспоминаю медиаперформанс "Вздох" Сэм Тейлор-Вуд, который я когда-то видела в PinchukArtCentre (Киев). Восемь двусторонних экранов. Оркестр играет потрясающую музыку. На каждом из экранов — своя группа музыкантов оркестра: скрипачи, духовые, вплоть до дирижёра. И вот они играют… но без музыкальных инструментов! На них обычная одежда, идёт привычная репетиция, и все они вступают, когда надо. Но инструментов нет! Дирижёр размахивает несуществующей палочкой, в перерыве контрабасист облокачивается на невидимый контрабас, скрипач чешет за ухом воображаемым смычком. Но инструментов — нет! И они не нужны, настолько музыканты переживают музыку, настолько глубоко чувствуют её, настолько вдохновлены ею! Это и есть высшая точка созидания — когда тебе не нужен инструмент, творчество само из тебя льётся, и всё вокруг преображается. Когда сталкиваешься с проектами, которые трогают, память о которых не хочется стереть, а наоборот, сохранить, понимаешь: это и есть искусство.