12o
Тридцать первого мая отмечается день рождения Константина Паустовского. В нынешнем году он 120-й. После себя писатель оставил огромное творческое наследие. Им воспитана плеяда учеников: Владимир Тендряков, Юрий Трифонов, Юрий Казаков, Юрий Бондарев, Инна Гофф, ныне здравствующий Владимир Карпов… В 60-е годы и последующие десятилетия прошлого столетия их книги определяли лицо русской литературы. В самые непростые периоды отечественной истории мэтру удавалось невозможное — сохранять присутствие в литературе Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама, Максимилиана Волошина и многих других гонимых властью собратьев по перу. По-прежнему чрезвычайно притягательны места, одухотворенные словом Константина Георгиевича. Москва, Санкт-Петербург, Одесса, Петрозаводск, скромные Таруса, Солотча, Ливны, Мещера, городки и поселки Кавказского побережья Черного моря, Приазовья…
Как в этом месте нашего рассказа не вспомнить близкие нам Керчь, Феодосию, Коктебель и другие крымские города?.. Если же составить литературную карту Константина Паустовского, то получится обширная страна. И самым крупным шрифтом на ней как столица будет обозначен Севастополь. Свыше полувека жизнь и творчество писателя прочно были связаны с нашим городом. С восхищением он называл его величественным акрополем. В его чертах он «безошибочно видел… гриновские города, такие как шумный Зурбаган и зарастающий травой Лисс». Омывающее берега Севастополя море казалось Константину Георгиевичу «самым праздничным и пенистым из всех морей». «Есть города, где рука сама тянется к перу, — признался он. — Таков Севастополь зимой». Еще одно его признание: «Мне пришлось видеть много городов, но лучшего города, чем Севастополь, я не знаю». В Севастополь он приезжал не купаться в лучах собственной славы, а работать.
Константин Паустовский — номинант на получение Нобелевской премии. Его бы удостоили этой высокой престижной награды, если бы не политики… Главной же наградой для писателя было признание людей. Папарацци не упустили шанса запечатлеть вставшую перед Константином Георгиевичем на колени Марлен Дитрих. Она поцеловала руку, которая выводила строки рассказа «Телеграмма». Это произведение пришлось мегазвезде по душе. А нам ближе севастопольцы, для которых встречи с Константином Паустовским, знакомство с его произведениями стали событиями жизни.
АЛЕКСАНДР МАЛОВ
В свое время библиограф Морской библиотеки Е.М. Шварц лет сорок назад писала: "Бывший флагманский минер Черноморского флота капитан 1 ранга в отставке А.И. Малов еще в 20-е годы окончил при библиотеке курсы по подготовке к поступлению в военно-морские училища и до сих пор является ее активным читателем".
Александр Иванович был большим поклонником творчества Константина Паустовского. Но как представитель очень серьезной военной специальности, требовавшей большой точности, не удержался от замечаний в адрес любимого писателя. Прочитав вышедшее в конце 50-х — начале 60-х годов прошлого века "Время больших ожиданий" (четвертую книгу эпопеи "Повесть о жизни"), севастополец писал Константину Георгиевичу, что "не надо принижать лоцию и брать ее в кавычки". Во "Времени больших ожиданий" маститым автором утверждалось, что мыс Тарханкут и расположенный на нем маяк с давних пор пользуются дурной славой у моряков. "Мыс — это да! — возразил А.И. Малов писателю. — А спасительный, предупреждающий, ориентирующий маяк, хотя и носящий (нелюбимое моряками) имя Тарханкутского, не поминается лихом. Моряки маячные огни почитают, а вот мысы, узкости и другие навигационные опасности не славословят".
Александр Иванович вступил с классиком литературы в заочный спор и по поводу парохода "Пестель". А.И. Малов свидетельствовал, что он вовсе не был дряхлым и тесным, как старая посудина "Димитрий", о чем, с точки зрения внимательного читателя из Севастополя, ошибочно в своей повести утверждает писатель. "Вы слишком одряхляете "Пестеля", — упрекнул наш земляк Константина Паустовского. — Он был моложе, мореходнее и иной корабельной архитектуры. За свой внешний вид, удивительно красивое строение корпуса, рангоута и надстроек "Пестель" у всех моряков торгового и военного флотов пользовался глубоким уважением, симпатией и даже особой любовью".
"Бросок на юг" (очередную, пятую по счету, книгу эпопеи), главное свое произведение, автор начинает главой "Благодарность читателю". Беспрецедентный в литературе случай. Константин Паустовский пожелал "каждому писателю таких взыскательных читателей, как капитан Малов". По-доброму писатель позавидовал своему корреспонденту, что "он живет в Севастополе… колдовском городе".
Об Александре Малове почти десять лет назад я уже рассказывал на страницах "Славы Севастополя". Старые газетные публикации имеют серьезный недостаток. Их не улучшить уже, не дополнить. Между тем, работая однажды в архиве Военно-исторического общества, я наткнулся на аккуратно подшитые в папках доклады основательного в делах А.И. Малова. Его тексты могли бы обогатить содержание прошлой публикации. Обоснованно Константин Паустовский высоко оценил литературные способности автора писем, в которые включены своего рода небольшие исследования, а также подробности морского дела, "настолько интересные, что из них неизбежно рождается морской романтизм".
Пару раз я говорил по телефону с жившей в то время в Санкт-Петербурге Надеждой Петровной Маловой — вдовой капитана. Она передала мне некоторые материалы из семейного архива, относящиеся к участию мужа в Великой Отечественной войне, его фотографии. В "Боевом отзыве на старшего инспектора 8-го отдела УБП ВМФ капитана 3 ранга Малова Александра Ивановича" бывший начальник штаба Черноморского флота капитан 1 ранга И. Елисеев 24 апреля 1944 г. пишет: "Тов. Малов отличался беззаветной храбростью в выполнении поручаемой ему боевой работы по тралению подходов к Севастополю с июня по сентябрь 1941 г. и тралению подходов к Новороссийской базе в последующее время. Обе эти базы были сильно минированы магнитными минами противника… Не один храбрец погиб при разоружении магнитной немецкой мины (инженер-капитан 2 ранга Иванов, капитан-лейтенант Ефременко, инженер Лешневский), в разоружении принимал участие и тов Малов. При одном из разоружений мин тов. Малов был контужен и ранен. Считаю, что за боевую работу тов. Малов достоин награждения орденом Красного Знамени".
В послевоенные годы был снят замечательный фильм "Аллегро с огнем" — о разгадке тайн коварных, предельно опасных немецких донных неконтактных магнитных мин. К этой работе привлекались вызванные в Севастополь такие крупные ученые, как А.П. Александров и И.В. Курчатов.
Ни словом А.И. Малов не обмолвился в письмах к Константину Паустовскому о своем боевом прошлом. Будучи в отставке, Александр Иванович много читал. Непременно он реагировал на ошибки и неточности в текстах. Определенно они воспринимались им как мины на морских фарватерах. От них он решился застраховать и своего любимого писателя.
СЛАВА ЗЕНЦЕВ
"По аллее легко шел высокий гардемарин с загорелым спокойным лицом, — читаем мы в "Повести о жизни". — Черные ленточки с бронзовыми якорями развевались от тихого ветра… В сухопутном Киеве, где мы почти не видели моряков, это был пришелец из далекого легендарного мира крылатых кораблей, фрегата "Паллада", из мира всех океанов, морей, всех портовых городов, всех ветров… Гардемарин прошел мимо, хрустя по песку. Я поднялся и пошел за ним… Вся моя мечта о море воплотилась в этом человеке".
По различным жизненным обстоятельствам Константин Паустовский не стал моряком. Но море сделало его писателем, как напишет в своих воспоминаниях Вадим Паустовский — сын автора "Повести о жизни". "Кто не видел моря, — говорил Константин Георгиевич, — тот живет половиной души".
Севастополец Вячеслав Зенцев, морской капитан, жил морем. Как все читающие моряки, а таких подавляющее большинство, он высоко ценил дышащие духом романтики произведения Константина Паустовского, особенно "Черное море". Повесть, написанная в Севастополе и о Севастополе, стала, по признанию Вячеслава Владимировича, его жизненным компасом.
В нашем рассказе вовсе не случайно приведен фрагмент "Повести о жизни" с упоминанием фрегата "Паллада", на котором совершил кругосветное путешествие русский писатель Иван Гончаров. Константин Паустовский мечтал, чтобы "кто-нибудь догадался подарить мне кусок окаменелой ржавчины, отбитой от якоря! Я бы хранил его как драгоценность".
Последним пристанищем легендарного фрегата стала Постовая бухта Советской Гавани на Дальнем Востоке, где выпало служить Славе Зенцеву. "Ликование переполняло меня, — рассказывал Вячеслав Владимирович волжскому капитану Анатолию Пирогову, — само провидение привело меня в этот край, чтобы я — да, я — "догадался" исполнить желание любимого писателя". Кстати, Анатолий Пирогов — поклонник таланта Константина Паустовского. С Вячеславом Зенцевым их подружили поездки в Тарусу, Одессу и по другим местам, связанным с жизнью и творческом их кумира.
Не думаю, что Вячеславу Зенцеву пришлось долго упрашивать "водолазного офицера", чтобы тот послал одного из своих подчиненных с пилой в руках на дно бухты. И среди них встречаются люди, которые зачитываются книгами Константина Паустовского.
Так на поверхности оказался добрый кусок шпангоута "Паллады". Вячеславу Владимировичу осталось лишь придать ему надлежащий вид, чтобы никого особо не цепляя в поезде, по пути в отпуск доставить в Москву необычный груз любимому писателю.
В его квартире на Котельнической набережной севастопольца встретила Татьяна Алексеевна, жена писателя. Она и приняла реликвию, так как Константин Георгиевич находился в больнице.
Через месяц на обратном пути Вячеслав Зенцев снова побывал в доме на Котельнической набережной. На сей раз его принимал Константин Георгиевич. В ходе надолго затянувшейся беседы он поглаживал рукой частицу шпангоута "Паллады". "Представьте, ему стало заметно лучше с тех пор, как он увидел подарок со дня моря", — заметила Татьяна Алексеевна.
В 1987 году Московский центр-музей К.Г. Паустовского переехал в более удобное здание в парке "Кузминки". То новоселье музейщики считают вторым днем рождения своего учреждения. В Москву на связанное с этим событием торжество приехал Вячеслав Зенцев. И не с пустыми руками. На сей раз он привез сюда надраенную до солнечного блеска рынду. Она заняла самое видное место в так называемом "Морском зале". Случается, в ходе самых значимых мероприятий она подает свой на редкость мелодичный голос.
В апреле 1997 года известный у нас литератор Николай Черкашин писал в "Российской газете": "Зенцев морячил до последнего. Списанный и подмятый жизнью, он еще капитанил на катере "Эколог", ходившем вдоль берега под флагом Академии наук"…
Вячеслав Владимирович ушел в вечность в конце августа 1996 года. Отпевали его в храме Всех Святых на старом кладбище, похоронили на Мекензиевых горах, откуда широко открывается море, поминали в библиотеке-филиале имени К.Г. Паустовского Центральной библиотечной системы. Его памяти было посвящено заседание в Клубе любителей истории города и флота. В передаче городского радио "Интеллигенция и общество" отдельную страничку посвятили Вячеславу Зенцеву. Перед микрофоном библиотекарь Светлана Хроменкова прочитала свои стихи, посвященные Вячеславу Владимировичу:
…Как он умел распахивать сердца,
Уставшие от тягостного быта,
Дарить добро всем людям без конца,
Жить романтично, честно и открыто…
ЯКОВ РУБАНОВ
В течение многих лет Яков Рубанов работал ведущим терапевтом в главном госпитале Черноморского флота. Во второй половине ноября 1963 года врачу позвонили из политуправления флота, чтобы сообщить о тяжелом приступе стенокардии у Константина Паустовского. Он приехал в наш город с целью сбора материала и работы над новой книгой. Писателю предложили сменить гостиничный номер на отдельную палату в главном госпитале Черноморского флота. Она ничем не отличалась от остальных — ни размерами, ни оснащением. Но у нее было огромное преимущество перед столичными лечебными учреждениями, которые ранее в тот год прошел Константин Георгиевич… "Пишу тебе из старинного морского военного госпиталя, — сообщал он писателю С.М. Алянскому. — За окном — севастопольские бухты, корабли, синеватый осенний воздух и тишина. Палата у самой воды, и я слышу плеск волн, особенно по ночам".
Курс лечения необычного пациента затянулся на три недели. И все это время Яков Рубанов общался с ним. Яков Абрамович успел поделиться воспоминаниями о содержании их бесед.
"Я спросил, — рассказывал врач автору этих строк, — действительно ли судьба литературного героя выходит из повиновения у его создателя?" Константин Георгиевич ответил, что характер, стиль поведения все-таки задает ему писатель. У Ивана Бунина собеседник севастопольского врача больше всего выделял "Деревню". Якову Абрамовичу было неловко признаться, что он не настолько знает Ивана Бунина, чтобы судить о нем. Константин Георгиевич, вздохнув, сказал, что и студенты Литинститута, где он ведет семинар, произведения Ивана Александровича не читали. В то время они были недоступны широкой публике.
Врач осмелился сказать о том, что его не трогают сочинения Александра Грина. Константин Паустовский предложил снова обратиться к ним. "Впоследствии я последовал его совету, — вспоминал Яков Рубанов, — но остался при своем мнении, однако постиг романтическую тональность произведений самого Константина Паустовского".
Он высоко ценил Илью Эренбурга как публициста. Однако отметил, что Илья Григорьевич "сидел на двух стульях". Максим Горький, по мнению Константина Георгиевича, был обласкан властью, доверчив и легко поддавался обману.
Леонид Соболев имел слабость хвастать своими связями с флотом и невероятной популярностью среди моряков. Когда в очередной раз он приехал в Ялтинский дом творчества, собратья по перу, в том числе и склонный к розыгрышам Константин Паустовский, составили телеграмму якобы от моряков-черноморцев с приглашением посетить один из кораблей. Сутки друзья, давясь от смеха, наблюдали шквал восторженных речей Леонида Соболева. Но как только он собрался в Севастополь, признались в подвохе.
Почему у К. Паустовского и у К. Симонова есть произведения под одним названием — "Дым Отечества"? И об этом Яков Рубанов спросил своего пациента. Оказалось, первым "Дым Отечества" написал Константин Георгиевич. Но рассказ, как казалось, бесследно исчез. От огорчения он подарил название как тему Константину Михайловичу. Но потом пропажа Константина Георгиевича нашлась. Так в литературе остались две разные вещи под одним названием — "Дым Отечества".
В Петре Шмидте, как показалось Якову Рубанову, Константина Георгиевича восхищала не революционность, а романтизм.
Константин Георгиевич приглашал врача заглядывать к нему и по выходным. Деликатнейший Яков Абрамович как-то спросил: не утомляет ли он его своими разговорами? На этот вопрос Константин Паустовский откликнулся словами О. Бальзака: "Одиночество — это хорошо, но когда есть кому сказать об этом".
15 декабря 1963 года Константин Георгиевич выписался из госпиталя. А к новому, 1964 году из Москвы в Севастополь пришла бандероль с книгами "На память о неожиданной встрече в декабрьские севастопольские дни".
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
В нашем городе Константин Паустовский обрел массу друзей. Библиограф Морской библиотеки Евгения Шварц заполняла на него читательский формуляр. Путеводитель Ф.В. Ливанова "Севастополь. Историческое описание", изданный в 1874 году, Константин Георгиевич попросил перепечатать для него на машинке. Врач Ксения Фарапонова, навсегда покидая город, решила, что подаренный ей классиком том с автографом должен остаться в Севастополе. Ныне живущая в подмосковных Люберцах бывший научный сотрудник Херсонесского заповедника Ангелина Зидгенидзе по поручению своих товарищей ездила в Ялту, чтобы вручить их решение о присвоении писателю звания почетного гражданина Херсонеса. Юрий Бабинов был свидетелем общения мэтра с молодыми литераторами Севастополя. Замечательный очерк о встрече с Константином Паустовским написал Михаил Лезинский. Старейший наш писатель Николай Тарасенко составил для издательства "Таврия" сборник избранных произведений любимого писателя-романтика и написал к нему предисловие. Павел Веселов, в советское время ответственный сотрудник горисполкома, совершил с Константином Георгиевичем не одну поездку по окрестностям Севастополя и по Крыму.
Сегодня по случаю 120-летия со дня рождения писателя в Москве откроется научная конференция. На три дня рассчитаны мероприятия, посвященные юбилею, в Одессе. В частности, в пригородной Санжейке, о которой в одном из очерков Константин Георгиевич лишь упомянул, и где на чердаке дома, куда он заходил, сохранились его удочки, будет открыта мемориальная доска. Поклонники таланта Константина Паустовского соберутся вместе и у нас, в Севастополе, в библиотеке его имени. Всем своим творчеством Константин Георгиевич воспевал добро — то, чего в настоящее время не хватает. Люди тянутся к свету его слова.
