14oВо время своих многочисленных командировок или путешествий по Крымскому побережью я видел множество маяков, но подходить к ним близко не приходилось.Бывший штурман, а затем профессиональный поэт Алексей Озеров (ныне его именем названо Севастопольское городские литобъединение. — М.Л.) однажды преподал мне урок, когда я на его судне входил в Севастополь. Корабль ориентировался по инкерманским маякам:
— Смотри прямо по курсу! Видишь два маячных цвета: белый и красный? Если наш корабль окажется на одной линии с этими огнями — в створе, — значит, курс выбран правильный и нам ничто не угрожает, — и, вздохнув, добавил: — Должно быть, сильные люди живут на маяках! Сильные. Все собираюсь пойти к ним и низко поклониться, да никак не соберусь. Вот только написал:
Под хлопком белых облаков
Я много видел маяков:
То низких, то высоких,
То близких, то далеких;
Их узнавал наверняка
При возвращенье в базу,
Но тех, кто там — на маяках, —
Не видел я ни разу.
А жаль… Они меня вели
В синеющие дали
И, словно весточки с земли,
Мне вспышки посылали,
Для них маяк —
И пост, и дом,
А для меня — светило.
Я с ними лично не знаком,
Но море нас сдружило.
И дал я себе слово обязательно побывать хоть на одном из маяков. Обязательно! Перед походом на Херсонесский маяк меня напутствовали:
— Познакомишься там с Андреем Ильичом Дударем. Дударь — это легенда!
Дед Андрея Дударя защищал Севастополь в 1854-1855 годах. Отец — служитель Херсонесского маяка. В 1920 году его сменил сын Андрей. 53 бессменных года проработал он на маяке и всю двухсотпятидесятидневную оборону города-героя Севастополя возглавлял маячный коллектив.
Война! На крошечный участок земли сыпались бомбы и снаряды, фашисты расстреливали маяк в упор. Разрушили башню — маяк продолжал светить: кочевал огонь по маленькому участку земли, установленный на временных сооружениях. И лишь только тогда, когда на мыс Херсонес вступили немцы и над маяком зажегся свет тревожных зеленых ракет, все поняли: маяк погас.
…Я пришел к Херсонесскому маяку под вечер. Путь к нему — нелегкий и неблизкий. Некоторые спрашивают: «А разве это не рядом с Херсонесом — знаменитым городом древних?» Нет, не рядом — Херсонесский музей древнего города очутился сейчас чуть ли не в центре Севастополя, а мыс Херсонес — это верных полтора десятка километров от города. И то — по прямой. А если добираться до него извилистыми туристскими тропами, огибать бухты, врезающиеся далеко в сушу, уйдет целый день… Но, как бы там ни было, к вечеру я добрался до Херсонесского маяка.
Алексей Озеров говорил, что на маяках работают сильные люди — это так, но я бы еще добавил: добрые. Только по-настоящему добрые люди рады незнакомому человеку.
— Хотите узнать, как мы живем на этом клочке земли? — Николай Григорьевич Богославец делает широкий жест рукой. — Знакомьтесь, смотрите, задавайте вопросы.
Но прежде чем познакомиться с работой маяка, я хотел увидеть Андрея Ильича Дударя. У Богославца погасли веселые искры в глазах. Произнес тихо:
— Недавно схоронили нашего старейшину…
Вот когда с особой остротой я понял, что люди невечны и никогда не надо откладывать встреч. Но судьба Дударя вписана золотыми буквами в судьбу Херсонесского маяка, судьба Дударя у всех на памяти, и мне рассказали о нем…
С высоты маяка весь мыс — как на ладони: выжженная степь в береговых изломах и кое-где чахлые кустарники. В годы войны здесь находился херсонесский аэродром. Немцы атаковали его с воздуха, обстреливали из орудий, и когда казалось, что с этой перепаханной снарядами земли неспособен подняться не то что самолет, но даже птица взлететь, самолеты поднимались в воздух и давали фашистам бой.
Герой Советского Союза Михаил Авдеев вспоминает: «Да, немного осталось нас, поднявшихся с мыса Херсонес! Многих оставили там, в рыжей от крови, изрытой металлом земле…» А по расчетам немецкого командования, с этой изуродованной земли ни один самолет взлететь не мог. Невозможно! А раз невозможно, то, значит, был подземный аэродром! Вот только где он находится?..
Их взяли в плен прямо на территории маяка: Андрея Дударя, Прасковью Горошко и ее мужа, офицера особого отдела Павла Силаева. Первым допрашивали Дударя:
— В последний раз спрашиваю: где находится подземный аэродром?
Дударь отвечал односложно:
— Не знаю, не знаю, не знаю.
Он действительно не знал, был ли подземный аэродром. А подземного аэродрома и в помине никогда не было. Но немец не верил — должен быть!.. Избитого Дударя выбросили за дверь. Затем привели на допрос Павла Силаева и его жену, маячницу Пашу Горошко… Никто теперь никогда не узнает, какие вопросы задавал немецкий офицер, и успел ли он их вообще задать? Знали только, что у Павла Силаева была припрятана граната… Взрыв!.. И о том времени нам сейчас напоминают памятник-обелиск Павлу Силаеву в Казачьей бухте да рассказы благодарных потомков. Кровью настоящих людей политы каменистые земли мыса Херсонес.
Нынешние маячники — достойные преемники отцов и дедов. Вот несколько эпизодов из нелегкой жизни смотрителей маяка…
На вахте — Иван Иванович Василенко. Он первым и заметил, что к херсонесскому берегу, прямо на скалы, выносит два судна. Аварийный сигнал — и вся маячная команда на ногах. Ясно было одно: первую помощь могут оказать только они. Только неясно, какую и что это за корабли?
Да и сейчас, через много лет, мне не смогли сказать, что это за суда и как их вынесло на скалы.
— Знаете, — говорил Николай Григорьевич Богославец, — тогда не до вопросов было, а потом… Потом для нас этот случай отошел в прошлое и неудобно было ходить и узнавать.
Тут я хочу привести подробности, которые не были известны маячникам. Я рассуждал так: корабли — не иголка в стогу сена, если они потерпели аварию, то это должно найти отражение в документах. А документы должны находиться в архиве Севастопольского рыбного порта. А я долгие годы работал в этом порту, и для меня не составляет труда зайти в архив. Так и поступил: документы нашлись. Вот выписки из них:
«…установлено, что 15 марта 19.. года в 18.00 СРТ «Гонец» при постановке донного трала в районе мыса Тарханкут намотал на винт крыло трала. Неоднократные попытки освободить винт от трала своими силами не дали результатов… 17 марта в 7 час. 40 мин. СРТ «Контакт» подошел к аварийному СРТ «Гонец», принял буксир в широте 45.24’06» и долготе 32.19’03» восточная и начал буксировку СРТ «Гонец» в порт Севастополь. В 10 часов 17 марта погода резко ухудшилась, усилился ветер до 8-9 баллов, а к вечеру — до 10-11 баллов, море — 7 баллов, начались снежные заряды, скорость буксировки упала до 1,5 узла. В 18 час. 30 мин. капитан СРТ «Контакт» вызвал по радио буксир из бухты Камышовой. В 18 час. 45 мин. дежурный капитан портнадзора Сев. моррыбпорта т. Чуланов В.Ф. дал распоряжение капитану МБ «Дунай» Попандопуло П.Г. выйти в море и следовать на помощь СРТ «Гонец…» В 19 час. 32 мин. МБ «Дунай» вышел из бухты Камышовой, в 22 час. 20 мин. буксир подошел к СРТ «Гонец» и после приемки буксирного троса в 23 часа 10 мин. начал буксировку… Из-за сильных снежных зарядов место судна во время буксировки определить не смогли, радиопеленгатор работал ненадежно, плавание осуществлялось по карте крупного масштаба… В 00 час. 55 мин. справа обнаружили берег, в этот же момент МБ «Дунай», а вслед за ним СРТ «Гонец» сели на грунт в районе мыса Херсонес… После посадки на мель МБ «Дунай» сообщил по радио в портнадзор Севастопольского моррыбпорта о случившемся…»
В эту-то минуту и подоспела помощь. Опыта спасения людей с кораблей у смотрителей не было. Знали они только одно: там люди, и спасать их нужно немедленно! Выход был найден. Простой. И поэтому талантливый: на СРТ «Гонец» был заброшен тросик и этим малым тросиком был подтянут канат солидного диаметра и прикреплен на самой высокой точке судна. Второй конец прикрепили к вездеходу (он прибыл почти одновременно с маячниками), и по натянутому тросу люди съезжали на берег. Прямо в объятия спасателей.
Все это вроде бы легко получилось в описании. Но на самом деле… Был ветер, да такой, что валил с ног, и стояла сплошная темнота. Лишь трос освещался фарами вездехода.
Спасенных распределили по квартирам тут же, на маячном пятачке. В каждой комнате находилось столько человек, сколько позволял метраж. И спасенных, продрогших от холода, выкупанных в ледяной купели отпаивали чаем с малиновым вареньем, оттирали спиртом.
Штормовое море — не редкость. Особенно в зимнюю пору. Выдался такой год, когда телеграф, радио, печать приносили сведения о сюрпризах погоды. Из строя выходили линии электропередачи, останавливались поезда, не в силах преодолеть снежные заносы, гибли вековые деревья…
В печати не упоминался Херсонесский маяк, но именно здесь огромные волны хлынули на берег, и вода, злая, кипящая в своем неистовстве, выбрасывала камни, уничтожая на своем пути все легкие пристройки, выворачивала с корнем деревья, вела наступление на диспетчерский пункт — сердце маяка. Люди приняли «бой». Детей «эвакуировали» на верхние этажи — первые затопило. Работали (если можно эту чрезмерную нервную и физическую нагрузку назвать обыденным словом «работа») по грудь в воде: надо было закрыть доступ воды к дизельной, не дать добраться до сложных приборов — маяк должен светить в любую погоду, а в такую — особенно! И защитили!
После этого шторма вся территория была, как после нашествия хана Батыя на Русь. Зелень полностью уничтожена, загородок и скамеек как будто вообще не существовало. А там, где раньше лежал асфальт, — полуметровый слой земли, придавленный валунами, которые сдвинуть с места мог только экскаватор. И давно обжитую местность пришлось обживать заново. А это тоже нелегко. Обычные деревья здесь не приживаются: год — и корни доходят до соленой воды. Как же жить на открытой каменистой земле без тени летом, когда солнце печет нещадно и спрятаться от него некуда?
Но деревья на маяке растут: особая морская порода тополей, миндаля… Саженцы привозят из многих прибрежных районов Крыма. Когда-то это были обыкновенные «пресные» деревья, но за много лет сама природа произвела естественный отбор. Нынешние деревья — это подарок евпаторийских собратьев.
…Теперь я «болен» маяками: побывал на Херсонесском, и вновь манит дорога. Отгулы получить очень трудно. А что, если туда и обратно? Кто сказал, что путешествовать можно только в воскресные дни? У моего товарища по смене, Виталия Глухова, собственная машина. Рассказываю ему о Херсонесском маяке, о замечательных людях. До мыса Сарыч сейчас ехать любо-дорого: с вводом новой трассы Ялта — Севастополь исчезли бесконечные дорожные петли и всевозможные «тещины языки». Вот бы еще светло было, чтобы по сторонам поглазеть! Но пока мы собирались, стемнело. Зато Сарычский маяк был виден далеко на подходе — три секунды белого света, три секунды паузы. Встретил нас начальник маяка (он же сам себе и подчиненный) Михаил Петрович Макух — в кителе и форменной фуражке, похожий на морского волка из старых романов. На цепочке он вел собаку. Рыжую. Но в темноте она казалась черной. Собака грузно положила свои лапы мне на грудь.
— Балуется пес, — сказал Макух, — тоже скучает без людей. Осенью сюда мало людей ходит, зато летом весело. Да вы не бойтесь, собака не укусит…
Мыс Сарыч — самая южная точка Крымского полуострова. Южная-то она южная, но только встретил нас пронизывающий холодный ветер, и наши нейлоновые курточки сразу же оказались не такими уж теплыми, какими их представляла реклама.
На ровной площадке, со всех сторон подпираемой валунами, — чугунная тумба маяка, и рядом на брусе — тридцатишестипудовый колокол, отлитый еще в 1864 году. Сейчас, конечно, колокол — только реликвия, память о прошедших годах. Но когда-то и он «работал». Михаил Петрович дернул язык колокола — и над морем повис раскатистый звук, сигнал предупреждения. С ударов именно этого колокола молодожены Вера Михаил Макух в 1929 г. начали свою жизнь на маяке Сарыч. Кроме них — никого, и они попеременно несли вахту, дергали за колокольный язык, а сверяли удары точно по хронометру — тяжкий изнурительный труд.
Маяку Сарыч более 110 лет. Он был частной собственностью Натальи Карловны Прикот. Не из-за любви к ближнему воздвигла маяк помещица. И меньше всего ее интересовали суда, гибнущие у этого скалистого, обдуваемого всеми ветрами мыса. Она взимала дань с судоходных компаний… Прибыльное было дело: деньги на бочку — даю свет, нет денег — разбивайся о скалы. Характер у Прикот был крутой. Лишь в 1912 году маяк перешел в военное ведомство. У Михаила Петровича хранится этот документ: «План земельного участка, отчуждаемого из владений госпожи Прикот под Сарычский маяк».
В углу плана — приписка: «Работы производил штурманский офицер транспорта «Ингул» подпоручик Морозов. От 3.9.1912 года». Этот документ всю войну хранился в противогазовой сумке матроса-гидрографа Михаила Петровича Макуха.
Судьбы смотрителей маяков при всей их непохожести в чем-то сходятся. Вот Николай Григорьевич Богославец с Херсонесского маяка… В войну был солдатом-гидрографом. Высаживался с десантом в Керчи и Феодосии… Михаил Петрович Макух — матрос гидрографической службы. Ходил с Керченским и Новороссийским десантом. Но это только так говорится «с десантом»: солдаты и матросы гидрографической службы высаживались впереди десанта. Первыми.
Обязанность военных гидрографов — «давать свет». И чтоб на этот свет шли корабли с морской пехотой. Надо ли говорить, как немцы охотились за гидрографами! И если обнаруживали у себя на берегу сигнальные огни, били по ним изо всех орудий. Гидрографы высаживались первыми и первыми погибали. Но и это было не самое трудное в их военной службе. Самое трудное — это ложный десант, когда знаешь: сигнальные огни предназначены для фашистов. Тут приходилось маскироваться так, чтобы фашисты «случайно» могли их обнаружить. И чем быстрее, тем лучше для общего дела. Думать о сохранении собственной жизни не приходилось… Вот такая общая часть биографии у двух служителей крымских маяков.
…Безлюдно в осеннюю и зимнюю пору на Сарычском маяке. Но зато летом любителей подергать колокол за язык предостаточно. Да и рыбка в этих местах клюет превосходно.
— Расскажу я вам один случай, — улыбается Макух. — Историю одного знакомства. Это было летом 1961 года. Увидел я напротив маяка лодку. Вгляделся — рыбак мне не знаком. Сидит он этак бочком и леску распутывает. Подхожу к воде и требую причалить к берегу! Причаливает. Требую документы! Рыбак не возражает, лезет в карман за документами, а сам улыбается… Хорошо так улыбается. Он еще и документ не успел предъявить, а я его узнал. Батюшки, да это же сам Гагарин! Улыбку эту я по газетам знаю. Спрашиваю, не глядя в удостоверение: «Юрий Алексеевич?» Отвечает: «Он самый». «Что ж ты, — говорю, — Юрий Алексеевич, леску не тем концом держишь?.. А на крючки твои только булыжники ловить можно». Просит: «Научите, век не забуду…»
И стал я посвящать Юрия Алексеевича в секреты местных рыбаков: удочку ему наладил, как подобает, перья цесаркины к крючкам привязал — скумбрия на эту наживку берет, как зверь. За одно утро мы с ним несколько ведер наловили. Потом улов коптили вместе… Подружились… Он потом еще ко мне приезжал… Приветы от него привозили и Попович, и Николаев…
В глазах Михаила Петровича — грусть: воспоминания расстроили его.
— Вот посмотрите, — Макух протягивает мне фотографию. — Узнаете?
Как было не узнать эту дорогую для всех улыбку?! Гагарин. А рядом с ним в форменном кителе и в неизменной форменной фуражке с «крабом» — Макух…
Нет в живых сейчас старого смотрителя — живой истории Сарычского маяка. Нет и Николая Григорьевича Богославца — война догнала его через много лет после Победы. Похоронили его на центральном севастопольском кладбище, и на его могиле благодарные друзья установили памятник — уменьшенную копию Херсонесского маяка.
