17o
Этот художник не нуждается в саморекламе, ведь ни одна из его картин не была продана в Севастополе. Зато в Москве и Европе его имя хорошо известно в кругу коллекционеров и галеристов. Он немногословен и загадочен, как и все люди, проводящие в своей мастерской перед мольбертом долгие часы. Жизнь отшельника располагает к философии и рефлексии. Они интересны нам, суетливым, тем, что видят привычные вещи по-другому, а потом показывают свое видение на холстах. И нас это завораживает, как улыбка Джоконды или Чеширского Кота. Владимир Семенский — в самой отшельнической рубрике «Профили».- Если на улице к тебе подошел бы незнакомый человек и попросил рассказать о себе, что бы он услышал из уст Владимира Семенского?
— Я — очень открытый человек и ничего о себе не скрываю, поэтому я просто предложил бы ему посмотреть мои картины. В них — вся моя жизнь.
— Ты помнишь тот волнительный, надо полагать, момент, когда ты понял, что ты — художник? И что было изображено на твоей первой картине?
— То, что я — художник, мне пришло в голову лет в пять… Ни космонавтом, ни пожарным, ни летчиком я никогда не хотел быть. Зачем мне все эти замечательные профессии, если я — художник?! А в отношении первого рисунка, первой «картины»?.. Родители подарили мне набор масляных красок, и я тут же написал копию картины «Последний день Помпеи».
— Окружающие поняли, что это именно копия той самой «Помпеи»?
— Вот этого я не помню, но главное, что для меня это была копия великой картины. Да и окружающие вряд ли могли вспомнить оригинал, ведь я родился и вырос в маленьком городке северного Казахстана Имантау.
— По зодиакальному летосчислению ты кто?
— Обезьяна и Рак. Родился в 1968 году, если тебя интересует мой возраст.
— То есть в тебе есть кровь Тамерлана и Батыя?..
— Нет-нет! Папа приехал по комсомольской путевке на целину и уже там познакомился с мамой. Оба — русские, хотя по папиной линии есть немного польско-еврейских «добавок».
— Но ведь в такой глуши очень трудно получить даже начальные навыки рисовальщика!
— Потом мы переехали в Свердловск, где я и поступил в художественное училище. Окончил его с дипломом, в котором было написано «художник-педагог».
— Потом наверняка армия?
— Не-е. Армия была посередине.
— Художник и армия?..
— Да, это непростое испытание. Я находился между молотом и наковальней. С одной стороны, я не ползал по-пластунски и меня не мучили строевой подготовкой, с другой — вечером-то все равно ты приходишь в казарму, где тебя встречают хмурые уставшие бойцы. Но, к счастью, обошлось без насилия. Так что армию вспоминаю с улыбкой.
— И потом?..
— Потом поступил в Петербургскую академию искусств, правда, не с первого раза. В такие места с первого раза мало кто поступает! Я приехал, не поступил, снял с приятелем комнату на Васильевском острове, поступил на следующий год, но…
— Но?..
— Меня через два года отчислили. Я «неправильно» писал свои картины.
— Ну ты не один такой. Сергея Курехина и Юрия Ханина тоже выгнали из «консервы» за «неформатные» произведения. А Шнитке вообще всю жизнь обвиняли в бездарности, так что… Знаешь, я давно убедился, что бездари всегда прикрываются фамилиями своих мастеров и аббревиатурами «конюшен», которые их выпустили. Итак, тебя отчислили за профнепригодность и ты стал свободным художником?
— Ну да, примерно так. Единственное, что радовало, — наступили времена, когда можно было совершать абсолютно невероятные вещи. Середина девяностых, пали все запреты, стал нарождаться рынок, в том числе и в искусстве — твори! Вслед за мной из академии ушли еще несколько однокурсников, и мы вместе решили ехать «покорять» Москву. Страшный город в те времена!
В Питере все было очень замедленно, подпольно, кулуарно: какие-то выставки в мастерских, кухонные концерты, тайные сборища поэтов… В Москве — все наоборот: твори, выставляйся, становись знаменитым, но там была такая бешеная конкуренция! Ведь со всех концов страны яркие личности ринулись одновременно покорять белокаменную.
Было какое-то столпотворение талантов и гениев, в то время как потенциальным заказчикам надо было не высокое искусство и самовыражение художников, а что-то наподобие «офисной» живописи, картинок, подходящих под цвет обоев или под цвет глаз любовницы. Лично мне помог случай: на телеканале «Свежий ветер» в прямом эфире запустили проект — аукцион картин неизвестных художников…
— О, Дима Дибров?! У меня было две рубрики на этом канале: «Без слов» и «Сны». Он как-то умудрялся собирать вокруг себя «городских сумасшедших». Кстати, именно после прямо-эфирного концерта на «Свежем ветре» взошла звезда Земфиры! Да и не только ее. Спасибо тебе, Дима! И?..
— И мне сразу же удалось через этот телеаукцион продать несколько своих картин, познакомиться с коллекционерами, галеристами, меценатами… Словом, вырваться из подполья. Не скажу, что это определило мою жизнь и сделало ее беззаботной, но импульс я получил колоссальный.
— А каким «свежим ветром» тебя занесло в Севастополь на ПМЖ?
— Опять же случай. Я познакомился с Воцмушем (Александр Воцмуш, художник. — Авт.), и он на какой-то вечеринке пригласил сюда в гости. Я и приехал. Мы снимали какие-то короткометражки: Воцмуш ведь учился во ВГИКе, пока его не выгнали за ту же «неформатность». Мы дурачились, снимали, много писали, купались… Я настолько был поражен этой атмосферой, аурой Севастополя и Феолента, что понял: мне надо сюда. Но при этом я не стал оседлым, наверное, я — гражданин мира. Да, мне иногда не хватает Москвы, Питера, Европы, но лучше всего работается именно здесь, в моем маленьком домике на Феоленте! Здесь душа спокойна, нет никакого влияния извне — полная тишина внутри тебя.
— А ты мог бы вспомнить тот день, когда впервые почувствовал себя востребованным и состоявшимся?
— Да. Это было два года назад на международной ярмарке «КосМоскоу», где мои картины, представленные галереей «Крокин», висели рядом с работами таких монстров современного искусства, как Дымиант Херст, Берхарт Рихтер, Аимслем Киффер, Базелитс, Питер Дойк, и других!
— О, этим можно гордиться! Лично я делю художников на три неравные категории: востребованные пофигисты, пробивные бездари и завистливые воинствующие никчемности. В чем я не прав?
— Я бы никого из перечисленных категорий не осуждал! Если творческая личность не чувствует поддержки извне, она «ломается». Такой художник начинает хвататься за любую работу, изменяя себе, своему внутреннему миру, и действительно становится завистником и мизантропом. У меня достаточно много друзей, которые не выдержали испытания нищетой и непризнанием, но я их за это не виню. Я ведь и сам достаточно много делал в Москве такого, чтобы элементарно заработать на квартиру и пропитание. Но при этом я всегда помнил: «халтуры», пусть и денежные, не должны вытеснить то, чему я решил посвятить свою жизнь.
— Представь: эту статью сейчас читает непризнанный гений-художник, у которого нет денег даже на бутылку пива… Как он должен относиться к преуспевающему Семенскому?
— Я же тебе не все рассказываю… У меня был период, когда я был точно таким же: не было денег на жилье, на продукты, даже на проезд! Главное, понимать, что ты делаешь гадость, и стремиться к тому, чтобы заняться тем, для чего ты рожден. Я прекрасно знаю, что нельзя служить двум богам одновременно, но временный компромисс всегда можно найти. Хороший художник не может умереть с голоду! Ну я так думаю.
— У тебя, мне наябедничали, есть автомобиль… Какой марки?
— У меня их вообще-то два. Один здесь, а второй — в Москве.
— ?! Вот, всплывают любопытные факты. Давай-ка отсюда поподробнее. А чего ты смеешься, это очень интересная тема: художник и роскошь! Из двух авто какой любимый?
— В Москве — «Ситроен», а здесь — «Сузуки». Но это не очень дорогие модели. Ты пойми: жизнь любого художника совершенно непредсказуема: сегодня на твои работы ажиотажный спрос, а завтра — никакого интереса. Поэтому, если появляется возможность купить средство передвижения, почему нет? Ведь вполне возможно, что завтра ты поедешь в метро или в маршрутке. Открою тебе тайну: в Севастополе у меня не купили ни одной картины, я их только дарил!
— Знаешь, впервые в жизни задаю такой меркантильный вопрос, да еще и публично. Можешь не отвечать, но… рекомендую этого не делать. Максимальный гонорар от проданной твоим галеристом картины?
— Двадцать тысяч «убитых енотов». Поверь, что для Москвы это достаточно небольшой гонорар. Работая дизайнером, я мог бы получать и больше. Но для любого художника все-таки главное — удовлетворение от написанного, а не деньги. Да и живопись — это очень теплая субстанция, и она ближе к духовному осознанию мира. А в духовном мире нет такого понятия, как деньги.
— Не делаю тебе комплимент, но твои картины действительно завораживают: от них исходит некая бешеная энергетика, но я не могу сказать, что она какая-то «теплая», скорее, наоборот. Отсюда вывод: каждый художник, покоряющий умы зрителя, является неким «кашпировским» или «чумаком». То есть налицо элементы НЛП! Может быть, искусство можно сравнить с шаманством или зомбированием? Ты манипулируешь сознанием, нет?
— Ты немножко преувеличиваешь! В эпоху телевидения, кино и особенно Интернета живопись потеряла магическую способность влиять на психику человека. Сегодня она вторична, хотя, я считаю, напрасно. Да, картина при ее долгом разглядывании может оказывать завораживающее действие, но разве это плохо, когда человек не может оторвать взгляд от «Джоконды» или «Моны Лизы»?! Бояться эффекта массового психоза и НЛП надо, когда завороженно смотрят на экран, а там скрупулезно и тщательно, в деталях показывают насилие, теракты, авиакатастрофы, войны, стихийные бедствия…
— Ты — верующий человек? Если да, то назови имя своего бога.
— Для меня бог — это я и все, что меня окружает.
— То есть ты — язычник?
— Можешь называть как угодно, но я не смогу уверовать, если меня к этому станут принуждать. То, что сейчас происходит с православием в России, больше напоминает коллективизацию. Мне больше по душе, когда я до всего дохожу сам и никто меня не подталкивает и не агитирует. В этом смысле мне нравится все то, что и как делает Далай-лама.
— От твоих картин все-таки веет какой-то тревогой… Понимаю, что вопрос архиглупый, но есть ли такая картина, которую ты смог оставить людям как духовное послание?
— Да. Она называется «Саша — Пан». Наверное, на этот момент в ней отражается весь Семенский. А вообще я однажды понял, что твои индивидуальность, неповторимость приходят лишь тогда, когда ты сам себе не врешь, а пишешь, не задумываясь, как на это отреагируют будущие зрители или критики.
В разговоре с Владимиром я вдруг понял очень простую вещь: каждый из нас говорит с миром, с Богом и с окружающими на своем неповторимом индивидуальном языке. Видимо, это последствие Вавилонского столпотворения, когда Тот отнял у людей единственный понятный всем универсальный язык. Теперь мы вынуждены изучать сотни языков, на которых говорят и думают наши близкие, друзья, дети, женщины, мужчины…
Вот почему мы так часто не понимаем друг друга, а непонимание, как известно, влечет за собой обиды, вражду и раздоры. Язык Семенского — его картины, от которых веет экспрессивным холодом и тревогой. Но эти картины завораживают и остаются в памяти навсегда, как «Последний день Помпеи» или фотографии Хиросимы. Может, это и есть предостережение человечеству, говорящему на семи миллиардах языках? Кто знает…
