17o
Жена писателя Авксентия Сидорова позавидовала внезапной славе девок-хулиганок, оголившихся в знаменитом храме.
— Сделай что-то такое же! Издатели наконец увидят тебя! Печатать начнут ерунду твою! На Букера надейся, а сам не плошай, как говорят в народе!
— Мне раздеться в церкви?! Ты что? Крещёный я, Маша!
— Двадцать лет я ждала твоего успеха! Стирала, кормила, чем могла, музой твоей была, на лире воображаемой возле тебя тренькала и пела, как просил! Бесполезно! Струны лопнули вместе с нервами! Люди из Сейшел не вылезают, в Сене ноги моют, а я дальше Мытищ у тётки не была! Поддай пиару! Как хошь! Возникни!
— Посадят!
— А ты лозунг кричи нейтральный! Например: «Долой внутреннюю цензуру писателя!» Бельё чистое надень, поищу!
Назавтра в местную церковь явились оба. Маша подтолкнула Авксентия к алтарю, тот перекрестился, мол, на милость твою, Господи, уповаю, скинул пиджак, сорочку с майкой, штаны расстёгивать принялся, когда к нему подошёл огромный мужик в рясе:
— В связи с чем начинаем безобразничать?
— Бедность заела, — пролепетал Сидоров. — Лозунг я обещаю не кричать, хрен с ним, с лозунгом, дозвольте добиться известности! Запиариться, так сказать! Я быстро!
Могучий кулак, заняв всё небольшое лицо Авксентия, упёрся в нос. Кулак пахнул мясной трапезой с шашлыком, ладаном и кремом для эпиляции.
— Изыди! — подытожил владелец кулака.
Присудили Сидорову общественные работы на месяц, освоил он прекрасный труд каменщика (открылась в нём эта способность) и после срока остался, втянулся, начал прилично зарабатывать и вскоре уже лежал на песке голубой лагуны одного из Сейшельских островов и говорил жене:
— Где ноги омовеем? В Темзе аль в Гвадалквивире?
