12oВсе началось с того, что друзья с «ящика» попросили меня начитать закадровый текст для фильма о 35-й батарее. Пришел в студию, прочел с листа записи из дневника одного из последних защитников Севастополя — ничего не дрогнуло, обыкновенная дикторская работа. А через две недели вместе с другими экскурсантами я попал в пантеон Славы… Меня трудно назвать сентиментальным, но ноги едва не подкосились, а из глаз вдруг заструилась какая-то жидкость, когда я услышал голоса! Один мне показался слишком знакомым и… близким. Это был не я, это был он — Неизвестный солдат. И мне до спазмов в горле захотелось с ним поговорить. Поговорил…- Чего морщишься?
— Да запах какой-то удушливый и приторный…
— Да? А я уже и не чувствую, мы все тут свыклись. Трупы не всегда удается вынести и похоронить, вот и «пахнем». У тебя табак есть? Курить в охотку.
— Держи.
— Ух ты, «Кэмел», американские? Я такие не видел. Хорошо живем! Можно две?
— Оставь себе всю пачку. Хотя одну, пожалуй, дай, а то меня сейчас стошнит.
— У-у-у, какие мы манерные — «стошнит»! Посиди здесь денек-другой, попривыкнешь. Хочешь выпить?
— Ну… да, наверное, хочу.
— На. Да пей прямо из фляги, а то как манерная барышня!
— За что пьем?
— Известно за что: за Родину, за Сталина, за… Победу! Хотя в нашем положении в победу не очень верится. Запить нечем, не обессудь. Ты сам-то откуда будешь?
— Я? Из Севастополя.
— Ну и как там?..
— В смысле?
— Живете как? Не зря хоть мы здесь?..
— Я и не знаю, как ответить. По-разному живется…
— Под немцем или?..
— Нет, не под немцем. Благодаря тебе, кстати.
— И то хорошо. Значит — не зря. Не помнишь, какой сегодня день?
— Среда.
— А число?
— По-вашему — 1 июля.
— И Юля. У меня девушка осталась в Смоленске, Юлей зовут… И Юля… Интересно: дождется ли?
— Конечно, дождется. Кончится война, вернешься домой, женишься, детей нарожаете…
— Моя война может кончиться каждую минуту. Вот начнут сейчас бомбить — и войне конец. А знаешь, как жить хочется! Вчера смотрел, как от пирса катер с офицерами отходил, так захотелось в них шмальнуть! Чем они лучше меня?! Почему они решают, кому жить, а кому здесь оставаться? Ребята вчера на аэродроме видели, как наши командиры на «Дугласах» улетали. Как воришки, втихаря, даже в глаза старались не смотреть. И сегодня один генерал со своими штабными на «щуке» ушел… Сволочи! Разве можно свое войско бросать? Такого на Руси никогда не было. А ты, мол, оставайся и воюй «до последней капли крови»! Да я бы и рад воевать, но чем? Ни патронов, ни гранат, ни воды!.. Вторую ночь подряд с голыми руками в штыковую ходим. На, выпей еще. Запивать, правда, нечем. Можно к морю спуститься, мы там лунки вырыли для воды, но она все равно соленая, да и с душком — еще хуже. Вот так и живем…
— Что там гудит?
— А, это «птички» прилетели. Сейчас минут сорок будут «утюжить». А потом пехота пойдет — вот тогда все и начнется.
— Тебе страшно?
— Да какой тут страх, мы свое уже отбоялись. Да и терять нам особенно нечего. Пусть боятся те, кто драпанул отсюда, и те, кто после артобстрела сюда придет. К смерти очень быстро привыкаешь, когда она с тобой в обнимку ходит. Вон, посмотри вниз, весь берег нашими усеян. Вот им точно уже не страшно.
— А может, попробовать морем уйти на каком-нибудь плоту?
— Да пробовали наши много раз, только ничего из этого не выходит: либо с воздуха расстреливают, либо их катера жгут плоты. А я к тому же плавать не умею. Вообще! Так что… суждено мне, видимо, здесь остаться. Патронов, жаль, маловато, но для себя я один оставил, вот он.
— Ты что, решил?..
— Другого выхода я не вижу. Прорываться в горы — гиблое дело: простреливаемая местность, укрыться негде, да и немцы три кольца создали. Сегодня пятеро наших пошли напролом, три танка подбили, человек двадцать фашистов положили…
— А потом?
— А потом с криками «За Родину! За Сталина!» с обрыва кинулись. Вот это мужики — я понимаю! Видимо, я не герой, поэтому и оставил себе патрон… Жаль, мамку больше не увижу… И Юлю свою… Ну да ладно — война. Не я один такой, тут тысяч сто наших, если не больше, и у каждого — своя мамка и своя невеста…
— Может… сдаться?
Неизвестный солдат посмотрел на меня, как на умалишенного! Раскурил сигарету и отвернулся. Видно было, как на его скулах заходили желваки.
— Нам это постоянно предлагают. Закидали листовками, мол, сдавайтесь, никого не тронем, кроме комиссаров и жидов! Слышал, что некоторые подумывают о сдаче в плен, но этот путь не для меня. Как я после этого смогу смотреть в глаза людям?! Или как оправдаюсь перед теми, кого здесь предали и убили?! Да и дед мой — полный Георгиевский кавалер — проклянет меня. Думаю, что и Юля не одобрила бы, она у меня с норовом и гордая. Нет, пусть уж лучше похоронка… Вот ты сам сдался бы?..
Теперь уже замолчал я. Откуда я знаю, как повел бы себя здесь, брошенный своими командирами на верную смерть, под рев пикирующих бомбардировщиков, под грохот разрывающихся мин и снарядов, без еды и питья, среди тысяч трупов… А до той Великой Победы еще долгих три года, да и будет ли она вообще, тогда, в июле 1942 года, не знал никто!
Мне показалось, что внутри меня что-то лопнуло, а земля вдруг ушла из-под ног…
— Который час?
— Что?
— Тебя что, контузило? Это наши взорвали башню, чтобы немчуре не досталась. Вчера еще хотели, но оттягивали, на что-то еще надеялись. Видимо, дела слишком плохи… Все, тебе надо уходить, сейчас все и начнется. Идем, проведу, сколько смогу. Все, дальше сам. Скажи хоть: не зря мы здесь останемся?..
А что я мог ему ответить? Что выжившие пешим ходом будут этапированы в Симферополь? Что многие не дойдут до лагеря? Что после войны они из одного лагеря попадут в другой — родной, советский, фильтрационный? Что долгие годы они будут жить с унизительным клеймом военнопленного? Что спустя шестьдесят с лишним лет в День Победы перед немногочисленными ветеранами десятки тысяч горожан будут склонять голову, а дети дарить цветы? Правда, всего один раз в год…
— Нет, не зря!
— Вот и хорошо, что не зря! Ты это… Если случайно встретишь мою Юлю, передай, что я очень ее люблю!.. Мамке не говори ничего, пусть хоть на что-то надеется. Мне надо возвращаться к своим. Счастливо!
Я шел, ничего не соображая, видимо, и вправду контузило. Я шел, спотыкаясь о трупы, горы трупов… Некоторые бойцы еще были живы и протяжно стонали, моля о помощи. Мимо меня пробегали немцы, прячась за самоходкой и легким танком. Над головой надрывно свистела, визжала, орала стена огня… А мне уже не было страшно, ведь я возвращался домой! Туда, где есть горячая вода, электричество, пища и близкие мне люди. А Неизвестный солдат (я забыл спросить его имя и фамилию) остался Там со спрятанным в кармане гимнастерки патроном. Он остался Там, чтобы мне было куда идти!
За спиной вновь раздался чудовищной силы взрыв — видимо, наши взорвали и вторую башню. И внезапно все стихло… Возле остановки меня встретил патруль морпехов, но даже не попросил предъявить документы, хотя часы показывали полвторого… С меня почему-то не взял денег за проезд водитель ночной маршрутки! Уже дома в зеркале я увидел поседевшего мужчину, в котором не смог узнать себя, а в кармане джинсов я нашел позеленевшую стреляную гильзу от «трехлинейки»… И как с этим теперь жить?! Спасибо тебе, Неизвестный солдат!
