18o
…О судьбе 85 тысяч героических защитников, брошенных командованием (как они считали) на гибель и пленение на последнем плацдарме у 35-й береговой батареи на мысе Херсонес, долгие десятилетия не упоминалось в официальных сводках. А так, чтобы на основе страшных событий создать еще и художественное произведение… Но у Виталия Федоровича Фесенко было на то свое, исключительное право. Долгие годы в семье хранились фронтовые дневники отца, непосредственного участника той трагедии. С пожелтевших от времени ветхих листков словно из небытия проливается свет на последние дни, часы, а то и минуты жизни тысяч солдат, имена которых были преданы забвению. «А ведь именно они, те, которые были оставлены, а потом зачислены в «без вести пропавшие», в тяжелейших, безвыходных условиях проявили беспримерное мужество и героизм», — говорит Виталий Федорович. О солдатах, которые отчаянно дрались, поднимались в атаку и погибали, книга В.Ф. Фесенко «Может, свидимся еще?..»СЫНОВИЙ ДОЛГ
— Говорят, что у книг, как и у людей, есть судьбы. Сюжет вашего художественного произведения тесно переплетен с самыми, пожалуй, трагическими и в то же время героическими страницами истории нашего города. Как рождалась ваша книга?
— Согласитесь, что невозможно жить в Севастополе и не пропитаться его духом. Мне было пять лет, когда мой отец, фронтовик, Федор Спиридонович Фесенко, привез в 1945 году свою семью в полностью разрушенный город. Жить было негде, мы поселились в огромной палатке, разделенной внутри «на комнатки» гофрированным картоном. Было очень холодно, и мы, дети, собирались и грелись возле буржуйки… Тогда я еще не мог понимать, насколько глубоко войдет в мою душу любовь к родному городу. Я рос, учился, работал, как все, много колесил по стране, но всегда оставался севастопольцем. Потребность написать книгу ощутил уже в зрелом возрасте. Работа была закончена в 2005 году, и что делать дальше — я не знал. В редакциях газет на тот период времени в публикациях мне отказывали. Не хотели поднимать эту тему. А издать книгу долго не мог из-за отсутствия средств. И вдруг моя повесть побеждает на международном творческом конкурсе писателей и журналистов «Вечная память!», состоявшемся в 2006 году в Москве. Это был самый настоящий прорыв. В 2008-м меня за нее удостоили литературной премии им. Л.Н. Толстого. Но честно скажу: я писал эту книгу не для того, чтобы получить право называть себя писателем или заработать деньги. Я чувствовал необходимость выполнить сыновий долг. И рад, что смог это сделать. В основу повествования вошли дневники отца, которые он никогда никому не показывал при жизни.
— Кем был ваш отец и как его фронтовые дневники попали вам в руки?
— Отец воевал на Херсонесском плацдарме с мая по июль 1942 года в составе 9-го авиаполка и покинул его на одном из последних самолетов. Для защитников города это были самые тяжелые и драматичные дни за все восемь месяцев кровопролитной обороны. Трагедию, разыгравшуюся у 35-й батареи на мысе Херсонес, отец пережил очень тяжело. Я помню, что он вообще не любил говорить о войне в мирное время. Закончил войну майором, начальником штаба полка. Дневники я прочитал уже после его смерти. Мне было 24 года, когда отец умер. Ему было всего 52 года, и я так и не успел поговорить с ним как взрослый человек со взрослым. Не было между нами душевного, нормального разговора. Осознание и понимание многих событий, пережитых отцом, пришли позже. Наверное, когда уже и мамы не стало… В последние годы жизни она часто говорила про дневники отца, считала, что его свидетельства о войне не должны пропасть даром. По всей видимости, я должен был внутренне созреть для такой непростой работы. И этот момент настал.
— У вас были сомнения: а может, не стоит ворошить такую тяжелую — даже спустя годы — кровоточащую рану? Признаться, во время прочтения вашей повести я то и дело мысленно задавала такой вопрос.
— Я понимаю, насколько тяжелыми могут быть ощущения во время прочтения моей повести. Мне, как автору, было самому эмоционально очень тяжело. Но я уверен, что это вопрос совести. Что может быть обидней полуправды, особенно когда речь заходит о войне? Десятки тысяч бойцов остались без воды, без еды, но продолжали сражаться за Севастополь даже тогда, когда он был официально сдан. Поднимались в атаки под шквальным огнем, захватывали вражеские батареи, отступали и снова отчаянно бросались в бой, и все это с единственной целью — выйти из окружения, прорваться к своим, к партизанам. Уже практически не было чем сражаться. Боеприпасы собирали под покровом ночи среди убитых. Две недели сражались и погибали бойцы в оккупированном Севастополе, попадали в плен и уже там проходили муки ада. Прочитав мою книгу, многие откроют для себя новые, суровые страницы в истории нашего города и поймут, какой ценой оплачена 250-дневная героическая оборона Севастополя.
БИТВА ЗА ЖИЗНЬ
— В сюжете повести — два главных героя. Ваш отец стал прототипом капитана Гурского. Читатель смотрит на происходящее его глазами. Каждый день капитан Гурский подвергается бомбежкам, видит гибель товарищей и едва не погибает сам. «С самого утра и до вечера тысячи фонтанов поднимаются от взрывов бомб, — записал он в дневнике 6 июня 1942 года. — Количество самолетов противника на нашу «малую землю» доходит до 1500. Вся земля дрожит и, кажется, стонет». Это документальные и потому бесценные свидетельства, вошедшие в основу книги.
— Все так и было. 15 июня, в день своего юбилея, отец записал: «Мне исполнилось 30 лет. Воды нет, еды тоже нет, одни сухари. Все водокачки вывели из строя. Зенитный огонь наших батарей слабеет. Нет боеприпасов. В порту горит транспорт. Бороться с бомбардировщиками нет сил. Истребителей мало, только для сопровождения Ил-2». Оставшиеся в живых бойцы, среди которых тысячи раненых, были вытеснены на узкую прибрежную полоску земли, к месту, как они надеялись, предстоящей эвакуации. Еще отстреливалась остатками боеприпасов 35-я береговая батарея — уникальное фортификационное сооружение, ставшее и местом укрытия от бомбежек, и лазаретом, и общей братской могилой… Но линия фронта была совсем рядом. Многие, не боясь, открыто говорили друг другу, что эвакуации не будет, но мужественно продолжали исполнять свой долг. Новость о том, что отцу приказано сдать дежурство, собрать вещи и выехать на аэродром для отправки «Дугласом» на Кавказ, он воспринял как известие, в которое не сразу поверил.
— Позвольте, я процитирую, как проходила посадка капитана Гурского на последний самолет, улетавший с «малой земли», из осажденного Севастополя: «Толпа ревела, как раненое животное; крики и вопли, чьи-то мольбы и требования посадить вне очереди, стоны прижатых к трапу, взывание к совести, отборная брань — все это перемешалось в ночи и звучало, как какой-то ирреальный трагический хор. Шла битва за жизнь, потому в ход шло все: плечи, локти, ноги, кулаки и, конечно, мат. Даже не верилось, что это были те самые полуголодные, изможденные, не спавшие сутками люди, которые стояли до последнего на рубежах осажденного Севастополя. …Стоны и крики раненых, оглушающий грохот взрывов, рев обезумевших людей, штурмующих самолет, запах пороха и гнилой плоти, искаженные ужасом лики, отчаянные вспышки маяка, зарево пожарищ и канонада над гибнущим Севастополем — все это грубое, диссонирующее многоголосие слилось в единое целое и зазвучало беспощадной, трагической симфонией войны». С борта самолета капитан Гурский смотрит на Севастополь, который «сверху напоминал полузатушенный костер, чадивший клубами черного дыма». «Все были подавлены увиденным, молчали и не стыдились скупых слез». Возможно, эта боль впоследствии и стала залогом столь длительного молчания?
— Обстоятельства, при которых произошла эта трагедия, до недавнего времени стыдливо замалчивались, потери и количество плененных занижались. Конечно, было чего стыдиться: в самый критический момент обороны, когда уже не осталось ни боеприпасов, ни продовольствия, ни воды, командующий Севастопольским оборонительным районом вместе с высшим и старшим командным составом, политруководством флота и города пытался покинуть Херсонесский плацдарм, оставив на гибель и пленение десятки тысяч раненых и многотысячную армию защитников города. Более того, покидая на самолетах, подводных лодках, катерах горящую «малую землю», командование обещало остающимся, что за ними придет эскадра, точно зная, что эвакуации не будет. После тяжелого поражения Крымского фронта и оставления Керченского полуострова маршал С.М. Буденный приказал (директива от 28.05.42 г.) предупредить весь личный состав, что переправы на Кавказ не будет. Это напоминало сталинский приказ «Ни шагу назад!» и означало, что сражаться надо до последнего. Имея такой аргумент, вице-адмирал Ф.С. Октябрьский в июне 1942 года мог себе позволить сказать: «Не дам больше топить корабли». Так он реагировал на увеличение потерь Черноморского флота, обеспечивающего жизнедеятельность осажденного Севастополя.
В 1961 году на конференции, посвященной обороне Севастополя, он уточнил причины, по которым основные силы Черноморского флота не принимали участия в спасении скопившихся на Херсонесском полуострове войск: «Если эвакуировать армию, то были бы потеряны армия и флот, оказавшийся сильно приуменьшившимся из-за потерь в боях. В конечном счете была бы потеряна армия, но сохранен флот». Но все же были и другие примеры в херсонесской эпопее. Назовем лишь несколько имен: полковой комиссар Б.Е. Михайлов, добровольно оставшийся заложником толпы, чтобы дать возможность командованию улететь на Кавказ (через два дня Б.Е. Михайлов погиб); генерал И.Е. Петров, пытавшийся застрелиться, когда его вынудили эвакуироваться со штабом, оставив Приморскую армию, которую он смог в полном составе переправить в Крым из осажденной Одессы (это к вопросу о чести); начальник штаба береговой обороны И.Ф. Кабалюк, отказавшийся уйти со штабом на подводной лодке и оставшийся на 35-й батарее, чтобы погибнуть вместе с ней. Таких примеров немного, но большинство из командования и старшего комсостава, волей случая не попавшие на последние самолеты и катера, хотя имели персональные посадочные талоны, вели себя достойно и разделили все тяготы последних дней обороны и плена с рядовыми защитниками Севастополя.
УБИЙСТВЕННАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
— Если одному из героев повести, капитану Гурскому, удается улететь на Большую землю, то другому персонажу, Косте Ковалеву, суждено остаться, перенести все тяготы и ужасы сначала немецкого плена, а затем советского лагеря для бывших военнопленных. Фронтовики встречаются после войны в привокзальном кафе совершенно случайно, и Гурский с трудом узнает в окликнувшем его бомже, изувеченном человеке однополчанина, который в том страшном 42-м году провожал его на самолет и произносил с трогательной надеждой в голосе: «Может, свидимся еще?..» Именно он, Костя Ковалев, выживший, несмотря ни на что, рассказал Гурскому, а заодно и всем нам, уже ныне живущим, что происходило с оставшимися на мысе бойцами. Как они продолжали всматриваться вдаль до боли в глазах, ожидая катера. И как катер пришел, но его едва не перевернула нахлынувшая толпа надеющихся на спасение… Как были взорваны башни 35-й батареи. Как солдаты шли в рукопашную. Как были ранены, пленены. Как их потом использовали немцы на минных полях в качестве живой наживки. Судьба Кости Ковалева — это уже вымышленный образ?
— Знаете ли, жизнь — куда более талантливый писатель, чем любой конкретный автор. Костя Ковалев, оставшийся у Херсонеского маяка и прошедший дорогами плена, — собирательный образ, но эпизоды его жизни документальны. Приятной неожиданностью стала для меня встреча с живым прототипом Ковалева, удивительным человеком, 85-летним ветераном Владимиром Марковичем Климовичем, с которым я познакомился через год после написания повести. Узнав, что он до последнего дня был на Херсонесском плацдарме, а потом попал в плен, я подарил ему свою повесть. Каково же было мое удивление, когда он, прочитав ее, сказал, что я описал всю его жизнь!
Владимира Марковича поразило совпадение судьбы Ковалева с его собственной судьбой: последние трагические дни обороны Севастополя, плен, немецкий лагерь, побег, наказание за побег, голод, издевательства фашистов, освобождение в 45-м, сталинский лагерь в Воркуте (даже Воркута совпала!), ссылка… Только одно не совпало. «Мой» Ковалев после лагерей сломался и уже не смог подняться, стал бомжем, а Климович после освобождения вернулся к нормальной, полноценной жизни: работал, создал семью, добился реабилитации и получил такую важную для него медаль — «За оборону Севастополя». Долгие годы лагерей, лесоповала и ссылки не могли вытравить из него внутреннюю интеллигентность, культуру, духовность и стремление к творчеству. Во время войны, в плену, в лагерях и ссылке — везде Владимир Маркович писал стихи. Он записывал их на обрывках бумаги, учил наизусть и таким образом смог сохранить все написанное. К сожалению, в 2007 г. Владимира Марковича не стало. Но память об этом светлом человеке — ветеране, участнике обороны Севастополя — хранят все, знавшие его. Вы бы видели, как радовались дети В.М. Климовича, когда я подарил им книгу, где отдельная глава была посвящена памяти этого замечательного человека и фронтовика.
— Невозможно не сожалеть о загубленной судьбе Кости Ковалева, в лице которого вы вспомнили о простых солдатах, которым суждено было оставаться на горящей севастопольской земле и испить до дна горькую чашу пленения. Мне кажется, вся соль случившегося с ним в словах, сказанных при прощании с фронтовым товарищем, капитаном Федором Гурским, когда, показав пальцем на орденские ленточки, он спросил: «Это… за Севастополь?» И, получив утвердительный ответ, сказал: «А у меня, Федя, такой нету». Убийственная несправедливость, а не плен и раны сломали судьбу этого человека. Он был защитником Севастополя и в то же время не был таковым. Таких, как он, не оцененных по достоинству, было немало.
— Уверен, что наши дети и внуки должны знать и помнить всех защищавших наш город, тем более тех, кто еще до сих пор «в списках не значится». Будучи подростком, я много нырял и плавал с ластами и маской в Голубой бухте и видел следы этой страшной трагедии. Все дно вдоль юго-западного побережья Херсонесского полуострова было буквально завалено грудами сросшегося металла: ржавого оружия, снарядов, затопленными машинами, орудиями и другой военной техникой. Было страшно плавать над этим кладбищем, зная, что не только искореженное железо покоится здесь, но и десятки тысяч людей, для которых это дно стало огромной братской могилой. А другая «братская могила» была наверху — на земле и занимала территорию Херсонесского полуострова, 35-й батареи, Казачьей бухты и всего побережья, вплоть до мыса Феолент. Десятки погибших так и лежат неопознанными в каменистом херсонесском красноземе.
НАШИ ПАВШИЕ — КАК ЧАСОВЫЕ…
— В память о тех событиях в Севастополе был возведен историко-мемориальный комплекс «35-я береговая батарея». Многолетняя информационная блокада, касавшаяся одного из самых страшных эпизодов войны периода обороны Севастополя, была окончательно прорвана.
— Несмотря на то, что долгое время не публиковались документальные материалы о трагедии на Херсонесском полуострове и судьбе его защитников, какие-то капли правды все же просачивались. В 2001 году было опубликовано военно-историческое исследование И.С. Маношина (к сожалению, ушедшего из жизни) «Героическая трагедия. О последних днях обороны Севастополя». Потребовались годы упорной работы участников Клуба любителей истории города и флота (председатель — В. Милодан, позже — О. Доскато), огромную роль сыграло и появление новых книг писателей и историков — Г. Ванеева, А. Чикина и др., сказавших правду о тех трагических днях…
Возникла насущная потребность увековечить подвиг защитников города. Воплотить эту идею удалось, создав мемориальный музей на 35-й береговой батарее. За ее реализацию взялся внук ветерана Великой Отечественной войны адмирала-черноморца В.Ф. Чалого — Алексей Чалый. Он объединил людей, осознающих масштаб героической трагедии последних дней обороны, тех, кто понимал, что пришло время рассказать правду и восстановить историческую справедливость. А.М. Чалый нашел и предоставил необходимые средства для осуществления этого титанического проекта. В рекордно короткий срок (с 2008-го по 2011 год) был воздвигнут музейный комплекс, равного которому еще не было.
Сделанное А.М. Чалым я считаю гражданским подвигом и думаю, что его имя займет свое место в истории нашего города рядом с именами других выдающихся севастопольцев. Его бескорыстный труд был оценен. Еще в 2011 году «за выдающийся вклад в укрепление российской государственности, славянского единства, союза государств, дружественных России» А.М. Чалого наградили Международной премией Андрея Первозванного, девизом которого являются слова «Вера и верность».
Сейчас трудно переоценить значение этого уникального мемориального комплекса. Ведь именно здесь нынешние мальчишки и девчонки учатся у своих дедов и прадедов мужеству, стойкости. Я знаю, что ветераны, которые прошли войну, ждали, когда мы расскажем правду, и это время пришло.
— Как здесь не провести параллель между упомянутыми вами действиями Алексея Михайловича по увековечению памяти героических защитников Севастополя и его ролью в относительно недавних событиях. Пришло время русской революции 2014 года, и город в качестве лидера выбрал именно его. И никому это не показалось удивительным или странным. Убеждения и мировоззрение севастопольца А.М. Чалого оказались созвучны настроению большинства горожан. Мы все стали свидетелями грандиозного события, когда историческая справедливость восторжествовала.
— Мы также стали свидетелями, а многие — участниками третьей героической обороны Севастополя. И, к счастью, Алексей Чалый нашел в себе мужество заполнить эту страницу истории. Это смог бы сделать только истинный патриот, истинный севастополец. У Алексея Михайловича есть наследственное понимание, что такое город Севастополь в истории, в культуре русской цивилизации. И ему небезразлично, что оставит наше поколение следующему.
— В одном из интервью А.М. Чалый, сославшись на чьи-то слова, сказал, что сегодня в Севастополе России даже больше, чем в самой России. Дух патриотизма, уважения к символам российской государственности очевидны — флагами Российской Федерации украшены балконы и крыши домов, триколоры всюду, вплоть до автомобильных номерных знаков. Чтобы вернуть свою Родину, нам не потребовалось, к великому счастью, проливать кровь, как это было, например, во вторую оборону Севастополя. В. Высоцкий когда-то спел: «Наши павшие — как часовые». Возвращаясь к теме нашей беседы, отчетливо понимаешь, что это действительно так. Мы не могли предать память о них. Вы назвали свою книгу «Может, свидимся еще?..»
— Вот и свиделись.
— Спасибо вам за замечательное художественное произведение и за беседу.
На снимках: Ф.С. Фесенко с сыном Виталием, 1946 год; Виталий Федорович Фесенко в наши дни.
