Одиннадцатый грех

Когда в Россию наш Крым вернулся, за пропащие украинские банки всем компенсацию выдали, кроме одного — именно того, в какой я имел несчастье денежки положить. Это правда, есть такой банк, можете проверить. Я вообще практически не вру, но это проверять не надо. А у меня дочь замуж выходит. Первый раз, что примечательно. Десятый раз читаю список банков, за которые здесь платят, тёщу прошу:

— У вас, — говорю, — глаз интриганский, но зоркий. Может, я всё-таки что-то пропустил по причине левосторонней катаракты.

— Нет твоего, невезяка! Пофартило тебе один раз в жизни — с моей дочкой, и та уехала с дальнобойщиком от твоей жадности!

— Не от этого, а по причине неукротимого научного желания познать всякие возможности от разнообразных мужчин!

— Я слышу здесь завуалированное оскорбление! Сам ты кобель! Тебе что по телефону банк сказал: приезжайте, дорогенький, в любой ближний к вам город Украины, вот и дуй в Малороссию, к племяннице моей Нюре, будет где переночевать на халяву!

Что делать, так и решил. А тут сосед Никита вбегает, волосы дыбом до полной их вертикальности, и видно, принявший уже неизбежные двести.

— Коля, сейчас прочитал, — волнуется, — что родным языком у Христа был не древнееврейский, а арамейский! И вообще у него, оказывается, мать сирийка, а не иудейка! И как теперь с этим жить!?

— Чего разволновался? Ты не еврей и вряд ли уже им станешь, что примечательно.

— Нет, но с этим надо что-то делать, не отмахивайся! Это же всё взрывает!

— Что у тебя, слабоверующего, взрывает? Ты даже креститься начинаешь от пупа, и то просишь, чтоб чёртики не появились после пятисот! Или хотя бы не куражились над тобой!

Отвязался от ненормального и уехал. Сошёл с автобуса в с виду тихом украинском городишке. Слышу хлопок.

— Петарды? — спрашиваю местного.

— Гранатомёты! Но это на окраине. Идите себе спокойно.

Пошёл. Мимо промчался бронетранспортёр, из него — пулемётная очередь и хохот. Упал я и ползком, от пиджака пуговицы оставляю, но никакого желания подняться. Хотя вижу, другие пешком передвигаются.

— Вы из Крыма? — спрашивают, нагнувшись.

— Как догадались?

— Издалека чувствуется избалованность тишиной. Вам куда?

— Такая-то улица, дом 3, Нюра.

— Возьмите левей, ещё две пуговицы — и вы достигнете!

Нюра оказалась пышнотелой ровесницей, подняла меня, когда я заполз в прихожую.

— Нормально, — говорит, — привыкнешь. Здесь власть опять меняется, наши уходят северней. А тут уже бродит вообще кто попало, грабят, махновцы! Ценности, телевизоры выносят, говорят, всё на лечение Тимошенко от сильного радикулита! А остатки милиции по вызову приезжают только сплясать на вечеринке какого-нибудь бандита! Я в самообороне нашей многоэтажки, держи автомат. Настоящий Калашников, с ним надёжней! Коля, я никогда не видела так низко опущенную челюсть от удивления! Закрой рот, накинь бронежилет, идём в твой банк!

Нюра была снаряжена так же, но прошлась у зеркала помадкой и духами. На улице пресекла мою попытку сразу рухнуть при звуках далекого снаряда, и скоро мы явились в банк. Там было две очереди — с автоматами и без. Первая двигалась заметно живее.

— Все деньги снимаешь? Значит, ещё раз не приедешь за вкладом?

— Нюрочка, мне до мужской у нас средней продолжительности жизни ещё двадцать лет положено! Ну чего их лишаться даже при низком их качестве?!

Вышли. Темнело. Слева ухнуло, завыла сирена, справа появились силуэты с оружием. Дали очередь в нашу сторону, пули в метре от ног.

— Пали и бежим! Это из тюрем выпущенные!

И я нажал! На курок!! Стоя!! Закрыв левый глаз с незрелой катарактой и рискуя последней жизненной двадцаткой!! И Нюра рожок опустошила. Силуэты рассеялись, мы за угол и бегом. Можно ли было подумать, что у Нюры ещё недавно была бронхиальная астма?! Какая астма?! Сбоку церковь, остановился.

— Господи! — кричу. — Грех на мне — жадность! Приехал не в тихий Херсон, а сюда из экономии! Спаси! Уверую!

И крещусь правой рукой, той, что автомат зажат, и разжать не могу, и четыре раза стучит он о бронежилет! Дома сели на кухне, разлили крепкий напиток.

— Молодец! Отдачу от приклада почувствовал? У меня синяк от него!

И обнажила Нюра правое плечо, белое-белое, с синим пятнышком.

— Таких мужиков, как ты, не хватает в нашем городе. А мой в беженцы подался и там заявил, что убежал от страха за жену. Понял, да? От невыносимого страха за жену, которую оставил здесь! Навсегда.

Ушла Нюра в свою комнату, потоптался я возле открытой, что примечательно, двери, но лёг на кухне. Утром на автобус. Без оружия и страха. Там подходят трое, сплёвывают:

— Сепаратист?

— На бытовом уровне, — отвечаю. — От тёщи сепаратно отделился, дом и хозяйство пополам.

— Чого приезжав?

— А любитель я экстремального туризма, природа, опять же, и люди душевные, что примечательно!

Вернулся, денежки дочке подарил, как и где изымал трудовые сбережения, не сказал, зачем ей счастье затенять? Никита зашёл, волосы причёсаны.

— Ходил я к батюшке, — поведал, — сказал он мне, что моя первая задача — не копаться в земном происхождении Господа нашего, а избавиться от греха неумеренного возлияния.

— Правильно, какого племени его родители, это нам без всякого значения, главное — заповеди его. Знаешь, какой у нас одиннадцатый грех? Вот самый этот национализм, что примечательно!

— Ты, Коля, никак уверовал в результате съёма вклада?

— Уже три дня. Прочно.

А сам думаю: может, вернуться на помощь своим? Представил Нюшу в бронежилете, стесняющим обширный бюст, за которым астма, которая, конечно, никуда не делась, Нюшу, которая ночью стоит в подъезде с оружием и плачет. Конечно, плачет. Кажется, зря я тогда не распахнул дверь в её комнату, оплошал! Один я, некому меня удержать, некому сказать, мол, никуда я тебя не пущу, муженёк ты мой разлюбезный, ты мне здесь очень нужен!

— А если я там одной ноги лишусь, примешь? — спросил бы я.

— Приму, Николенька! И без двух приму, что примечательно!

— А без…

— И без этого приму, какие уже наши годы?!

А тёща не советчик, конечно, поддержит из корысти, ведьма, ведь ежели не вернусь — всё сепаратное хозяйство её! Даже на билет даст сугубо в один конец!

Вот и думаю.

Эдуард УГУЛАВА, июль 2014 г.