Яков Сергеевич, служащий лет пятидесяти, пришёл на пляж, разделся у края воды, сложил снятое кучкой. Рядом загорал устрашающе крепкий парень с татуировкой «Не забуду!» на груди. Яков подошёл к пожилому толстяку, дремавшему слева:
— Гражданин, я извиняюсь за нарушение сна, может, вы там видите другую замечательную жизнь, возвышенную даже без нашей мороки!
— Вы о чём? — открыл глаз собеседник.
— Я вас попрошу за одеждой моей присмотреть, пока я окунусь. Одежда — ерунда, я нарочно в рванье пришёл, чтоб не жалеть, если сопрут, но ключи, телефон ценный, деньги в виде мелочи… Ага?
— Ага. Идите.
— Но вы уж глаз правый, со стороны одежды, приоткрывайте чаше, ладно? И голову накройте, а то ж солнечный удар хватит, и в суматохе одежду мою тю-тю! Национализируют!
Яков отошёл и подсел к дамочке рядом, сидевшей на подстилке с громадными багровыми розами.
— Я извиняюсь, вы не могли бы присмотреть за соседним мужчиной, я его попросил постеречь параллельно с оздоровлением мою одежду, вон ту, видите? Но мужчина ненадёжный и глаз гипертонический: или сам унесёт, или его удар хватит и он не сможет длительно выполнять мою просьбу.
— Что ж это вы один, мужчина ещё в достаточном соку? Хотя видно, что вытекло его много!
— Холостяк я, дважды был коварно и глубоко оскорблён, можно сказать, раздавлен. Я человек погашенных желаний. От велосипеда в детстве до посла нашей страны в Экваториальной Африке. Одежда — ерунда, трижды секонд-хэнд, но ключи…
— От однокомнатной?
— От неё. Я человек обстоятельный, лучше перестраховаться. Значит, не оставите облачение без вашего привлекательного внимания?
— Ну уж идите, говорун.
Яков Сергеевич подошёл к воде, потоптался, вернулся на песок и обратился к парочке молодых людей, прикрывших лица зонтиком и, возможно, производящих под ним целовательный процесс:
— Я извиняюсь, я на секунду. Температура сорок, и это по Цельсию, а что по Фаренгейту, так народу не говорят, опасаясь паники. Нагрелся я сильно, мне окунуться надо, прополоскать, так сказать, тело в целом и в подробностях, но что-то не везёт сегодня, народ кругом подозрительный, а я одежду оставил, сама-то она ничего не стоит, прикрытие наготы только, но в карманах…
Яков приподнял зонтик: так и есть — интенсивные лобзания.
— Слушайте, кому я излагал? Прошу присмотреть за вон той дамочкой на бордовых цветах, чтоб не унесла вон ту кучку! Ага?
— Дуй, дядя, полощи органы и сочленения! Присмотрим. По возможности!
Наконец он полез в воду, поплыл, но спиной к недостижимому горизонту, лицом к одежде, не теряя из виду. Нырнул, затем вспорхнул над водой, как пожилая чайка, и — ужас! — одежды не увидал. Выскочил из воды и то ли от своей оплошности, а скорее, от солнечного удара, настигшего его лысую голову, упал в обморок. Пришел в себя лежащим в тени, вокруг — полуголые массы, медсестра, толстяк, дамочка, парочка. И неизвестный крепыш с татуировкой «Не забуду!» на груди.
— Что «не забуду»? Давно хотел у вас спросить! — первое, что произнёс Яков.
— А ничего я не забуду! Вот что попало, то и не забуду! Здесь одежда вся ваша и ценности. На неё упорно глядели вот эти граждане, я подумал, что свистнуть они хотят, узнали о чем-то ценном у вас, ну я и придвинул к себе! Ничего ценного.
— У вас, — говорит Яше медсестра, — перед солнечным ударом мозг разогрелся и резко усилилась ненормальная подозрительность, медицине это известно! Такое у нас сплошь и рядом, пока температура воздуха не упадёт до нуля!
— Пойдёмте, я вас провожу к вам домой, — сказала дама, сошедшая с багровых роз. — А то у вас головокружение против часовой стрелки! А я вас уложу и налажу правильное — по часовой.
И они ушли. Ах, что там было — закроем зонтиком!