12o
12 сентября (по старому стилю) исполнится 110 лет (ст. стиль) со дня
рождения великого русского композитора ХХ века, выдающегося деятеля
искусства, одного из самых исполняемых во всем мире музыкальных гениев
Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.«Его музыка-о стойкости человеческого сердца перед Гималаями зла».
Леонид Леонов.
* * *
…НО ТАПЁР ПРОДОЛЖАЛ ИГРАТЬ
…1921-й год. Петроград. Россия всё еще не отошла от ужаса трагедий Гражданской войны. Но жизнь брала свое. На гребне волн серебряного века эпатажно заявляют о себе желтоблузые поэты и художники младосоветского авангарда, в рабочих клубах и арт-кафешках — какофония шумных диспутов, демонстрируются десятки «немых» кинолент…
…Глядя тогда на этого хрупкого, худого, в огромных очках субтильного паренька, который с особым изяществом аккомпанировал в петербургском театре немого кино «Селикт», что располагался на ул. Караванной, мало кто мог бы себе представить, что через много-много лет Митя-тапёр, как его здесь называли, будет признан самым загадочным музыкальным гением ХХ века.
…В тот вечер здесь, в холодном и изрядно загаженном зале, демонстрировалась кинолента Ивана Мозжухина «Пиковая дама». В креслах с рваными островками алого бархата на сиденьях — сплошь экзальтированные дамочки в беретиках-клош, лузгающие семечки, полно солдат и шумной разбитной матросни… В тот момент, когда на экране разъяренный Германн вытаскивает пистолет, угрожая графине, из первого ряда, занятого участниками штурма Зимнего, прямо к пианино, за которым сидел Дима, вылетел коробок пылающих спичек. И — синхронно! — чей-то крик: «Старухе капец!»
…На сцене занялся пожар. Матросы, с треском срывая бушлаты, ринулись со своих мест тушить его, но фильм продолжали «крутить». И что самое парадоксальное — юный тапёр ничуть не поддался панике. Он, как ни в чем не бывало, продолжал виртуозно играть, как это же делали бесшабашные оркестранты десять лет назад на тонущем «Титанике»…
Даже здесь, кстати, на «черной подработке», юный импровизатор Дмитрий Шостакович не изменял себе. Каждой сцене немого кино должен был по трактовке чиновников Наркомпроса соответствовать свой музыкальный сюжет. Если в кадрах появляется неуклюжий и наглый нэпман — следовало исполнять мещанский романс. А уж коли гордо шествует пролетарий, то непременное сопровождение — революционный марш.
Но тапер кинотеатра «Селикт», как говорится, гнул свое: извлекал из рояля смелые, яркие трактовки, являя пример свободной эстрадной импровизации, за что иногда его и поругивали беззлобно.
Именно этим эпизодом с пылающими в кинотеатре половицами рядом с роялем, с тапёром, презревшим явную опасность для жизни, и запасся в качестве «увесистого аргумента» директор Петербургской консерватории А.К. Глазунов. Благодаря Максиму Горькому он вышел в начале двадцатых годов прошлого века с неким ходатайством пред всесильным первым наркомом просвещения РСФСР Анатолием Луначарским.
В чем же была суть его просьбы? Глазунов давно уже, еще с той осени 1919 года, когда впервые прослушал опусы юного композитора Шостаковича, сделал для себя однозначный вывод: этот мальчик таит в себе явные признаки гениального чародея музыки. И Глазунов лишь для проформы устроил для так много обещающего музыканта вступительные экзамены в консерваторию.
…В кабинете Луначарского и состоялся наконец очень важный в судьбе будущего великого композитора разговор.
— Сколько ему лет?
— Пятнадцать.
— Чем занимается?
— Учится в нашей консерватории, аккомпанирует в синематографе, слаб здоровьем, очень нуждается в стипендии.
— Вам нравится его творчество?
— Отвратительно.
— Почему же вы пришли?
— Мне его музыка претит. Но дело не в этом. Время принадлежит именно этому мальчику, а не мне.
ГОДЫ ЛИШЕНИЙ
…Бородинскую стипендию Дмитрий Шостакович тогда все-таки получил. И спецпаек — тоже. Как это было кстати! Потому что последующие годы — 1922-1923-й — в его памяти легли черными отметинами как время лишений и потерь.
…14 февраля 1922 г. умирает глава семьи Шостаковичей. Мать, Софья Васильевна, прекрасная пианистка, аккомпанирующая в свое время самому Шаляпину, вынуждена наняться на работу кассиром в мелочной лавке, старшая сестра давала уроки музыки. А Митя, совсем еще юный, неловкий, болезненный, с очками в поллица, идет в тапёры на вечерние киносеансы, а днем с огромным желанием и рвением посещает лекции тогда самых знаменитых музыкальных педагогов — М. Штейнберга, Л. Николаева, Е. Ельцина…
…Когда ему было всего шесть лет, его мать учила старшую сестру игре на пианино. Мальчик буквально «прирос» к ножке инструмента. Тогда Софья Васильевна показала ему навскидку простенький французский менуэт. И каково же было ее удивление, когда Митя продемонстрировал и свой абсолютный слух, и замечательную память. (Такая же ситуация, кстати, наличествует и в биографии великого Моцарта).
А дальше… Что дальше? В девять лет он уже создает маленькую поэмку для фортепиано «Солдат», навеянную постоянным, с привкусом иприта, дыханием Первой мировой войны, чем только и жило, и от чего страдало тогда все российское общество. Затем — музыкальная школа, консерватория, резко пошатнувшийся быт семьи после смерти отца…
Нервные перегрузки, полуголодное существование не прошли бесследно. У Дмитрия Шостаковича ближайший друг семьи, хирург И.И. Греков, диагностирует малокровие и воспаление шейных желез. И встает необходимость срочной операции.
Средств было брать неоткуда, и тогда мама Дмитрия решает продать семейную реликвию, которая досталась им еще от греческих предков по женской линии, — рояль «Дидерихс». Таким образом, благодаря вырученной сумме и протекции еще одного друга семейства, именитого художника Бориса Кустодиева, Шостакович выезжает, как сейчас выражаются медики, на реабилитацию в один из крымских санаториев.
ИТАК, ОНА ЗВАЛАСЬ ТАТЬЯНОЙ…
Это было самое первое его знакомство с Крымом. Шостакович еще посетит наш замечательный полуостров девять раз в своей жизни. Но этот приезд останется в его сердце навсегда, как «прибежище», как драгоценное обрамление впервые пленившего его душу несказанного чувства любви…
…Гаспру, а конкретно — санаторий «Харакс», в то лето посетило немало гостей. В первый же день за обеденным столиком Дмитрия, который приехал сюда с сестрой, оказалась темноглазая, веселая, с огромным белым бантом москвичка. Она избрала Крым местом отдыха после окончания школы и также «прихватила» сестру, что обедающие за этим столиком с юмором отметили как «дубль-два»…
Завязалось знакомство. Татьяна Гливенко, дочь видного московского лингвиста, стройная брюнетка, кокетливая заводила, душа компании, как-то сразу очаровала юношу. Днем молодые люди гуляли в знаменитой можжевеловой роще санатория, ели наскоро бутерброды, пили «Ситро» на скамеечках Античной беседки. Один раз Дима даже оступился и чуть было не искупался в фонтане…
А вечером «гвоздем» программы были музыкальные импровизации Дмитрия. Некоторые из них легли вскоре фрагментами в монументальную композицию Первой симфонии Шостаковича, которую он представил по приезде в Петербург профессорам консерватории как свою дипломную работу.
Забегая вперед, отметим, что автор вложил в это свое программное произведение всю бурю терзаний, сомнений и переживаний в связи с глубокими чувствами, вызванными в его сердце образом очаровательной девушки. И вполне естественным стал факт того, что этот его «первенец», воистину дорогой «золотник» в ряду всех его пятнадцати симфоний, был посвящен именно ей — такой беззаветно любимой и неповторимой…
…А как же с ответным чувством? Будучи в Гаспре, красавцем Дмитрий вообще-то не смотрелся да и не слыл им с младых ногтей. Замкнутый, с узкой полоской как бы стиснутых губ, с очками, линзы которых, казалось, отражали весь этот суматошный мир, вздыбленный и поставленный с ног на голову революцией, с толстенной марлевой повязкой на шее — этот юноша явно не тянул на «милого друга» Жоржа Дюбуа…
Однако и Танечка Гливенко не претендовала на внешние данные Констанции Чаттерлей. Она как-то сразу и тоже, как потом окажется, на всю жизнь поддалась идущему изнутри, «нездешнему» очарованию своего нового друга, интуитивно угадав ростки гениальности в этом нескладном молодом человеке… Так что искра между ними пробежала и не стала однодневкой…
Сестра Дмитрия тогда написала письмо матери. Оно начиналось такими словами: «Митя вырос, загорел, влюблен. Девица — странная, явно кокетка». Однако влюбленным все их «странности» обоюдно казались прекрасной «музыкальной аранжировкой» их, скажем так, хотя и не скоротечного, но все-таки курортного романа. Не скоротечного, потому что он растянется потом на целых десять лет.
…В судьбе почти каждого мужчины есть та единственная женщина, на которой он так и не женился. Эта расхожая сентенция, как никакая иная, подошла бы в качестве эпиграфа к книге с названием «Личная жизнь Дмитрия Шостаковича»…
Пройдут годы, и он, конечно же, пожалеет о том, что в письме к матери некогда написал из Крыма: «Моей целью было не связывать себя браком». Потому как, став знаменитым и как-то неожиданно для всех спонтанно женившись на астрофизике Нине Варзар, Дмитрий Дмитриевич после разрыва с Татьяной в 1929 году продолжал искать встречи с нею, писал письма с предложением руки и сердца, даже, как мальчишка, подстерегал ее у дома…
Всё закончилось в 1932 году, когда эта женщина, уже будучи замужем, родила своему мужу ребенка и решительно попросила Шостаковича в их последнюю встречу просто ее забыть…
ШИПЫ И РОЗЫ «СПРАВЕДЛИВОЙ КРИТИКИ»
И все-таки к ней, истинной владычице его сердца, мы еще вернемся, описывая перипетии очередного путешествия Дмитрия Шостаковича в Крым, которое состоялось в апреле 1939 года. А тот «промежуток малый», который после разрыва с Таней охватывал жизнь Д.Д.Ш. на протяжении семи лет, т.е. до первого выстрела «странной» войны с белофиннами, биографы одного из самых феноменальных музыкальных гениев нашей эпохи далеко не устилают розами.
…Начиная с 1927 года, когда всемирно известный американский дирижер Бруно Вальтер с восторгом отозвался о зарубежных дебютах Первой симфонии Шостаковича, его слава прокатилась практически по всем городам Европы и Нового Света. Однако вскоре наступила пора репрессий 30-х годов. Опера Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» вызвала резкую отповедь «отца народов». «Сумбур вместо музыки» — такая заказная статья незамедлительно была опубликована 28 января 1935 года в газете «Правда». И страна услышала эту оперу лишь в 1963 году под названием «Катерина Измайлова».
За скобками данного факта, кстати, стоит загадочно-мрачная судьба пресловутого шекспировского детища. И Шостакович прекрасно знал всю подоплеку. В 1611 году на премьере «Макбета» мальчик, игравший роль леди, умер в судорогах прямо на сцене. В 1703 году во время исполнения трагедии жуткая буря разметала хлипкий театр. В XVIII веке эту вещь вообще нигде не ставили, а в России опера была под запретом до 1860 года. В 1937 году в лондонском театре «Олд Вик» главный режиссер умер в день премьеры, а исполнительница роли леди погибла в автокатастрофе. Как знать, может быть, если бы Д.Д.Ш. за три года до этого события кое-что все-таки сопоставил, опера вообще бы не увидела свет…
Композитор вынужден был смириться с «всепогодным» градусом травли и перестал работать над крупными вещами. Он насыщал замечательной мелодией тексты множества песен в кинофильмах. За всю жизнь Дмитрий Дмитриевич, кстати, озвучил около сорока кинолент. Из них миллионам россиян буквально врезалась в память его песня «Нас утро встречает прохладой…» из фильма «Встречный». А «Гамлет», «Король Лир», «Человек с ружьем», «Овод», «Молодая гвардия», наконец, «Падение Берлина» — это всё Шостакович…
Его Четвертая симфония — трагический сгусток пафоса и гротеска — это ответ композитора на репрессии первой половины 30-х годов прошлого века. Однако язык музыки лишен тех «нот», которые можно обозначать как «вещдок», скажем, принадлежности к троцкизму. И репетицию Четвертой просто приостановили без мотиваций. Терзали допросами, продолжали «жалить» в прессе и фельетонами, и репликами.
Приходилось, конечно, жить так, чтобы снова и снова не попадаться «на глаза» всесильному «кремлевскому дирижеру». И, увы, порой приспособляться. Так была создана Пятая симфония, на которую Вождь милостиво откликнулся следующей фразой, опубликованной в «Правде»: «Деловой, творческий ответ советского художника на справедливую критику»…
Несмотря на все эти уколы, удары, предательство, на осуждение «за формализм в музыке» (февральское 1948 года постановление Политбюро ЦК ВКП(б)), на бойкотирование его музыкальной деятельности, Дмитрий Шостакович уже не мог «затеряться» и лечь на дно до самой пенсии среди толпы неугодных партии «буржуазных декадентов», почти врагов народа Страны Советов. Он, потрясший своей Седьмой (Ленинградской) симфонией весь мир, мог периодически плевать на те гнусные выпады, который позволял себе в отношении него тот же секретарь ЦК ВКП(б) А. Жданов и присные иже с ним.
Признание его гениальности практически всем музыкальным миром планеты не могло не затрагивать эпатажных чувств престижности «всего советского» в лице партийной элиты. А потому Шостакович — и Герой Социалистического Труда, и лауреат пяти Сталинских премий, и обладатель множества орденов, и почетный член целого рода европейских академий…
СНОВА ЮГ: АЛУШТА, СЕВАСТОПОЛЬ
Но вернемся в раннюю весну 1939 года. Шостакович в очередной раз приезжает в Гаспру. Помимо отдыха в его планах — посещение Алушты и Севастополя. В Алуште композитор не был давно. И на этот раз ему очень захотелось вновь увидеть некий старенький дом на ул. Красноармейской, 10. Он, оказывается, когда-то был собственностью его деда по матери, Василия Кокоулина, обрусевшего грека. А в 1903 году именно тут, в Алуште, были обвенчаны родители Дмитрия Дмитриевича…
Свидание с бывшими дедовскими «хоромами» оказалось нерадостным. Домик выглядел неважно — просел и «поседел», здесь жили уже совсем другие люди. Но Шостаковича узнали, радостно приветили и пообещали, что в 1940 году непременно сделают ремонт: «Тогда и приезжайте…»
…На Севастополь же у него были совсем другие виды. Ровно 10 лет назад, т.е. в 1929 году, Шостакович впервые посетил наш город, как говорится, не по простой железнодорожной пересадочной оказии, а с визитом на два дня. Вот что он написал своему другу Ивану Соллертинскому в июле 1929 г.: «Севастополь — очень хороший город…»
На сей раз (это было 23 апреля) Дмитрий Дмитриевич прямо с вокзала на трамвайчике подъехал к Корниловской площади и направился к зданию Сеченовского института физических методов лечения. Уже через десять минут он передавал товарищеский привет от хирурга Ивана Грекова одному из ведущих физиотерапевтов юга страны, заведующему клиникой нервных болезней профессору Болеславу Лихтерману. Цель визита: консультация по поводу признаков атрофии элементов опорно-двигательного аппарата (у композитора уже тогда начинали неметь к вечеру предплечья рук).
Консультация, как говорится, прошла «на ура». Севастопольский мэтр вынес вердикт: «нарушение нервной проводимости мышц» плюс «эмоциональные перегрузки» и предложил осенью приехать в санаторий им. товарища Сталина на целый курс лечения. Однако поздней осенью 1939 г. на голову Шостаковича опять обрушился целый шквал критического партийного официоза. За что же?
СОЛО ОДИНОКОЙ ФЛЕЙТЫ…
А вот это уже отдельный разговор. 20 ноября 1938 г. в газете «Советское искусство» композитор дал интервью, в котором анонсировал скорое завершение Шестой симфонии памяти В.И. Ленина. Предполагалось, что «тема лирики полностью растворится в сфере героико-гражданских образов рыцарей революции», что в этом произведении будут преобладать жанрово-бытовые интонации, блеск новой жизни, лукавое остроумие молодых кузнецов и пахарей, их вера в светлое завтра. И весь многоступенчатый каркас монументальной музыкальной композиции будет покоиться на мотивах и ритмах одноименной поэмы В. Маяковского с эпически-мощным дыханием революции в финале…
…Приехав в Гаспру, Шостакович еще и еще раз прохаживается меж древних, чудом сохранившихся мраморных колонн санатория, подолгу сидит в Античной беседке. Грустные и печальные мысли не оставляют его, окутывая кисеей воспоминаний… О ком? Конечно же, о той, которая заставляет его сердце спустя вот уже семь лет вновь торопиться жить с радостным, но, к сожалению, тщетным ожиданием очередного свидания…
А между тем начатая Шестая симфония уже как-то не укладывается в «прокрустово ложе» многоголосой партитуры торжествующих образов строителей нового мира. В душе композитора настойчиво заявляет о себе некое шестое чувство горечи отторжения плана прежнего замысла и появляются новые элементы, но без хоров, без солистов… Образ когда-то очаровавшей его женщины вытесняет вся и всё, и Шостакович, как говорится, просто напросто решается «менять лошадей на переправе».
В итоге рождается новая Шестая симфония «без головы» (т.е. без первой части), как ее сразу же после премьеры обозвали ищущие «клубничку» критиканы.
…В самом ее начале в сердце слушателя проникает восхитительное соло флейты-пикколо. Из потока прежней жизни как бы змеится, торя свое русло, ее печальная мелодия — юная, элегически прекрасная, одухотворенная, полная какой-то робкой надежды. Эта голубая нота, исторгнутая флейтой, так же внезапно исчезает, как и появилась. И остается горестное ощущение одиночества…
А в следующей части симфонии вновь лишь на миг обозначается ее светлая фигурка, которую постепенно заслоняют какие-то мертвенно-неподвижные ходульные маски.
В финале симфонии всё как бы виртуально высветляется смирением перед разлукой с теми местами, где композитора некогда посетило большое и радостное чувство, где была «коронована на царство» его любимая женщина — флейта-пикколо. И тут же перед аудиторией слушателей композитор как бы раздвигает горизонты огромной страны. Калейдоскопические картины быстротекущей жизни сменяются одна за другой, ощущается бешеное аллегро в коротких «сценках» всеобъемлющего оптимизма, утрированного веселья, наигранного ощущения подавления всех мыслимых и немыслимых невзгод. Флейте-пиколло тут просто уже нет места…
20 октября 1939 г. в «Курортной газете» (г. Сочи) Шостакович дает интервью, в котором как бы расставляет все точки над «i»: «В ближайшее время я окончательно отделаю уже законченную Шестую симфонию, в которой мне хотелось бы передать настроение молодости… и лиричности»…
Вот вам и истинная подоплёка коренной переделки Шестой симфонии Д.Д. Шостаковичем…
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
…Право слово, лучше Ираклия Андронникова не скажешь: «Музыка Шостаковича — это портрет его самого. И целого поколения. И времени. Не упрощенного. А во всех его сложностях»…
…В начале 1980 года в Москве журналисты разыскали 75-летнюю Татьяну Ивановну Гливенко. Она сохранила 147 писем своего единственно обожаемого мужчины, гениального мага музыки для всечеловеческой аудитории — Дмитрия Шостаковича. Она не позволила прочитать ни одно из этих писем. Лишь озвучила такой фрагмент: «Пока живет творческая мысль, я — счастливейший из смертных. К черту богатство, к черту славу — всё, пожалуй, кроме любви, когда есть радость творчества…»
И добавила уже лично от себя: «Как же можно было его не любить?»
…И все-таки соло флейты-пикколо теперь, выходит, «обречено» звучать и существовать в сердцах человеческих вечно — без музыкальных пауз…
На снимках: Д.Д. Шостакович; Дмитрий Шостакович и Татьяна Гливенко в Гаспре (1923 год).
