15o
Сегодня исполняется ровно 160 лет со дня рождения замечательного человека, подвижника, которому (право слово, по счастливой для нас, севастопольцев, случайности) некогда столичные ученые мужи высшего ранга наложили вето на его прошении стать директором Керченского музея древностей. Зато Карл Казимирович Косцюшко-Валюжинич явил всему миру далеко и по сей день не исчерпанный кладезь античных артефактов Херсонесского городища. Сей музей под открытым небом археологическая наука на всех континентах относит к уникальному памятнику, включающему в себя античный и средневековый периоды, памятнику, территория которого практически не пострадала от застроек последних двух веков нового времени.
Хобби Инны Антоновой
…Февраль 1997 года. Как и договаривались, я в тот день приехал в Херсонесский музей-заповедник на встречу с ведущим научным сотрудником Инной Анатольевной Антоновой. Тема: очередное ее интересное сообщение по поводу датировки оборонительных стен древнего города. Ученая дама пообещала мне в телефонном разговоре «подбросить кое-что новенькое», и ровно в три часа дня я был уже на месте.
…Сидим в ее кабинете. За рабочим столом хозяйки—целая кипа набросок, машинописных закладок, планов, фотографий. Перехватив мой любопытный взгляд, мудрейшая Инна Анатольевна, бывшая, кстати, много лет директором заповедника, отодвинула в сторону все эти документы, сказав: «Это—не то, о чем будет разговор. Вот готовлю публикацию в «Крымский архив» к дню рождения Косцюшко. Уникальный был человек, стоик и трудоголик…»
Вот тогда-то я впервые и услышал кое-что, выходящее за рамки стандартной биографии самого первого заведующего нашим знаменитым музеем под открытым небом. В частности, то, что Карл Казимирович, по мнению моей собеседницы, вполне сознательно зашифровывал в своих отчетах некоторые обязательные для археологов методические данные о находках и что ключ к разгадке почти уже находится в ее руках. (Увы, «почти», т.к. Инна Анатольевна ушла из жизни, так и не завершив это свое «частное» дело.—Авт.).
А суть вопроса даже не в «как», а «почему» он прибегал к своему шифру, помнится, подчеркнула в нашей беседе Антонова. И мы ниже постараемся логически обусловить этот вообще-то не стопроцентно «патентной чистоты» постулат. А пока есть резон отделить то, чему почти 20 лет титанического труда посвятил человек без специального образования, от деяний его предшественников на ниве явления миру сокровищ потаенного Херсонеса—«русских Помпей», как его окрестили современники.
…а к лейтенантам есть вопросы
У Херсонесского городища есть некая отличительная черта, а именно: средневековые, заросшие плющом и дроком руины, никогда не выглядели, так сказать, «гадкими утятами» ввиду изумительных градообразующих артефактов древнеэллинского происхождения. Обратный пример—блистательные Афины с тем же Парфеноном.
…И российские, и западноевропейские путешественники неоднократно обращали свои взоры на многие спорные аспекты изучения истории Херсонеса-Херсона. Первым о нашем городище рассказал в своем труде в 1579 году Марцин Бронёвский, странствовавший по миру с мандатом секретаря польского короля Стефана Батория. Его примеру последовали архиепископ С. Богуш-Сестренцевич, издавший фолиант «История царства Херсонеса Таврического», а также маститый академик К. Габлиц, составивший здесь «план развалин».
Все они, по сути, ограничились кабинетным пассажем, ничего у нас не искали, а тем более—не раскапывали…
Ровно 190 лет назад первый—византийский—слой Херсонеса был предметно «потревожен» флотским лейтенантом Н. Крузе. Годом раньше «полынное городище» посетил царь Николай I. После осмотра развалин он дал флотскому начальству прямое указание сыскать место крещения св. князя Владимира. Именно с этой целью Крузе и приступил к раскопкам. Им по фундаментным контурам, был найден самый большой храм на центральной площади средневекового Корсуня. Общеизвестны и базилика Крузе, и третий храм, бесследно «почивший в пузе» монастырского смитника. Справедливости ради отметим, что этот усердный лейтенант пунктирно обозначил и нитку городского водопровода Херсона…
Следующий лейтенант, князь В. Барятинский, в 1835 г.
обнаружил на островке в Казачьей бухте место, где якобы был казнен св. Климент—Папа Римский.
Кое-что в 1840 году (без привязки к местам находки) обнаружил и председатель Севастопольского комитета статистики капитан-лейтенант Захарий Аркас. Он оставил после себя «Описание Ираклийского городища», произведя на нем первые съемки.
По нескольку лет в разные периоды Херсонес продолжал пребывать в своем таинственном запустении вплоть до порога второй половины ХIХ века. Городище, конечно, изредка «подкапывали». Чиновник Министерства Императорского двора Д. Карейша целых два года абсолютно бессистемно не копал, а практически безрезультатно «надкусывал» руины городища, никому не предъявляя свои находки.
В 1850 году опять же лейтенант Шемякин самовольно производил тут раскопки, извлекая на месте Уваровской базилики мраморные фрагменты алтарной части храма, монеты, фибулы, останки церковной утвари. Деяния «черного археолога» в погонах флотского офицера прервал, слава Богу, Захарий Аркас, конфисковавший все награбленное и отправивший артефакты в Одесское общество истории и древностей. К слову, на пройдоху Шемякина так и не отыскался судья Шемяка…
Перед самым началом Крымской кампании в 1853 году серьезно освоивший азы археологии граф А. Уваров впервые осуществил в Херсонесе раскопки с начатками научного подхода к делу. Им были отрыты базилика его имени, немало артефактов византийского периода. Многое граф передал с оказией в Эрмитаж, а предметы христианского времени оставил в монастыре, который тщаниями игумена Василия уже был здесь заложен в том же 1853 году…
Крымская (1854-1855 гг.) война, конечно же, оставила свой черный след на истории раскопок Херсонеса. Здесь хорошо похозяйничали и свои, родные,—артиллеристы, изувечившие за нынешним Солнечным пляжем культурные слои городища. Но самыми страшными последствиями для Херсонеса обернулась оккупация Севастополя союзниками. Французские мародеры, помимо Туманного колокола, отлитого из турецких пушек, вывезли отсюда немало ценных артефактов. В качестве примера наиболее варварского их произвола приводится задокументированный случай, когда несколько квадратных метров прекрасно сохранившегося мозаичного церковного пола одной из базилик были выдраны из «материнской платы» и вывезены в Париж…
А дальше в дело вступила монастырская братия. 23 августа 1861 г. император Александр II повелевал произвести здесь закладку Владимирского собора. Начались строительные работы и параллельно—раскопки, которые велись монастырем с 1861-го по 1876 год. Находки никак не систематизировались, главное внимание монахов было сосредоточено на артефактах византийского периода.
Когда в 1886 году царь Александр III посетил Херсонес, то было обнаружено, что древние, теряющие патину монеты «в едином соитии» хранились в закрытой витрине, а архитектурные артефакты—в цветочной оранжерее. «Я думаю, что все расхищено»,—печально констатировал тогда император.
«Первый день Севастополя был последним для Херсонеса»
—именно такой, глубоко пессимистической фразой завершил в 1832 г. свой очерк ученый швейцарец Ф. де Монпере, побывавший в Херсонесе. Как тут не отметить сакральную прозорливость этого человека! И все же «Кассандр из Гельвеции», к нашему счастью, сумел заглянуть, скажем так, лишь за окоём 1887 года. Потому как 1888-й оказался знаменательно счастливым для всех будущих исследователей того богатейшего античного наследия, которое оставили нам греки-дорийцы, основавшие на Гераклейском полуострове в начале VI века до нашей эры Херсонес Таврический—памятник, вошедший в число 150 объектов культурного наследия под эгидой ЮНЕСКО…
Почему же 1888 год? Потому что в столицу России стали упорно просачиваться слухи о беспределе, творящемся в Херсонесе. И наконец встал ребром вопрос о том, что городище нуждается в крепкой хозяйской руке.
На должность заведующего раскопками претендовали несколько человек. Но выбор пал на К.К. Косцюшко-Валюжинича. Чем же, как говорится, он взял? Ни его познания в банковском деле, ни служба на железных дорогах никакого отношения ни к Древней Элладе, ни к Византийской империи не имели. В 1879 году он осел в Севастополе. Вскоре бросил службу, купил дом в нижней, западной части Мичманского бульвара и с головой окунулся в то, что издавна было наиболее любезно всему его существу,—в изучение местных древностей. Он создал «Кружок любителей седой истории Крыма», который посещали и градоначальник, и губернатор, и капитан над Севастопольским портом. А в местной газете «Севастопольский листок» стали регулярно появляться его гневные и весьма доказательные статьи о варварском расхищении артефактов Херсонесского городища. Именно на эти статьи Карла Казимировича и обратил свое внимание вице-президент Императорского Одесского общества истории и древностей В. Юргевич, который рекомендовал Косцюшко и в действительные члены этого общества, и производителем работ в Херсонесе Таврическом.
И Карл Казимирович в начале 1888 года приступил к своим обязанностям. И если бы только грамотная организация раскопок отнимала всё его время и силы! Увы, на городище, во-первых, всевластно правила бал монастырская братия. Во-вторых, на берегах Карантинной бухты не прекращали хозяйничать строители военно-фортификационного ведомства, а из Императорской Археологической комиссии, от ее председателя графа А. Бобринского регулярно поступали такие указания, которые порой сводили на нет все реформаторские усилия Карла Казимировича. К примеру, граф неоднократно указывал на то, чтобы «ни в чем не чинить препятствий флотским военным».
…Из всех трех зол, по мнению Косцюшко-Валюжинича, наиболее непримиримым образом вели себя монастырские пастыри. Стоит лишь привести пример претензий и ограничений, которые выставил монахам новый заведующий: «Не препятствовать исследованию тех участков, где ведутся работы монастырем. Всё находимое передавать зав. раскопками, а не продавать или дарить их. Все, что найдено до 1888 года, следует без остатка передать заведующему, в т.ч. церковные древности. Не разрешать вывозить на раскопки нечистоты. Не пасти скот на древнем городище».
И еще. Косцюшко-Валюжинич искренне полагал, что «строительство монастыря было оправданно и, возможно, тогда, когда о значении и величии древностей в Херсонесе еще не подразумевали. Когда же он превратился в европейский прославленный центр, сие невозможно…»
ТРУДные будни стоика
Человек высокоорганизованный и кристально честный, первый заведующий работами в Херсонесе стремился здесь все «раскопочное производство» поставить так, чтобы любой найденный артефакт незамедлительно атрибутировался и находил свое место на Складе древностей в строгом сочетании: это—эллинистический отдел, это—Византия. Скажем честно: далеко не всегда удавалось, как говорится, «усадить папу с мамой…» Но об этом—ниже.
…А древнегреческий Херсонес как бы вознамерился воздать своему первопроходцу сторицей. Перво-наперво археологи открыли здесь античную мастерскую по изготовлению терракотовых статуэток. И это стало началом конца суровой зимы раскопочной партизанщины на городище.
Потом—в разные годы—Косцюшко создаст здесь архив, заведет «Книгу отзывов», откроет и монетный двор, и жилые кварталы и улицы, и оборонительные стены, и посолочные ямы, и общественные здания, и обозначит системы водоснабжения. А сколь дорогого стоят стелы, храмы с мозаичными полами—всего 20, а на их территории—свыше 4 тысяч извлеченных из недр земли монет…
…Все лучшее из находок в сопровождении бесчисленных его отчетов уходило в Санкт-Петербург, в Эрмитаж. А венцом почти 20-летних поисков все новых и новых артефактов «русских Помпей», конечно же, явилась «Присяга граждан Херсонеса», найденная Косцюшко около Владимирского собора соответственно: первая ее половина—в 1890 г., вторая—в 1891 г. Сегодня, кстати, можно только воздавать хвалу провидению, что эту ценнейшую находку не отправили в Амстердам, на международную выставку, где оказались в плену у голландского судейского мракобесия 28 изделий с граффити, восемь из которых лично нашел и атрибутировал в свое время Карл Казимирович…
Конечно, многое, являясь неотъемлемой частью той экспозиции, которая была развернута на Складе древностей, т.е. в музее, прекрасно организованном Карлом Казимировичем, уходя «наверх», по повелению свыше, вызывало у управляющего раскопками чувство потери «отрезанного ломтя». Он полагал, что любая артефактная вещь должна «жить» и «радовать глаз» там, где была обретена. Как, например, в наше время, когда из года в год фонды Херсонесского музея-заповедника пополняются новыми и новыми находками, а ученый люд из России и европейских археологических центров едет сюда, к нам, чтобы изучать на месте порой уникальнейшие плоды полевых работ.
…Однако спокойной жизни Карл Казимирович так и не дождался, даже уже будучи принятым во все российские археологические общества, получив признание во всем мире. На него неустанно строчились доносы. Монастырские власти виноватили Карла Казимировича в «инаковерии» (он был лютеранином), в превышении власти. А наезжие «светочи» археологической науки упрекали его в дилетантизме, псевдосистематизации всего найденного, в том, что в представляемых отчетах многое казалось непонятным…
В чем же они были отчасти правы? В том, что Косцюшко-Валюжинич действительно кое-что зашифровал, прекрасно отдавая себе отчет в том, что ученые мужи из Императорской Археологической комиссии вынуждены будут вновь и вновь обращаться за разъяснениями к нему, а значит, возможными будут и послабления насчет того, что нужно отправлять в Эрмитаж, а что можно и оставить…
И еще. Годами не прекращалась его борьба за то, чтобы объединить наконец всю экспозицию Склада древностей на берегу Карантинной бухты и древнехранилище монастыря. Косцюшко при каждом удобном случае вспоминал хотя уже и далекий, но свежо вопиющий факт нераспорядительности архимандрита Евгения, который без всяких околичностей в 1861 году отправил самые лучшие найденные артефакты византийского периоды на Политехническую выставку, откуда они не вернулись, а кое-что, по указанию современного авторитетного византиста Аллы Романчук, было им просто присвоено…
Немало крови попортило Косцюшко и его непосредственное начальство из Императорской Археологической комиссии. Там считали, что по фотографиям и слепкам невозможно вести научные исследования, а на обустройство музея в Херсонесе не то чтобы нет денег, а мол, музеи Императорская Археологическая комиссия, пардон, не строит… И это при том, что Косцюшко даже успел при жизни заказать эскиз здания будущего музея в виде базилики…
В специальной литературе, посвященной деятельности первого заведующего раскопками, приводятся десятки примеров его дотошности, неимоверного терпения, стоического трудолюбия и невероятной требовательности ко всем участникам раскопок. Мы же приведем здесь лишь один пример того, с каким трепетом Косцюшко-Валюжинич относился к малейшему материальному фрагменту —свидетельству быта херсонеситов, их верований и общественных отношений. Как-то на носилках с землей, которую рабочие уже было увозили в отвал на берегу моря, Косцюшко углядел несколько осколков стеатита с рельефными изображениями. В течение трех дней два подсобника просеивали через мелкое сито всё содержимое носилок под неусыпным контролем Косцюшко. В итоге из 32 фрагментов была воссоздана икона со святыми Георгием и Димитрием—ныне прекрасное украшение экспозиции византийской пластики в Эрмитаже…
«Он спит среди своих»
…Есть крылатое латинское
выражение: «Через тернии—к звездам». Оно обозначает глубинную суть всего жизненного пути Косцюшко-Валюжинича, которому шесть лет назад на площадке в Херсонесе, где высится его надгробная древняя колонна, отдали наконец соответствующие почести: установили мемориальную доску и открыли его бюст работы севастопольского скульптора В. Суханова…
…Он прожил относительно недолгую, однако насыщенную постоянным поиском своего моста к пращурам жизнь. Он жил Херсонесом, он не искал более благоприятного в бытовом отношении поприща.
Отец семерых детей, Карл Казимирович всегда нуждался в деньгах, был вынужден сдавать внаем несколько меблированных комнат в своем доме у Мичманского бульвара, постоянно проживая в домике рядом со своим возлюбленным Складом древностей в Херсонесе.
Почему никто не задумается над тем, откуда привезли сюда, к последнему порогу, его бездыханное тело, когда пришел его черед уйти туда, где «тишь и благодать»? Напомню: из лечебницы Красного Креста, что находилась на Екатерининской улице, 59. Богатых и знатных людей там никогда не «призирали», там на милосердные средства благотворителей лечили только тех, кто явно не относился к сильным мира сего…
Однако Карл Казимирович был силен и славен совсем другим—невероятной любовью ко всему, что являло собой материальную частицу образа жизни тех самых настоящих Граждан, которые как-то клялись на агоре никогда не предавать
Херсонеса, причем не только по достижении юношами совершеннолетия, а чаще—в горестные моменты, когда решалась дилемма: жить или с честью умереть населению гордого города…
…Он никуда от нас не ушел. И от возлюбленной Древней Эллады—тоже. Он спит среди своих. И лучшей доли этот человек себе не желал. Он считал Херсонес неким одушевленным существом, своим, если будет позволительно так сказать, чадом, когда писал такие строки: «Зачем я не родился столетием раньше? Я бы пал к ногам Екатерины и спас бы Херсонес от его будущих врагов…»
…Как-то весьма почитаемый героем нашего очерка мудрый и, пожалуй, самый трезвомыслящий политик Соединенных Штатов Америки, автор Декларации ее независимости Бенджамин Франклин сказал: «Если хочешь крепко спать, возьми с собой в постель чистую совесть». Это именно ее унес с собой в могилу в Херсонесе на аллее, ведущей к морю, Карл Казимирович Косцюшко-Валюжинич. Это о нем всем гостям Херсонеса Таврического напоминает гордо смотрящая строго по его гороскопу в сторону бледно мерцающей далекой звезды Хамаль древняя мраморная колонна, воздвигнутая над его прахом. Над останками того, кто был достойным представителем гордых внуков славян, если следовать Пушкину. То есть поляком—по генам, русским—по жизни, греком-дорийцем—по властному зову сердца…
Леонид СОМОВ.
На снимках: К.К. Косцюшко-Валюжинич; надгробная колонна в Херсонесе.
