12o
(Окончание. Начало в номере за 23 августа).
«Рукописи не горят»—
изречение, которое не ржавеет из-за
многочисленных подтверждений в реальной жизни. Галина Арбузова утверждает, что созданные для второй книги разделы о Чехове, Блоке, Бунине, Олеше были сохранены автором. Они органично вошли в последующие издания литературного шедевра. Эти главы, особенно о Бунине и Блоке, потрясающие по художественной силе.
С налетом тайны и появление других рукописей второй книги «Золотой розы». Это, например, глава «Далекий свет». Ричи Достян в 1957 году «выловила» ее черновик из корзины… для мусора в номере Дома творчества писателей в Дуболтах, в котором жил Константин Паустовский. Находка наводит на мысль о том, что за вторую книгу «Золотой розы» он взялся не в 1960 году, не в 1961-м, а значительно раньше. Поэтический далекий свет излучали строки Николая Заболоцкого (после отсидки в местах не столь отдаленных поэту было велено два года провести в Тарусе):
Луч, подобный изумруду,
Золотого счастья ключ—
Я его еще добуду,
Мой зеленый слабый луч.
Луч слабый, но в 2000 году он пробился на страницы журнала «Мир Паустовского» как «луч счастья, луч творчества».
В феврале 1959 года Константин Паустовский предпринял вылазку из Ялтинского Дома творчества писателей в Севастополь. Его сопровождали падчерица Галина Арбузова, жена Татьяна Алексеевна и писатель Владимир Рудный. Опять же только ему понятные дневниковые записи: «Церковь в Форосе. Буфет. Холод, бутерброды», «Снимался с Галкой около полуразрушенного дома, где я писал «Черное море». Снимал Рудный», «Графская пристань»… Со временем из этих беглых для памяти фраз проросла глава «Непокой. Гостиница «Севастополь» для задуманной в прозе второй книги «Золотой розы».
Как литературная сенсация, она была помещена в 7-м номере за 1982 год журнала «Дружба народов». Сравнительно недавно, в 2012 году, «Непокой…» открыл 11-ю книгу многотомника «Севастополь. Историческая повесть». Таким образом, она стала доступной всем, кто по-настоящему любит и творчество Константина Паустовского, и родной город.
Что это за проза! Она о днях работы в 1935 году над «Черным морем» в десятом номере «Банковской гостиницы» у Артиллерийской бухты, о сочувствующей труду писателя хозяйке этого заведения Софье Исааковне, о портах, о морских традициях, о тончайших невидимых связующих нитях в отношениях близких людей, еще много о чем другом.
Готовой чудной главе Константин Георгиевич находит следующее завершение: «Теперь, когда запись сделана, я постараюсь из всего этого хаоса, из почти непрестанных отступлений сделать нечто цельное, ясное, гармоничное: может быть, рассказ, а может быть, два и даже три рассказа или маленькую повесть».
«Непокой. Гостиница «Севастополь»—еще одна веха в нашем городе в постоянном поиске писателем путей не только к уму читателя, но и к его сердцу и душе.
Колдовской омут
Восьмитомник последнего собрания сочинений Константина Георгиевича составила масса произведений. При случае друзьям и знакомым советую прочитать «Телеграмму». Рассказ побудил легендарную Марлен Дитрих встать перед писателем на колени и поцеловать его руку. Тем не менее сам Константин Паустовский признаков «прорывной прозы» в «Телеграмме» не заметил. Им составлен перечень иных вещей, написанных, по его мнению, по-новому: «Итальянские записки», «Третье свидание», «Наедине с осенью», наконец, «Ильинский омут». Всё.
Слов нет, любопытно севастопольцу взглянуть на Турин глазами Константина Паустовского, тем более что в период Крымской (Восточной) войны пьемонтцы выступили на стороне союзников, а группа итальянцев, в том числе и потомок командующего силами сардинского королевства генерала Мармара, приезжала в наш город. Их обуревают планы увековечить у нас память погибших предков достойным образом. Об этом договорились побывавшие пару лет назад у подножия горы Гасфорта Владимир Путин и Сильвио Берлускони.
Мне бы, думаю, не в Турин, в Муром махнуть, в Суздаль, в Гороховец, в Плёс. Меня же не отпускает Таруса—в прошлом тульская, московская, а в настоящее время калужская!
В ближайших ее окрестностях—Поленово, одинокая дача Святослава Рихтера в лесной чаще, спящий мальчик из гранита на могиле загадочного художника Борисова-Мусатова, эфир ее пространства до сих пор пронизан стихами Марины Цветаевой:
Боже, верни мне, верни
все разноцветные бусы—
маленькой мирной Тарусы
светлые дни.
Николай Заболоцкий со светлой иронией писал:
Скучно жить в Тарусе
Девочке Марусе,—
Одни куры, одни гуси—
Господи Иисусе.
Через Тарусу, расположенную на 101-м километре от Москвы, прошла вся литература писателей-диссидентов. Здесь бывали и подолгу жили Казаков, Окуджава, Коржавин, Корнилов, Ахмадулина, Штейнберг… Однако больше всего тянет смотреть на пленительные пейзажи, которыми любовался Константин Паустовский, вдыхать воздух, которым он дышал, осветить душу ощущением его виртуального здесь присутствия. С первого посещения Тарусы в 2007 году явственно улавливал образ расположенного где-то рядом Ильинского омута—неофициального памятника природы, подлинного памятника литературы. В течение трех достаточно длительных посещений Тарусы грело душу осознание его близости.
…Начало рассказа Константин Георгиевич переписывал около десяти раз. В конце концов он добился образности, ясности, легкости языка, чтобы быть убедительным в изложении своих открытий в том, что «одно из известных, но действительно великих мест в нашей природе находится всего в десяти километрах от бревенчатого дома, где я живу каждое лето». Далее: «Оно не связано ни с какими историческими событиями или знаменитыми людьми, а просто выражает сущность русской природы».
Трудно оторваться от «Ильинского омута». Его магия не отпускает: «Поверьте мне: я много видел просторов под любимыми широтами, но такой богатой дали, как на Ильинском омуте, больше не видел и никогда, должно быть, не увижу… Каждый раз, собираясь в далекие поездки, я обязательно приходил на Ильинский омут. Я просто не мог уехать, не попрощавшись с ним, со знакомыми ветлами, со всероссийскими этими полями».
Писатель признается, что где-то во Франции его сердце внутренне сжималось от тревоги, что поездка вдруг затянется на 2-3 дня. Настойчиво звал назад Ильинский омут. «Нет! Человеку никак нельзя жить без Родины, как нельзя жить без сердца»,—заключает Константин Паустовский.
Полагал, что и в четвертую по счету поездку в Тарусу тоже не попаду на Ильинский омут. Со мной были чужих 80 тысяч рублей. Сумма для меня крупная, непривычная. В гостиничке в центре городка, у собора Петра и Павла, даже под половичком или за зеркалом оставлять боязно и в дальнюю одиночную прогулку к Ильинскому омуту не потащишь. Странное состояние обретает человек с пачкой денег в кармане. Может, кому-то это привычно, мне же в новинку.
Все же в предпоследний день в Тарусе минувшей осенью я решился. Один тарусянин, к которому я обратился, указывал на ту дорогу, другой—на эту. Добрая пожилая женщина в деревеньке за бойкой автомобильной трассой у говорливой Таруски очень хотела помочь: «Вернитесь чуточку назад, перейдите на другой берег. Я туда всех направляю. Только, извините, не знаю, верно ли говорю».
В самом начале 60-х годов прошлого 
века Константин Георгиевич в Ленинграде искал дом Шрегера, в котором жил его любимый поэт Александр Блок. Он решил найти заветный дом самостоятельно, по зову внутреннего голоса, и пришел к цели только со второй попытки. Так поступил и я. Пошел, и всё. Воздух был прозрачен. Легчайшее его дуновение несло серебро бабьего лета. Буйство красок осени передать не берусь, настолько это величественное зрелище. Таруска гремела камешками на мелководье и затихала в пологих местах лугов. После коленца реки тропа то объявлялась, то исчезала. Упавшие деревья приходилось преодолевать то сверху, то едва ли не на четвереньках снизу.
Наконец показались ели невиданной высоты. Мне было известно, что именно ими обозначен Ильинский омут. Сквозь ветки деревьев он объявился неожиданно. При виде его хочется молчать—так сильно первое впечатление. В этом месте невольно веришь в существование русалок, водяного.
Минут через 5-10 с горки с противоположной стороны скатился битый, помятый мотороллер. В чем только душа его держится! За рулем—молодой мужик, за его спиной—девочка-подросток—дочь. Беженец из Донбасса. Год, как подрабатывает в ближайшем селе. К Ильинскому омуту подкатил, чтобы подготовить места для вечерней рыбалки. Обожал посидеть здесь с удочкой и Константин Георгиевич. Здесь также он снимался в кинофильме «Дорога к Черному озеру».
Спрашиваю себя: не надоело ли ездить в Тарусу, теперь уже и к Ильинскому омуту? Разве храм надоедает посещать? Даже если это храм духа и природы…
Теоретически деньги я мог потерять, не ровен час, их кто-то мог отнять, чего не бывает. Но навсегда при мне останутся глубокие впечатления от посещения Ильинского омута, где как наяву становишься современником Константина Паустовского. Прорыв писателя к новой прозе у Ильинского омута состоялся.
* * *
«Мне пришлось видеть много городов,—писал Константин Паустовский в «Беспокойной юности» (книге, которая является составной частью эпопеи «Повесть о жизни»),—но лучше города, чем Севастополь, я не знаю». В свою очередь севастопольцам известно, что Константин Георгиевич воспел их город, как никто иной из собратьев по перу прошлого и настоящего. Отразить бы его заслуги в тексте мемориальной доски… Она могла бы быть и на фасаде Морской библиотеки, где хранится читательский формуляр, оформленный на его имя, а также любимые книги мастера с автографами. Наконец, уместны были бы беломраморные обозначения хоть на гостинице «Севастополь», хоть на гостинице «Украина», хоть на одном из корпусов Морского госпиталя, связанных с жизнью и творчеством писателя.
А. КАЛЬКО.
(Таруса—Севастополь).
На снимках: лес у говорливой Таруски; К. Паустовский и В. Кобликов (калужский литератор) у омута; памятник К.Г. Паустовскому в Тарусе.
Фото автора.
