До начала войны семья Елизаветы Фадеевны Филипповой жила над вокзалом, где на специальной площадке разворачивали паровоз. Дети не упускали возможности полюбоваться таким красивым зрелищем. На кромке горы стайки мальчишек и девчонок следили, как паровоз поднимался в гору на разворотный круг, а потом скатывался на вокзал. Но мирная жизнь неожиданно закончилась. Налеты немецкой авиации сменились артобстрелами. На той же кромке горы дети теперь гадали: «Недолет? Перелёт?» Даже пари заключали. А ещё по звуку угадывали, какие пули мимо пролетают—обычные или трассирующие. Дети стали специалистами не хуже заправского фронтового разведчика.
Елизавета Фадеевна недавно прочла статью в газете о пушке «Дора». Вроде как немцы её привезли под Бахчисарай, но стрелять ей не довелось. Дети войны прекрасно знали, что пушка та стреляла и залп её нельзя было ни с чем спутать. Вся земля в Севастополе содрогалась при таких выстрелах. К детским забавам относились и дразнилки в адрес престарелой соседки, бабушки Доры. Прибегут мальчишки и кричат ей в окно: «Дора, ну выстрели!» Та веник схватит и ну пацанов гонять. Но развлечения быстро закончились. Немцы интенсивно бомбили вокзал. А маленькие домишки на склоне Зелёной горки первыми попали под удары вражеских самолетов и артиллерии. Несколько массированных налетов—и от улицы ничего не осталось. Пришлось ютиться в пещерах Делагардовой балки, которая тянулась от вокзала на юг, к Максимовой даче.
Было очень голодно. Продуктов практически не было. После очередной бомбежки Лиза выбралась из пещеры и побежала к руинам дома. По соседству там жила семья Кравченко, очень красивой женщины. Голодные дети вокруг развороченного дома оббежали и кричат: «Мама, там мясо на ветвях дерева висит. Можно сварить на ужин». Потом взрослые женщины собрали все эти куски, что остались от соседки после попадания в её двор авиабомбы, и похоронили там же среди камней, оставшихся от дома. Теперь без ужаса об этом и вспоминать невозможно.
В город вошли немцы. Первым делом они собрали на стадионе возле больницы всех евреев. Куда их потом увели или увезли—девчонки не знали. А на их место сводили всех, кого захватывали в облавах. Тех, кто не успел спрятаться, родственники и соседи больше никогда не видели. В самом конце оккупации, когда Красная Армия подходила к городу, в облаву попали и Лиза, и братишка 40-го года рождения, и мама с бабушкой. Уже через несколько часов семья среди других задержанных оказалась на немецком корабле, груженном снарядами и техникой. Строй кораблей был большим: немцы пытались вывезти и личный состав, и оружие, и трофеи. Когда советские самолеты налетали на морской караван, мама поднимала вверх на руках Лизу, а бабушка—Павлика. А над головой летали самолеты с красными звездами. Радость переполняла Лизу: «Мама, наши, наши!» Как ребенок мог понять, что смерть может прийти и с красными звёздами на крыльях? Запомнилась красивая картинка: вокруг кораблей падают бомбы, и столбы воды из моря поднимаются от разрывов выше мачт.
Совсем недавно Елизавета Фадеевна в мемуарах прочитала, что в том караване было 25 кораблей. До Констанцы дошли только пять. Остальные были потоплены советской авиацией…
Страшное угрызение совести стало мучить Елизавету после прочтения статьи в газете. Только сейчас она осознала, что служила прикрытием врагу. Господь спас семью на верхней палубе. Но в трюмах были фашисты и их оружие. И они вновь по прибытии в Констанцу топили наши корабли, взрывали города, сбивали наши самолеты, убивали советских людей.
В Румынии началась череда концлагерей. Возили из одного в другой, ничего не объясняя. Но в каждом лагере всех пропускали через дезинфекционные посты. Заключенных выводили из машин, проводили через корыта, заполненные опилками с дезрастворами, раздевали донага, прогоняли через банный барак. На выходе все получали свою одежду после дезинфекции. От вонючих растворов и зелёного мыла многим становилось очень плохо. И по сей день к горлу подступает тошнота, если подобный запах где-то рядом почувствуется. «Путешествия» закончились в большом концлагере в Германии, в Баварии.
На этой бирже рабов немецкие фермеры и заводчики (бауэры) разбирали дармовых рабочих по своим хозяйствам. Бездетных увозили на заводы. Нередко у матерей отнимали детей и увозили в неизвестном направлении, а женщин отправляли на работы. Крик, плач, стоны стояли часами. Маме с бабушкой очень повезло: они тогда были очень молоды и приглянулись владельцу фабрики. Вот он их и взял вместе с двумя малолетними детьми. Уехали к этому предпринимателю по фамилии Филипп в город Гендельдорф. По иронии судьбы он отобрал в лагере почти однофамильцев, семью Филипповых, но вряд ли он знал фамилии рабов.
Фабрика его занималась переработкой сельхозпродукции в консервацию. Выпускали соки, варенье, повидло, джемы, сухофрукты. Возможно, делал поставки для армии, может, и в свободную торговлю пускал. Елизавета об этом тогда ничего не знала. Маму и бабушку определили в цех, где делали повидло. Одна из надзирательниц прониклась добрыми чувствами к русским женщинам. В свою смену после окончания работы она маме за пазуху запихивала брикетик повидла граммов на 200. Знала, что двое голодных детей ждут с работы маму. Вот Лизе с Павликом иногда такая вкуснятина и перепадала.
С фабрики на вокзал ходила машина с пустыми ящиками за сырьем для производства. Тару сгружали у вагонов, с ягодами, фруктами и овощами—грузили в машину. Работники фабрики взяли Лизу с собой на вокзал, спрятав среди пустых ящиков. На время погрузочных работ ребенка спрятали под вагон. А грузили красную смородину. По жменьке ребенку кидали под вагон. Но этих жменек голодной девочке хватило надолго. Из-под вагона её забрали, усадили меж ящиков, привезли на фабрику. А там она уже побежала к себе в барак. Так «натрескалась» вкусной ягоды, что живот раздуло с непривычки. День лежала на спине, думала, что умирает. А огромный живот болел нестерпимо. Но позже пришла в себя, а историю ту на всю жизнь запомнила…
Освобождали пленных русских американцы. От фабрики Филиппа через дорогу был стадион. Боев в этом районе Баварии не было. Просто утром Лиза увидела из окна на стадионе… негров. Впервые в жизни их видели и мама, и бабушка. У девочки глаза на лоб от удивления полезли, когда она наблюдала за утренней зарядкой солдат. А они все как на подбор: высоченные, круглолицие, чернющие. Неизгладимое впечатление осталось. Машины американцев, «Виллисы» и «Студебеккеры», уже никого не удивляли. Но по улице города ехала машина-паровоз, работавшая на дровах. Смеющийся солдат посадил Лизу в кабину и даже разрешил ей чурки в топку кидать. Негр катал девочку по городу, а она дрова подбрасывала, на дым из трубы смотрела. Память зафиксировала самые необычные эмоции, восприятие происходящего вокруг с необычными людьми и машинами.
На фабрике Филиппа работали поляки, чехи, словаки. В бараке койки стояли в три яруса. Семья Филипповых с детьми занимала нижние койки. На верхних были молодые девушки. И что-то эти девушки готовили еще задолго до освобождения—то ли побег, то ли восстание. Однажды ночью в бараке был обыск, перетрусили всех и всё. А девушек куда-то увезли. Больше их в бараке никто не видел.
Трудный путь домой начался в товарных вагонах. В теплушках в три яруса стояли нары, вместо матрасов—солома. В Чехии почему-то пришлось долго идти пешком через лес. Железная дорога не работала. Колонну беженцев кто-то обстрелял. Вроде мир вокруг, война-то закончилась. Были и погибшие, но Филипповым снова повезло—ни одной царапины. Вот такие последние отзвуки войны. Потом опять теплушки, перестук вагонных колес. Так и въехали в Советский Союз через белорусскую границу.
На перегоне внезапно всех выгнали из вагонов в открытое поле. Ни лагеря, ни бараков. Голод уже довел людей до истощения, никто ничем не кормил беженцев. Старшие женщины нашли где-то воду и недалеко обнаружили чьи-то поля с картошкой. Давай картошку копать и тут же её варить на костре. А ее, оказывается, называют бульбой, и её совсем недавно посадили. В деревне мужиков нет, наверное, все или еще на войне, или погибли. Прибежали местные женщины свои огороды защищать, своих детей от голодной осени спасать. Драка вышла нешуточная. Для одних бульба—залог урожая и пропитания на целый год, для других—спасение от голода сегодняшнего. Чудом мама успела сварить кастрюльку картошки. Лиза больше никогда такой вкусной бульбы не пробовала.
В Севастополь попали только к новому, 1945 году. Теплушками доехали до Бахчисарая, а к Севастополю еще железную дорогу не восстановили. От Бахчисарая до дома шли пешком. Спустились по Лабораторному шоссе к вокзалу, поднялись на Зелёную горку к своему домику. Всё вокруг родное: и камни, и горы, и море. Стали разбирать завалы и на месте дома из тех камней слепили на глине времянку. Сараюшка получился, но все в нем поместились. Нарвали травы, насушили её и соорудили постели. Крышу сделали от дождя. Главное, что не нужно было снова лезть в сырую холодную пещеру. Ту сырость пещеры Елизавета запомнила навсегда.
Отец вернулся домой только после окончания войны с Японией на Дальнем Востоке. В Севастополе полным ходом шло восстановление города. Он пошел работать по основной своей специальности—фельдшером. А в Севастополе ещё долго продолжалось разминирование. Мины были везде. Дети гибли чуть ли не каждый день. Много покалечилось на взрывоопасных предметах. Отцу работы всегда хватало.
Лиза пошла в 14-ю школу. Школа на вокзале приняла только мальчиков, в 14-й учились только девочки. Позже перешла в 4-ю школу, так как рядом, на улице Щербака, жила бабушка. Класс был очень дружным. Все дети прошли войну, повидали в своей жизни разные ужасы. А тут вокруг—свобода: ни вражеских налётов, ни облав на улицах. Живи и радуйся!
В школе не было учебников и бумаги. Учительница объясняет: «Вот это—приставка, а это—окончание. Приставку подчеркиваем синим карандашом, окончание—красным». А карандашей-то нет! Ни синих, ни красных! Учительница раздобыла у военных карандаши и выдавала детям на уроке. Такая красота была, такая радость! Нынешние дети не ценят того, что сейчас имеют. Им не понять первоклашек 45-го, не понять и их радости от вида карандашей.
К новогодним праздникам готовились сами. Ёлочных игрушек не было. Но уже появились школьные тетрадки с цветными обложками. Тогда эти обложки нарезали тоненькими ленточками, в колечки склеивали и такие гирлянды для ёлки готовили! А еще из этих обложек вырезали флажки, нанизывали их на ниточку, рисовали зверюшек. Вот такие были новогодние игрушки. А как веселились вокруг ёлки, хороводы водили! Жили замечательно!
Учились дети с азартом. Из Лизиного класса почти все девочки поступили в институты. Три человека—в Симферополе в мединститут имени Иосифа Виссарионовича Сталина. Елизавета тоже успешно окончила институт. Всю жизнь проработала врачом. Сначала по своей специальности—педиатром, потом переквалифицировалась на детского психоневролога. Окончила 6-месячные курсы в киевской больнице имени Павлова. Довелось поработать врачом в Норильске. А в Заполярье стаж шел год за полтора, и оклад двойной против севастопольского. Хотелось поскорее заработать стаж и пенсию получить приличную. На ставку врача и тогда было сложно прожить. По возвращении в Севастополь работала в психдиспансере, так как в городе не было детской психоневрологии. На все руки мастер, работала, как многостаночница: и в мужском, и в женском отделении, и алкоголиков лечила, и наркоманов. Вот так до самой пенсии и врачевала.
За время нашей почти двухчасовой беседы Елизавета Фадеевна только единожды всплакнула, когда рассказывала об атаках советских самолетов на немецкий конвой. Даже самыми горькими воспоминаниями делилась с легкой улыбкой на лице. И бомбёжки Севастополя, и голод, и сырость пещеры-укрытия—сейчас всё в далеком прошлом. О мирных годах учебы в Севастополе говорила с нескрываемым восторгом. Вот бы современным школьникам узнать эту историю! Сравнить свои маленькие неприятности с тяготами счастливой жизни в послевоенном городе!
Жизненный оптимизм укрепляют встречи одноклассниц далекого 45-го года. Десятки лет подруги не виделись. Но после выхода на пенсию почти все вернулись в Севастополь. Встречи стали регулярными. Общий сбор организовывают каждые три месяца. И обязательно поют песни, которые разучили ещё в первые послевоенные годы.
В. ИЛЛАРИОНОВ.
На снимках: Е. Филиппова; немцы на улице;
Фото из семейного архива Елизаветы Филипповой.