13o
Человек так устроен, что во всём желает иметь ясность, однозначность. Мы не терпим двусмысленности и многовариантности. Такой же определённости мы ждём от топонимики—науки о географических названиях. Последнее столетие приучило нас, что всегда можно найти документ, в котором чётко говорится, когда и кто основал тот или иной город, назвал (или переименовывал) улицу. Старинные названия, история которых уходит в даль веков, не всегда имеют такое уверенное прочтение, а некоторые географические названия записывались русскоязычными учеными с чужого языка на слух, как это было, например, в Крыму в ХVIII-ХIХ веках. Трудность картографам и путешественникам доставляло и отсутствие некоторых звуков в разных языках. Даже давно устоявшиеся трактовки того или иного крымского топонима периодически берутся под сомнение. Ну что же, таков путь научного поиска!
Взять, к примеру, название «Балаклава». Казалось, с ней всё ясно: это русифицированное (или «огреченное»?) тюркское словосочетание «рыбье гнездо» (вариант—«рыбий садок»), что подтверждается (до сих пор!) обилием рыбы в бухте. Правда, имеются опубликованные версии (С.М. Усеинов), что за этим названием стоит наименование одного из родов («балаке»), и даже такой вариант, как «штанина» («балакъ»). Но вряд ли их можно рассматривать всерьёз.
Исторической науке хорошо известно, что появился этот ойконим в конце ХV века после того, как турки-османы в 1475 году захватили земли, входившие в состав генуэзских колоний и Мангупского княжества. Считается, что, овладев крепостью Чембало, турки переименовали её в «Балык-юве». Следует знать, что на тот момент времени в турецком языке существительное и прилагательное не слишком различались в написании и произношении. Точнее, одно и то же слово могло функционировать и как существительное, и как прилагательное в зависимости от контекста. В нашем случае можно говорить, что слова «рыба» и «рыбное» тогда произносились одинаково. Крымские татары на тот момент говорили на 12 языках тюркской языковой семьи (по свидетельству турецкого путешественника и ученого Эвлии Челеби, описавшего Крымское ханство середины ХVII века). В основном эти языки принадлежат к кыпчакской группе тюркской языковой семьи и имели заметные отличия от языков огузской группы, к которой относится турецкий язык. Жители Крымского ханства, которых на полуострове было заметно больше, чем турецкоподданных, решили не мириться с неоднозначностью термина «балык» в названии известного на Востоке порта и стали именовать крепость по законам своего словообразования.
Спустя 200 лет после присоединения Южного берега Крыма к владениям султана вышеупомянутый Эвлия Челеби уже не приводит турецкий вариант названия крепости, а именует «залив вольной души» (Балаклавскую бухту) по-татарски—«Балыклагы-Кермен». Далее он разъясняет значение слова: «Из-за изобилия рыбы народ татарский называет ее Балыклаги» (перевод Е.В. Бахревского, 2008 г.).
Чтобы понять все эти метаморфозы названия любимого города, автор познакомился с работой М. Сейдаметовой «Именное словообразование в крымскотатарском языке», после чего стало понятно, что топоним «Балыклаги» состоит из существительного «балык» (рыба) и двух продуктивных аффиксов словообразования:
«-лы» и «-гъы(-гы)», что сделало это слово прилагательным места. Вопрос вызывает переход слова «юве» в турецком варианте и аффикса «гьы» в татарском в существующее сейчас окончание «-ва», которое мы видим в топониме «Балаклава». На многих европейских картах ещё XVII-XVIII веков (см. снимки) в конце слова указывается именно это окончание. Немецкий ученый Тунманн в книге «Крымское ханство» (написана до 1783 года) название города уверенно пишет «Балуклава».
Решая эту загадку, автор предположил, что такому превращению способствовало существование среди местного населения ещё одного названия древнего города. Тот обиходный топоним упоминает французский путешественник К. Монтадон в «Путеводителе путешественника по Крыму» (1834 г.). Вот что он пишет: «По-видимому, по-генуэзски это место называлось «Бэлла Кьява» («красивый ключ»—bella chiave)—из-за расположения бухты». На первый взгляд такое предположение эрудированного путешественника кажется неправдоподобным. Но согласитесь: ведь привычное нам генуэзское название «Чембало», которое утвердилось за современной Балаклавой в конце XIV—середине XV века, мы знаем лишь по письменным документам самих генуэзцев. А вот разговорную речь жителей генуэзской колонии мы не слышали и не услышим. Не исключены разные варианты произношения или даже обозначения крепости, особенно учитывая многонациональный характер населения юго-западного Крыма.
Кстати, примером бытования нескольких вариантов может служить русская крепость Орешек у истоков Невы, которую шведы переименовали в Нотебург—«Ореховый город», финны называли Пяхкинялинна, а затем Петр Первый дал ей имя Шлиссельбург. А шутливое название «Баба Клава», бытовавшее среди балаклавской детворы еще во времена моего детства? Разве это не пример вариантности названия одного города?
Если бегло произнести итальянское словосочетание «бэлла кьяве» (в итальянском произношении и написании в конце слова—звук «е»), то звук «в» окажется плохо различимым. К чему клонит автор? К тому, что еще за год до падения генуэзской колонии Чембало и появления топонима «Балык-юве», а именно в 1474 году, наш соотечественник, «плаватель за три моря» Афанасий Никитин услышал на судне, на котором он шел вдоль берегов Крымского полуострова, название «Баликайе» («Балыкья»). Как он сам писал, «и море же проидохъ, да занесе насъ сыс къ Баликаеи». Если считать, что в данном предложении название стоит в дательном падеже, то в именительном будет как раз «Балыкая». Конечно, можно в этом слове увидеть топоним «рыбная скала», но получится какой-то оксюморон: рыбы не живут на скалах. «Мыс рыбный» был бы более уместен в этом случае, но тогда бы топоним звучал как «Балык-бурун». А может быть, кто-то на судне произнес название Bella chiave, в котором Никитин услышал что-то вроде «Баликае»?
Вернемся к упомянутому топониму «Чембало», ставшему, как было сказано выше, наиболее известным средневековым названием нашего города, хотя существовало еще несколько вариантов: Ямболи, Цимбальди, Цембало. С ним для науки вроде бы всё ясно—трансформация греческого слова «сюмболон» («примета, символ»). Хотя подобрать цепочку переходных по звучанию топонимов так, чтобы «с» стало «ч», а «ю» стало «е», превращающих Сюмболон в Чембало, у автора как-то не получается.
А теперь поставьте рядом с «Чембало» слово «чамбалы». Сходство налицо. Второе слово в тюркских языках означает «сосновый мед»—давно забытое на крымской земле лакомство и лекарство. Сосновый мед пчелы вырабатывают из медвяной росы—сладкого выделения из хвоинок. Цвет его очень необычен: темно-коричневый, черный, темно-зеленый, редко янтарный. Этот мед—король по целебности. Практически, аптека на дому. В нем есть такие необходимые человеку микроэлементы, как калий, магний, кальций, железо, около 20 аминокислот, эфирные масла, витамины.
Благодаря уникальным, отличным от обычного меда свойствам сосновый мёд высоко ценился в древности. Вероятно, именно такой мед собирали жители деревни Кучук-Мускомья (ныне с. Резервное). Само слово «мускомья», по мнению большого знатока Крыма В.X. Кондараки, «происходит от греческого «мускомели», то есть «мускусный мёд». Зная, что рядом с селением (только перейти через перевал Куршум-Богаз) в урочище Аязьма находятся заповедные рощи сосны Станкевича и Крымской, не трудно определить ведущее занятие его населения: добыча соснового меда—«чамбалы». Тем более что сравнительно рядом находилась страна-импортер—молодая Оттоманская империя, в которой этот мед был в высокой цене.
Даже в наше время в Турции местные жители очень высоко ценят настоящий сосновый мед, который там собирают всего лишь в одном районе (Мугла). А ведь Турция является одним из крупнейших производителей этого продукта
(4-е место в мире по его экспорту). Учитывая, что в XIV-XV вв. турки-османы только переходили к оседлой экономике (в середине ХIII века они были кочевыми племенами), они были вынуждены искать нужный товар в сопредельных землях. И если предположить, что турецкие купцы специально приезжали в Балаклавскую бухту для покупки соснового меда у жителей окрестных деревень (из Резервного до Балаклавы часа три пешим ходом), то среди них вполне могла сложиться традиция называть бухту по наименованию товара—«Чамбалы».
Конечно, всё это только гипотеза, в которой ключевые слова—«предположить», «могло», «возможно». И даже для автора она видится не очень убедительной. Но, может быть, сам факт возможности по-разному объяснять значение одного и того же топонима у кого-то из читателей разрушит стереотип, что научные факты должны иметь только одну трактовку. И это откроет путь к новым поискам. Удачи!
Н. ШИК.
