14o
В 1967 году, когда я жила на Сахалине в небольшом портовом городе Холмске, мне довелось познакомиться с Михаилом Петровичем Девятаевым. Он прибыл к нам по путевке всероссийского общества «Знание». Сахалинцы были наслышаны о Герое Советского Союза и уже с нетерпением ждали его выступления. Твердой уверенной походкой он прошел к трибуне, смахнул в сторону прядь непослушных волос, спокойным взглядом обвел зал и в полнейшей тишине начал рассказывать свою необыкновенную историю жизни, нахождения в плену и побега из немецкого концлагеря.
«Хочу летать!»
Он был тринадцатым ребенком в их голодной семье. Его отец, Петр Девятаев, погиб в 1919 году, защищая молодую Советскую республику. Миша родился на исходе 1917-го. Он, самый младший из шести сыновей, в пятнадцатилетнем возрасте покинул родное Торбеево—село в Мордовии, сообщив близким: «Я хочу летать, хочу быть летчиком».
Поступить в летную школу он не смог—сказали, что мал. Но в родное Торбеево он не возвратился—остался в Казани. Начал работать в столовой речного техникума, а потом и учиться в техникуме. Хотя Михаил и получил диплом капитана речных судов, с мечтой летать он не расстался. А тут объявили комсомольский набор—стране нужны были летчики. Теперь в Торбеево уже стали приходить письма не из Казани, а из Оренбурга, где Михаил постигал летное дело в Чкаловской авиационной школе летчиков.
Чкалов?! Это был кумир для Девятаева. Он много и упорно занимался, взяв, так сказать, на вооружение слова летчика-аса: «Научиться просто летать—это еще не достижение. Нужно так научиться летать, чтобы в любой момент быть готовым для защиты Родины с воздуха».
Сказать, что все гладко шло, было бы неправильно. Не всегда Михаилу удавалось точно выполнять фигуры высшего пилотажа, но он настойчиво отрабатывал их, и результат постепенно вырисовывался. После окончания училища не прошло и года, как Девятаеву было поручено командовать звеном. И это не было случайностью. Общительный, жизнерадостный, он быстро вошел в семью летчиков, был хорошим товарищем и уже постиг многие премудрости летного дела…
Уже на второй день вторжения фашистов на нашу землю Михаил записал на свой счет первого сбитого—пикирующий бомбардировщик. Советские летчики по 5-6 раз в день вылетали на боевые задания. Они уничтожили много техники и живой силы врага. Тогда лучших из лучших, в том числе и Девятаева, в Москве наградили орденом Красного Знамени.
Был ранен—подлечили. И опять боевые вылеты. И опять ранен. По заключению врачей, летать ему в истребительной авиации больше было нельзя, а он считал, что его место там, где шли жаркие схватки с врагом. Но его все-таки перевели в санитарную авиачасть. Он понимал, как важно своевременно оказывать помощь раненым, что в его руках—жизнь людей. В любую погоду Михаил умело совершал посадки, ориентируясь по партизанским кострам, в беспосадочных местах. Он делал все возможное, чтобы успеть помочь раненым. И за эту работу был награжден орденом Отечественной войны II степени. И все-таки Михаил тосковал по своему «ястребенку». Помогла случайная встреча Девятаева с Александром Покрышкиным и его бывшим командиром Бобровым—Михаил вернулся к своему любимцу.
В это время наши войска готовились к новому мощному наступлению в районе Львова. Сюда была переброшена дивизия, которой командовал Александр Покрышкин. Истребители должны были прикрывать с воздуха наземные части.
Девятаев вылетел в составе эскадрильи Владимира Боброва в качестве его ведомого. Едва наши летчики перелетели линию фронта, как из-за облаков на эскадрилью обрушились вражеские истребители. Напрягая слух и зрение, Михаил неотступно следовал за Бобровым, точно выполняя его команды. Вскоре он увидел, как «Фокке-Вульф», задымившись, отвалил в сторону. Но Михаил не заметил, как гитлеровский истребитель полоснул из пулемета по фюзеляжу его самолета…
Сильная боль в плече, кровь, машина наполнилась едким дымом—самолет горел. Языки пламени проникали в кабину… Казалось, бензобаки вот-вот взорвутся. Бобров, видя безвыходное положение Девятаева, не думая о позывных, крикнул: «Миша, прыгай!» И он прыгнул. Ветер относил парашют все дальше и дальше вглубь территории, занятой гитлеровцами. В этот день старший лейтенант Девятаев с задания не вернулся.
В плену
«Вот и отлетался!»—эта мысль пронзила сознание Михаила, когда он пришел в себя. Во что бы то ни стало нужно бежать! Вспомнился техник звена, который вчера, провожая его на боевое задание, сказал: «Возвращайся, Михаил, с победой, чтобы я мог на твоей машине новую звездочку нарисовать». А их, этих звездочек, было уже девять… Теперь же началась новая полоса жизни—в плену.
Первый гитлеровец, ничего не добившийся от Девятаева, распорядился, чтобы пленником занялся разведотдел. Потом были Варшава, Лодзинский лагерь для военнопленных, где от Девятаева, обвиняя его в организации побега, требовали, чтобы он подписал антисоветскую листовку. А когда не получилось, началась вербовка. За измену своей Родине Девятаеву обещали «золотые горы». Но и этот вариант тоже не прошел.
После таких «душевных разговоров» Михаил часто терял сознание. Его обливали холодной водой, приводили в чувство, и опять в ход шла резиновая дубинка. Но ничто не могло сломить этого несгибаемого человека. Он мужественно переносил все.
Пытали и других, но никто не выдал своих товарищей. Они тайно передавали Михаилу кусочки эрзац-хлеба, отрезанные от своих скудных 200 граммов. А когда Девятаев был доставлен в Заксенхаузен, в бане, где выдавались лагерные бирки с номерами, товарищи помогли заменить бирку смертника (за побег) на статус обычного заключенного. Таким образом, Михаил был спасен от неминуемой гибели.
Девятаев уже был не один, у него появились друзья, такие же, как и он. Он работал в аэродромной команде, где использовал малейшую возможность, чтобы заглянуть в кабину немецкого самолета, смотрел, как запускается мотор. Несколько месяцев до побега Девятаев старался незаметно изучить приборную панель самолетов, которые ремонтировались в соседних бараках. Тогда же он и узнал об испытаниях нового немецкого оружия.
Теперь предстояло очень серьезное дело: нужно было подобрать девять человек, с которыми можно было бы осуществить побег. Это должны были быть смелые, мужественные люди, которые не предадут, на которых можно положиться. Михаил внимательно присматривался, отмечал особенности характера каждого. А когда команда была подобрана, нужно было все обсудить, продумать план побега, возможные варианты. Словом, подготовка шла очень серьезная. Вот только участников предстоящего побега беспокоило здоровье летчика, который был очень истощен. До плена он весил 90 кг, а теперь едва дотягивал до 50. Между собой они задавались вопросом: разве сможет он управлять самолетом? Да еще и не летал на немецких…
Но неожиданное обстоятельство чуть не погубило все дело. Как-то вечером в бараке провокатор начал разглагольствовать: «Родина! А мне все равно, где жить! Были бы денежки, водка, ну и, конечно, все прочее…» Девятаев не стерпел и ударил этого подонка, но тут же был жестоко избит. Там была лагерная форма самосуда, когда фашистские прихвостни имели право бить заключенного когда угодно и как угодно—так, чтобы свои последние десять дней тот прожил в муках, в бреду, в полубессознательном состоянии. После этого никто не выживал. Нужно было бежать!
Побег
На следующий день погода установилась нелетная, и кто-то спросил: «Может, отложить побег?» Но Девятаев твердо сказал: «Нет! Сегодня мы должны обязательно улететь!»
Не все шло гладко, но желание увидеть Родину было превыше всего. Дорога каждая минута. Все идет по задуманному плану. Первое: надо отвлечь охранников от самолета—получилось. Но на самолете с новым оружием не было аккумуляторов. Их быстро сняли с соседнего. Далее у Михаила не хватило сил отжать штурвал, чтобы поднять хвост машины для взлета,—свои ребята помогли. А управление немецким бомбардировщиком Девятов изучал уже во время полета…
Немцы, сообразив, что происходит угон самолета, организовали погоню. Но опоздали. Спустя несколько минут самолет Михаила прошел линию фронта, где его обстреляли свои же зенитчики. Они же не могли знать, что на бомбардировщике с фашистскими знаками летят свои! Пришлось идти на посадку.
Гитлеровцы распространили слух о том, что бомбардировщик «Хейнкель-111», на котором улетели советские заключенные, был сбит и упал в море. Но потом им пришлось признать, что это не так, когда на их полигон был совершен ночной налет советской авиации, нанесший большие потери немцам.
Под подозрением
Родина неприветливо встретила своих сыновей. Для проверки обстоятельств пленения и побега Девятаев был помещен в фильтрационный лагерь—»Спецлагерь № 7 НКВД». Были допросы, очные ставки.
Трое офицеров—Девятаев, Кривоногов и Емец—до конца войны оставались вне зоны боевых действий, ожидая подтверждения своих воинских званий. 8 ноября 1945 г. Девятаев был уволен в запас. Долгое время, как бывший военнопленный, он не мог устроиться на работу. А потом этот человек-легенда работал грузчиком в Казанском речном порту. Позднее выучился на капитана-механика, но некоторое время мог ходить только на служебном катере.
Никто не мог позавидовать судьбе бывших заключенных. Вроде они совершили героический поступок, но об этом умалчивали. И только через 12 лет советские газеты впервые рассказали о побеге Михаила Девятаева и его друзей. А 15 августа 1957 года по инициативе С.П. Королева Михаилу Девятаеву было присвоено звание Героя Советского Союза (по некоторым сведениям, награда была вручена за вклад в советское ракетостроение, за помощь в создании первой ракеты Р-1—копии первой в мире баллистической ракеты ФАУ-2).
Признание героя
Когда прозвучали последние слова Михаила Петровича, зал разразился долго не смолкающими аплодисментами. Стоя моряки-сахалинцы аплодировали человеку, который совершил невозможное, не сломался, не предал Родину, хотя физически был слабым, истощенным, но сильный духом.
После выступления, видимо, в Михаиле Девятаеве всколыхнулась, пронеслась в памяти вся его необыкновенная жизнь. Чувствовалось, что ему нужно было выговориться (перед большой аудиторией ему, вероятно, не обо всем хотелось говорить). И когда мы втроем—Михаил Петрович, я и мой муж, Иван Григорьевич Буйнов, капитан-наставник Сахалинского морского пароходства—сидели в уютном гостиничном номере, где обстановка располагала к более близкому общению, я все-таки его спросила: «Михаил Петрович, скажите, как вы сегодня относитесь к тому, что Родина долгое время умалчивала о подвиге вашей «десятки»?»
Мой вопрос его не удивил. Немного подумав, он ответил просто:
—Безусловно, восторга это у меня не вызвало. Мой путь не был усыпан розами. Это было очень тяжело перенести.
Потом, поднеся пальцы к виску, как будто собираясь что-то вспомнить, он продолжил:
—Возможно, тогда не могли отнестись к этому по-другому. Знаете, гестаповские пытки порой ломали людей, не все выдерживали их. Человек мог подписать признание, что он шпион и немецкий, и турецкий, и какой угодно. Надо было проверять. Да, у нас в стране время было другое: подозрительность, недоверие… Но все-таки справедливость восторжествовала.
Улыбнувшись какой-то своей, широкой, я бы сказала, девятаевской улыбкой, он добавил:
—Зато теперь никому не придет в голову сказать, что я предатель. Я спокойно живу, встречаюсь с товарищами по плену, дважды был в Заксенхаузене. Написал две книги воспоминаний. По возможности занимаюсь общественной работой. Вот и к вам приехал на Сахалин. Я рад, что мои дети могут гордиться мной. И они гордятся.
На следующий день моряки сердечно проводили Михаила Петровича. У него впереди были новые города, новые встречи, а у нас осталась память о беспримерном мужестве, настоящем патриотизме.
Когда-то переправляя Девятаева на остров в один из страшнейших концлагерей, конвоир злобно процедил сквозь зубы, что из Заксенхаузена не возвращаются. Но он ошибся. Девятаев не только возвратился на Родину, он прожил достойную, большую жизнь. И потомки вспоминают о нем с благодарностью и восхищением.
Михаил Девятаев—почетный гражданин Республики Мордовии и трех городов—российской Казани и немецких Вольгаста и Цинновицы. А в Торбеево на Октябрьской улице 8 мая 1975 года был открыт Дом-музей Героя Советского Союза Михаила Девятаева.
А. БУЙНОВА.
