12o
В севастопольских семьях хранятся немногочисленные довоенные фотографии. Ветеранов войны почти не осталось, но еще много тех, кому пришлось пережить войну ребенком. Письменных свидетельств этих людей о войне немного. Спасибо доктору Георгию Задорожникову, который написал небольшую, но очень интересную книгу воспоминаний о своем военном детстве в Севастополе. Его книга так и называется—«Мемуары старого мальчика».
Я же хочу рассказать о детстве своего отца, Александра Петровича Жидкова, закадычного приятеля будущего автора этой книги. И начну свою историю с довоенного времени.
Мой прадедушка, Федор Кононович Спасененко, участвовал в русско-турецких войнах, был награжден Георгиевским крестом и получил скромную пенсию от императора. В Карантинной слободке построил дом, пошел работать конюхом и зажил мирной жизнью с женой и детишками.
Моя бабушка была у него младшенькой, она появилась на свет в 1913 году, а всего через четыре года мир рухнул в пучину революции. Это время в семье вспоминать не любили: выжили, и то ладно. В семь лет подросшую Аннушку отдали в портняжную мастерскую полы мести и ремеслу учиться. Девочка оказалась старательной ученицей, дело у нее спорилось, да и вкусом Бог не обидел. Перед войной училась в школе рабочей молодежи, стала передовиком производства и депутатом городского совета первого созыва, вышла замуж за рабочего Морского завода.
Мой папа родился в 1932 году. К началу войны ему исполнилось 9 лет. Престарелых родителей Аннушка отправила в Симферополь. Думали: война ненадолго и наши отстоят Севастополь. Но ситуация все ухудшалась. Ко всему человек привыкает, привыкли и к бомбежкам. Только вот со смертями никак не могли смириться.
Однажды утром Аннушка, а тогда уже Анна Федоровна, собралась на работу в ателье, где теперь шила военную форму. Открыла она калитку и на другой стороне улицы увидала соседа: «Здравствуй, Аннушка!» И вдруг—взрыв. Голова соседа покатилась к ногам обомлевшей Аннушки, а его тело так и осталось стоять, руки держались за калитку. В каком-то забытьи она смотрела на адресованную ей улыбку мертвой головы. Это страшное видение приходило к ней во сне еще долгие-долгие годы.
А папа вместе с другими вездесущими мальчишками бегал по развалинам, ловил крабов, удил рыбу, а если повезет—ел кашу на полевых кухнях. Папа рассказывал, что именно мальчишки заметили, как снаряд попал в Панораму и как загорелось полотно Франца Рубо. А потом они смотрели, как моряки кортиками резали холст, отнимая у огня фрагменты севастопольской святыни.
Город решено было оставить. Последним уходил из Севастополя лидер эсминцев «Ташкент». Анна Федоровна закопала в саду свою швейную машинку «Зингер», бережно завернув ее в промасленную ветошь, собрала чемодан с самым необходимым, взяла за руку своего Шурика и поднялась на борт «голубого крейсера». Это было 27 июня 1942 года. В тот вечер «Ташкент» взял на борт еще 2100 человек и 86 спасенных фрагментов «Обороны Севастополя 1854-1855 гг.». С 5 до 9 часов утра следующего дня на корабль было сброшено 300 бомб, его атаковали 90 немецких самолетов. Весь в пробоинах, почти без рулевого управления, полузатопленный лидер дотянул до Новороссийска. Что пережили Анна Федоровна и Шурик в то утро? Как уцелели?..
Потом начались их мытарства по чужим углам, незнакомым деревням где-то глубоко в тылу. Анна Федоровна работы не боялась. Ночи напролет шила для деревенских модниц «шикарные» пальто из одеял. Женщины всегда хотят быть красивыми! После первого же изделия от заказов не было отбоя. А платили за работу картошкой, молоком да яйцами. Так они с моим папой и дожили до освобождения Севастополя.
Вернулись в 1944 году, сразу как узнали об освобождении города. Шли по пустым улицам Севастополя и не узнавали их. Вместо домов—смрадные кучи мусора. Под завалами разлагались трупы. Мои родные шли и думали о том, уцелел ли дом. С каждым шагом надежда таяла…
Они шли пешком через этот мертвый город к родному дому, где под старым абрикосом бабушку ждала вечная машинка «Зингер». По дороге от вокзала встретили только двоих человек. Тишина звенела в ушах. Даже чайки куда-то подевались.
Дом оказался полуразрушенным и разграбленным. «Зачем было резать подушки?»—удивлялась тогда бабушка. Но кое-как устроились. Вернулись из Симферополя старики. Папа стал вместе с дедом возвращать на положенные им места камень за камнем, а бабушка села за машинку. Дом восстановили в лучшем виде! Строительная школа деда ой как пригодилась отцу: ремонт он всегда делал сам, не доверял эту работу никому.
Папа окончил школу с золотой медалью и поступил во вновь открывшееся училище им. Нахимова. Но это уже совсем другая история.
А машинка «Зингер» теперь стоит у меня на почетном месте, ведь она—незыблемый символ трудного счастья нашей семьи.
Т. Довгань.
