19o
Пушкина не обоймешь словами. Так многопланово, разнообразно и безгранично его творчество, что человечество еще век будет разбираться в оставленном им наследстве.
(Н. Асеев, поэт).
Общеизвестно, что у нашего замечательного Поэта был один учитель, которого Александр Пушкин, величая ангелом-хранителем, в конце концов победил,—Василий Жуковский.
И это—факт. Но не единичный. На самом первом, взлетном этапе поэтической вольницы у Александра Сергеевича был еще один, как нам представляется, незаслуженно задвинутый на периферию Пушкинианы наставник, а точнее, наставница, которая почти до самой кончины Поэта имела над ним тайную и, есть резон предположить, перманентную власть, будучи «всегда желанной, как свобода». Причем он это ее влияние в первые послелицейские годы вживую, горячо и радостно декларировал как в письмах, так и в стихах!
Любил ли он ее всегда? Нет конечно. Да и такое постоянство в делах сердечных его импульсивной душе было не свойственно…
Итак, пора озвучить её имя: княгиня Авдотья Ивановна Голицына. Смею заверить, это имя—не покрытая патиной забвения сноска на полях историографии жизни и творчества нашего Первого поэта. Об этой незаурядной женщине, о ее роли, на наш взгляд, незаслуженно признанной эпизодической на арене коллизий в судьбе Александра Сергеевича, и поведем мы свой рассказ. Он предваряет главную тему этой публикации—200-летие с того дня, когда цензор И. Тимковский дал разрешение на публикацию первого знакового поэтического перла А.С. Пушкина—поэмы «Руслан и Людмила», что имело место 27 мая по новому стилю 1820 года.
Его «Принцесса Ночи»
…Так уж получилось, что именно княгиня Авдотья Голицына в самом начале поэтического марафона Александра Пушкина, оказавшись в нужное время в нужном месте, сумела придать мощный патриотический импульс сюжету первого звездного произведения юного поэта. После его обнародования он, уже не «племянник», проснулся знаменитым. Речь идет о поэме «Руслан и Людмила».
А сейчас есть резон кратко познакомить читателя с княгиней Авдотьей Голицыной.
…Весь петербургский бомонд величал ее не иначе как Принцесса Ночи. И тому была веская причина. Известная в северной столице гадалка Ленорман как-то предсказала Авдотье Голицыной долгую, но неспокойную жизнь и мгновенную смерть ночью. С того дня княгиня переставила местами черно-белые части суток.
…Салон Голицыной вполне соответствовал французским меркам светских приемов у авантажных парижанок мадам де Сталь и мадам де Рекамье. С одной разницей: здесь все дышало… былинной Русью.
Именно сюда в 1817 году стал настойчиво приезжать по протекции князя Вяземского молодой Пушкин—Бес-Араб, как тогда называл его старший друг. Многие современники почитали за честь беседовать с хозяйкой салона, восхищаясь ее умом, дорожа ее мнением на свой счет. Вот почему совершенно неудивителен тот факт, что Пушкин, пережив страстное влечение к ночной богине, ей единственной, исключая даже Натали, отдал в заклад на многие годы лавры преумной женщины, о чем искренне написал:
Где верный ум, где гений мы найдем?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Она, Авдотья Голицына, явно приобрела власть над его душой. Но в отличие от злого гения Поэта, ночного «вампира» А. Раевского, сыграла на правах верного друга и наставника благотворную роль в эволюции творчества Пушкина, благословив его на написание поэмы «Руслан и Людмила», до минимума сократившей путь еще вчера безвестного лицеиста к столпам российской классической словесности.
…Напомним: первые строки «посвящения» в этой поэме были нацарапаны юным Пушкиным еще на стене лицейского карцера. И никакого влияния Принцессы Ноктюрн здесь не следует усматривать. Но прошло время, и, будучи на одном из приемов в салоне Голицыной, юный поэт благодаря своей замечательной памяти заносит в ее арсенал фрагмент услышанной там народной сказки Михаила Чулкова, дополняя уже известные от своей няни строки новыми деталями: «Разгулялась непогодушка, всколыхнулась в поле ковыль-травушка. То летела гамаюн-птица вещая… Как у реченьки у быстрой, у Смородины, во зеленом во просторе на дубе на вековечном присаживалась и с котом ученым словом перебрасывалась…»
Надо полагать, ясно, откуда ветер дул. Но не это главное в нашем рассказе. Известно, что юный «полуночный будочник» порой на месяцы забрасывал писание своих виршей—дразнил-манил его разгульный Петербург. И не зря в первой главе «Руслана и Людмилы» вначале фигурируют «красавицы»… вообще. Однако уже в третьей песне появляется такая строка: «Зачем Русланову подругу, как бы на смех ее супругу, зову и девой, и княжной?»
Вероятнее всего можно предположить, что Голицына серьезно взялась за «говоруна»-непоседу, побуждая его не делать долгих пауз и продолжать создавать новые и новые главы своей поэмы.
…В 1820 году после многомесячного перерыва Александр Пушкин завершает наконец последнюю, шестую главу «Руслана и Людмилы», в канву которой, на наш взгляд, незримо вплетаются нити прямого влияния Авдотьи Голицыной на творческий процесс создания этой поэмы. Все чаще прерывают сюжет адресные лирические отступления, все яснее ощущается пылкий накал ее «воодушевления»: «Чем кончу мой рассказ? Ты угадаешь, друг мой милый!» А затем и вовсе погорячее: «Ты мне велишь, о друг мой нежный, старинны были напевать»… «Меня покинул тайный гений и вымыслов, и тайных дум».
Тут сделаем крохотное отступление. За строкой «тайный гений… вымыслов» открывается, как нам кажется, многослойная реальность, которую юный автор просто зашифровал. Во всяком случае, налицо явное сближение образов Людмилы и Авдотьи. В чем? Во внешнем их облике, в некоторых чертах характера—самобытного, независимого, потаенно чувственного…
Но обратимся к шестой песне поэмы. Читаем: «Но ты велишь, но ты любила рассказы прежние мои». И далее: «Касаюсь вновь ленивых струн»… Яснее ясного: юного пиита все-таки наставили на путь истинный, оторвав от штосса за карточным столом, от борделей и гризеток. И ясно—кто…
Резюмируем: в окружении юного «песняра» в 1817-1820 годах никого достойнее (из женщин!), кроме княгини Голицыной, «друга нежного», не было! Ей, только ей и, конечно, советам Жуковского он обязан успешному завершению первой своей «грешной песни».
«Соавторы» гениальной поэмы
…Пушкинская якобы «сказка для детей» простирает свои родовые корни ко многим эпическим источникам зарубежного и отечественного происхождения. Начнем же с родных пенатов. Вне сомнения, «История государства Российского» Н. Карамзина послужила для юного поэта если не стартовой площадкой, то, во всяком случае, прекрасным гумусом для интерпретирования ролевых исторических событий российской истории, ненавязчиво акцентируемых в поэме.
Если сюда добавить гениальный синтез структурно-стилевых канонов русских народных эпических сказаний, с детства поэта питавших его уникальную память няней, Ариной Родионовной, то мы получим первый серьезный задел по теме «Откуда все пошло?»
Некоторые фрагменты переосмысленного поэтом отжившего космоса старых былин и иных произведений отечественного происхождения можно обнаружить в поэме «Руслан и Людмила» без особого труда и без такого, увы, модного сегодня понятия, как «тестирование». Это—«Русалка» К. Батюшкова, «Елисей» В. Майкова, «Илья-богатырь» И. Крылова. Это конечно же незавершенная поэма В. Жуковского «Владимир», из чернового наброска которого Александр Пушкин почерпнул многие имена персонажей своей «грешной песни», а также и несколько сюжетных ситуаций. Не обошел автор «Руслана и Людмилы» своим вниманием и популярный в среде славянофилов сборник русских былин Кирши Данилова…
Но в творческих «запасниках» Пушкина, несомненно, обнаруживается и второй «рудный пласт». Речь идет о хрестоматийных западноевропейских преданиях и сказках, в частности о рыцарских поэмах. Это «Неистовый Роланд» итальянца Лудовико Ариосто, «Орлеанская девственница» величайшего французского мыслителя Франсуа Вольтера, наконец, пунктирно улавливаемые сюжетные параллели из драматургического наследия гениального Шекспира…
Поэт, кстати, вполне открыто декларировал, что далеко не на ровном месте возникла его шедевральная сказка. Он писал: «Врата моей учености—многовековой фольклор и литературные традиции разных стран и народов»…
И в то же время он не уставал в полемических спорах с многочисленными его современниками, критиками поэмы, утверждать, что это его произведение—это вызов либеральным старорежимщикам, замшелому миру химер классицизма…
Сквозь флёр канонических эталонов…
Казалось, все в этой поэме Пушкина скроено по каноническим калькам многих былин, преданий и эпических сказаний. Есть колоритный герой (кстати, узнаваемый по прототипной канве древнерусской «Повести о богатыре Еруслене Лазаревиче»); есть возлюбленная, которую вероломно похищают демоны тьмы; есть друзья-предатели и конечно же безутешный венценосный родитель невесты…
Налицо и знакомые элементы чудесного преображения предметов или персонажей: живая и мертвая вода, меч-кладенец, колдунья, превращающаяся в чешуйчатого змея… Наконец главный антигерой—злобный карлик Черномор с его волшебной силы бородой (в одной из древних отечественных сказок, кстати, тоже фигурирует образ «плохого дядьки»: «Мужичок с перст, усы на семь верст…».
Однако фантазия Пушкина не уносила его перо «витать в небесах», абстрагируясь от свинцовых реалий державного консерватизма в России, которой тогда правил «нечаянно пригретый славой» Александр I. Твердо опираясь на родную землю, поэт сквозь сказочный флёр поэмы нет-нет да и прерывался лирическими отступлениями, далекими от иронически-шутовских изысков языка поэмы, обращаясь к конкретному взрослому, а не детскому читателю. Именно в этих внесюжетных откровениях он сумел сосредоточить дух высокой гражданственности и патриотизма, которым уже был пронизан целый цикл его «доруслановских» стихотворений, отражающих гуманистическую картину борьбы с «кознями вероломства». Это стихотворения «Деревня», «Послание к Чаадаеву», вольнолюбивая песнь «Ноэль»…
Зри в корень…
…Есть резон особо остановиться на таком понятии, как «народность этого пушкинского поэтического хита». Для начала навскидку попробуем препарировать имена главных героев поэмы—Руслана и Людмилы. Руслан—это символ Руси-матушки, ибо «рус»—корень слова «русский», а «лан»—производное от славянского «лоно», символа материнства, а если и на западный манер, то «ланд», то есть земля родная, надо полагать…
Что касается имени Людмила, то тут всё, как говорится, на поверхности: «люд, сердцу милый», то есть народ…
А теперь проиллюстрируем конкретными примерами исторически традиционную троичность русских былин и сказок, которую органично вплел в свою поэму Александр Сергеевич Пушкин.
Руслан три дня одолевал коварного Черномора («черная смерть».—Авт.). Три девы прислуживали Людмиле. Три раза Фарлаф, «воин скромный средь мечей», коварно поражал мечом грудь спящего Руслана… Три дня бился с лешим Руслан. Три раза шипит и топает ногой колдунья Наина… И таких примеров можно привести еще с десяток.
Таврические истоки лукоморья
…Известно, что спустя восемь лет после первой публикации поэмы ее автор решил второе издание одушевить поэтическим прологом: «У лукоморья дуб зеленый…» При этом он «целомудренно» убрал из своего «первенца» явно эротические сцены, которые, кстати, просто меркли в сравнении с эпизодами «Русских заветных сказок» А. Афанасьева, опубликованных в 1855 году.
…Верный своим давним пристрастиям к зашифровкам, поэт во втором издании поэмы как бы ненавязчиво намекает, что «сказка—ложь…», что не следует в ней искать какие-либо волшебно подлакированные факты того, что происходило до восстания декабристов в сумрачной России…
Однако «намеки», дающие «добрым молодцам уроки», в поэме конечно же есть. «Дуб зеленый»—это «древо жизни», «златая цепь»—это символ власти, а конкретно—самодержавия в России.
Весьма противоречивый персонаж русских сказок Кот-Баюн заговаривает путников своими байками, водит народ по порочному кругу неприятия реформ, как и вся придворная вельможная рать…
Особый разговор—о лукоморье. В легендарной поэме «Слово о полку Игореве…» древний безвестный автор ассоциирует это загадочное место с излучиной Черного моря.
…Вспомним биографию Александра Сергеевича Пушкина. В его жизни присутствуют два моря—Балтийское и Черное. Допустим, что наш Первый поэт все-таки имел в виду Финский залив «свинского Петербурга», живописуя в прологе своей поэмы морской антураж: «Там о заре прихлынут волны на брег песчаный и пустой…»
Но ведь это чистый абсурд! «Скука, холод и гранит», «волны финские, исполненные тщетной злобой», ну никак не могли бы подвигнуть поэта на ассоциацию Балтийского взморья с лукоморьем.
Так что ни о каком другом месте, кроме излучины Черного моря в Полуденном крае, не могло идти и речи. Именно таврический изгиб, который юный поэт как путешественник узрел в 1820 году воочию, а именно здешнее лукоморье (Керчь—Феодосия—Гурзуф) могло вдохновить его на сказочное поэтическое вступление к «Руслану и Людмиле».
Не исключено, кстати, что конкретно в Гурзуфе поэт мог услышать от ученых, аборигенов края о таинственных обитателях Южного берега Крыма. И о следах неведомых зверей, и о «русалке, сидящей на ветвях»… А самое главное—ему могли тут поведать, если не о тридцати витязях прекрасных, чредой из вод выходящих ясных, то конкретно о двух-трех подводных человекообразных гигантах в серебристых скафандрах, с которыми издревле жители Южного берега Крыма встречались и встречаются поныне, плавая у подводных пещер Гурзуфа и Ялты…
Триумф народной поэзии
…Явление всему литературному миру «Руслана и Людмилы»—это долгожданное рождение национальной богатырской поэмы. В. Белинский писал: «Выход в свет «Руслана и Людмилы» и возбужденные этой поэмой толки и споры о классицизме и романтизме явились эпохой обновления русской литературы». Ему вторит и наш современник, известный пушкинист А. Слонимский: «Народная поэзия после «Руслана и Людмилы» получила доступ в большую литературу».
Это шедевральное, легкое, изящное, воздушное произведение юного Пушкина как бы отодвинуло на задний план десятки лубочных авантюрно-рыцарских сказок, наводнявших к началу ХIХ века российскую читательскую аудиторию. Все их авторы тщетно искали исконную русскую душу, полагая обнаружить ее в сумеречных давних эпохах, но не сподобились… А Пушкин смог…
Лирический герой его поэмы «срубил голову» тем настроениям лицемерия, ханжества и мистицизма, которые с высшего государственного благословения насаждались в обществе. Написанная простым, раскрепощенным четырехстопным ямбом, близким и понятным русскому человеку, пушкинская богатырская сказка и по сей день открывает для читателя цельную картину патриотической героики лучших представителей русского народа…
Есть полный резон сегодня амплитудно провести некую связующую эстафетную нить между элитными героями русских былин и отважными воинами нашего народа, одолевшего фашистского змея в его берлинском логове в период Великой Отечественной войны. В желтой американской прессе и в изданиях ее европейских подпевал на пике всемирной пандемии сегодня в ходе информационной антироссийской пропаганды усиленно муссируется идея о том, что во Второй мировой войне, оказывается, победу одержали… американцы и англичане. Очень хочется спросить у фальсификаторов истории: «Господа соврамши, а на здании Рейхстага чьи были запечатлены автографы?» Англосаксами там и не пахнет…
…Чуть более ста лет назад большой почитатель русской поэзии американский астроном Д. Меткалф на излете лета открыл в главном поясе астероидов новое небесное тело диаметром 76 километров и назвал эту малую планету в честь героини знаменитой пушкинской поэмы—Людмилой. 30 августа, обратясь взорами к небу, виртуально поздравим ее с днем легитимного рождения и на небесах…
Леонид СОМОВ.
Иллюстрация: И. Крамской «У лукоморья дуб зеленый…»
