17o
I.
С А.И. Куприным я познакомился в Балаклаве, куда первый раз он приехал в конце 1904 года. Широкой публике он тогда еще был мало известен, хотя в литературных кругах на него уже обратили внимание как на талантливого писателя. В то время он вел замкнутый образ жизни: заканчивал «Поединок», держал корректуру других произведений и по целым дням работал.
Вечером на малолюдной набережной можно было видеть его коренастую фигуру. Задумчиво и даже несколько угрюмо шагал он вдоль берега бухты. Изредка захаживал в библиотеку, причем задерживался и вступал в разговор с библиотекаршей только тогда, когда не было публики. Иногда поздно ночью писатель заходил на огонек к дежурившему аптекарю. Аптекарь М.О. Золотницкий и библиотекарша, народоволка и политкаторжанка Е.Д. Левенсон, рассказывали о своих разговорах с писателем, отзываясь о нем как об интересном и оригинальном собеседнике.
Пробыл он в том году в Балаклаве около полутора-двух месяцев. А через полгода после его отъезда в издательстве «Знание» вышла его повесть «Поединок». Книга эта благодаря талантливости и созвучию с тогдашним общественным настроением явилась действительно событием и сразу выдвинула Куприна в первые ряды писателей. И когда в 1905 году Александр Иванович снова приехал в Балаклаву, это было уже сенсацией для маленького курортного города. Впрочем, это уже был и не прошлогодний Куприн, даже внешность его как будто изменилась. От прежней угрюмости и замкнутости не осталось и следа. Перед нами был веселый, жизнерадостный, яркий, подвижный, общительный человек…
Рыбаки и вообще все местное население его полюбили. О его писательских достоинствах они, конечно, мало знали. Даже его закадычные друзья—Паратино и Костанди, которых он под их собственными фамилиями вывел в «Листронгах», ничего не читали из написанного им. Некоторые даже путали его профессию, считали, что он писарь. Ценили же в нем яркого, веселого, щедрого человека, который всех понимает и с которым всем интересно…
Кроме местного населения в Балаклаве летом и осенью бывало много приезжей, курортной публики, в частности немало студентов, курсисток, учителей. Иногда по обычаю того времени к Куприну, как к известному писателю, приходили на дом группы для «бесед»—поговорить об идеалах, литературе и высоких материях. Куприн их принимал, беседовал, но делал это неохотно, предпочитая общество рыбаков, простых людей. Он говорил, что не любит шаблонных интеллигентских разговоров, особенно, как он говорил, этого варварского «интеллигентско-литературного» языка…
В то лето я однажды наблюдал Александра Ивановича в рабочем настроении. Несколько дней он никуда не выходил, никого не принимал, а затем его жена Мария Карловна пригласила меня вечером к ним послушать новый рассказ мужа. Когда я пришел, Куприн еще был в рабочем кабинете. Мы тихо в столовой пили чай, и только через час или полтора вышел Куприн и прочел нам только что законченную работу—«Штабс-капитан Рыбников».
II.
…Одна из севастопольских революционных организаций решила устроить… вечер «в пользу бедных студентов». В Севастополе тогда жил отставной генерал-майор Лескевич, он был «либеральным» и стоял во главе так называемого Народного дома… Этого генерала и упросили взять на себя обязанности устроителя вечера. Генерал, конечно, был вне всякого подозрения, и начальство разрешило провести вечер без проверки как программы, так и материальной отчетности… Устроители, учитывая популярность Куприна, решили обратиться к нему с просьбой выступить на этом вечере с чтением отрывков из «Поединка». Куприн согласился…
Вечер проходил в Городском собрании (в клубе). Зал был переполнен разношерстной публикой. С одной стороны, билеты распространялись среди рабочих и сочувствующих революции, а с другой—имя распорядителя вечера, генерала, привлекло много офицерской публики. До начала вечера за кулисы пришел какой-то морской офицер, представился Куприну и стал выражать ему свою благодарность за «Поединок». Подробного содержания их разговора я не знаю, так как Мария Карловна и я отошли в сторону, не желая мешать их беседе, но помню хорошо, как Александр Иванович, проводив этого офицера, долго смотрел ему вслед, а потом обратился к нам со словами: «Какой удивительный, чудесный офицер».
Фамилия офицера тогда еще не была известна, но когда появились портреты лейтенанта Шмидта, Куприн сразу узнал в нем офицера, приветствовавшего его за кулисами.
…Куприн читал мастерски и с большой экспрессией монолог Назанского, где были фразы об офицерстве, которые «готовы на всякую жестокость, даже на убийство, на воровство солдатских копеек… выбивающие зубы и глаза своим солдатам…» и т.д.
Значительная часть офицеров обиделась и демонстративно стала выходить из зала. Задние ряды еще более демонстративно зааплодировали и устроили бурную овацию Куприну… В вестибюле к нему (Куприну.—Ред.) подошел распорядитель вечера—«либеральный» генерал:
—Вы меня подвели, милостивый государь, оскорбили офицеров. Черт знает что читали!
—Генерал, я сам поручик в отставке. Если господа офицеры чувствуют себя обиженными, я готов дать им удовлетворение…
—Драться! Я сам буду с вами драться,—взвизгнул генерал.
—С вами драться я не буду, а с ними хоть со всеми,—ответил Александр Иванович, повернулся и ушел.
На обратном пути, сидя в экипаже, Куприн много смеялся и передразнивал генерала. Вспоминал и офицера, приходившего за кулисы. Опять повторил:
—Какой-то особенный офицер, чудесный.
III.
…Когда в Севастополе началось вооруженное восстание, Куприн исчез из Балаклавы. Оказалось, он ежедневно рано утром выезжал в Севастополь и возвращался только поздно ночью на ночлег…
Пятнадцатого ноября 1905 года Куприн был непосредственным свидетелем трагического финала восстания. Он видел, как горел «Очаков», подожженный выстрелами крепостных батарей. С берега, рассказывал Куприн, были видны мятущиеся в вихре огня матросы. Многие прыгали в воду, но у берега стояла цепью пехота, которая по команде офицеров стреляла в подплывающих матросов. Тем не менее части восставших удалось достичь берега и скрыться.
Я в то время жил в Балаклаве на квартире упоминавшейся выше Е.Д. Левенсон. Часов в девять вечера неожиданно появилось 8-10 матросов, двое из них были легко ранены. Не успели мы их усадить за стол, как послышались шаги на лестнице. Первая мысль: «Полиция!» Все встревожились, матросы перешли в заднюю комнату, а мы вышли навстречу. Оказалось, это был Куприн, которого мы не видели пять дней…
—Мерзавцы!—говорил он, буквально захлебываясь от гнева.—Они стреляли в безоружных людей, в корабль, который им не отвечал на выстрелы… Они стреляли в спасательные лодки.
…Между тем было необходимо что-то предпринять. Оставить наших гостей в квартире бывшей политкаторжанки было более чем рискованно. Куда их спрятать? В 6-7 километрах от Балаклавы расположена татарская деревушка Чоргунь (в настоящее время Черноречье.—Ред.). Там жили композитор и публицист П.И. Бларамберг и его родственник А.К. Врангель. Последний—однофамилец будущего главы контрреволюции… Куприн вызвался поехать к ним и попытаться спрятать у них наших матросов. Знаком он с ними не был, но надеялся на свое имя, на свое умение влиять на людей и на революционные чувства всех порядочных людей…
Куприн вернулся с положительным ответом: Бларамберг и Врангель согласились принять к себе матросов, которые должны были явиться в Чоргунь как ищущие работы по перекопке виноградника…
Писатель предложил план: я должен был пойти вперед, как бы прогуливаясь, и таким образом показать путь матросам. Сам Александр Иванович пошел «занимать» полицейских возле участка, чтобы тем самым отвлечь на себя их внимание…
План удался. Через несколько минут вся группа вышла на Ялтинское шоссе, и к ней присоединился Куприн…
Как я потом узнал, матросы прожили там в трудах 10-12 дней. Потом постепенно разъехались.
IV.
…Расстрел «Очакова» был описан Куприным в корреспонденции, которую он направил в петербургскую газету «Наша жизнь». Как только корреспонденция появилась, последовало распоряжение командующего Черноморским флотом вице-адмирала Чухнина о высылке Куприна из пределов Севастопольского градоначальства в 24 часа. (…Спасение восставших матросов отображено Куприным в рассказе «Гусеница»).
Больше всего Куприна огорчило то, что придется бросить свой земельный участок. Дело в том, что за несколько месяцев до этого у Александра Ивановича возникла мысль завести себе виноградничек. Он обратился в городскую управу с просьбой продать ему участок дикой горы, который находился недалеко от города и граничил с виноградниками. Это была довольно отлогая скала, явно неудобная для разведения винограда. Когда ему указывали на это, он отвечал: «Вот именно поэтому я и хочу здесь развести сад и виноградник. Если каждый поставит себе целью жизни хоть один клочок пустыни и неудобной земли превратить в сад, то весь мир через несколько лет превратится в цветущий рай».
Куприн очень увлекся созданием виноградника и теперь жалел, что все надо бросить. Уезжая, он взял с меня слово, что я буду наблюдать за ходом работ и сообщать ему. Так у нас установилась переписка, от которой, к сожалению, почти ничего не уцелело…
Интерес Александра Ивановича к саду не ослабевал. Я получал от него много писем с расспросами, детальными советами, планами, восторженными мечтами, как сад будет выглядеть, и т.д. Работы обошлись недешево, и в конце концов из четырех десятин с большим трудом удалось утилизировать под виноградник около трех четвертей десятков фруктовых деревьев, из которых больше половины потом засохли. Единственное, что там было прекрасно,—это вид на море и горы с площадки, подготовленной для постройки дома.
В 1906 году Куприн по пути в Алушту заехал в Балаклаву посмотреть на свой сад. В сопровождении Марии Карловны и своего друга, профессора Ф.Д. Батюшкова, он прибыл ко мне на квартиру. Только мы собрались идти на участок, где все еще продолжались работы, как явился растерянный полицейский пристав: по закону он должен был арестовать Александра Ивановича, но ему это тяжело, и он требует немедленно уехать, так как иначе он, пристав, пострадает. С трудом, после просьб и намеков на «благодарность», пристав разрешил Куприну пробыть в Балаклаве один час, и Александр Иванович только издали успел взглянуть на свой будущий сад.
Перед отъездом Куприн дал мне щекотливое поручение: оставил 25 рублей с просьбой купить какую-нибудь вещь и передать ее приставу на память. Я знал, что приставам дают взятки, но не знал, как это сделать, и уже собирался написать Александру Ивановичу, что не могу выполнить его просьбу. Но однажды меня остановил на улице этот самый пристав и спросил, не знаю ли я, как доехал до места Куприн. Тогда я сказал, что Куприн оценил его деликатность и даже оставил мне для покупки подарка 25 рублей.
—Давайте мне эти деньги, я сам себе куплю подарок,—легко и быстро разрешил пристав этот мучивший меня вопрос.
Работы по саду продолжались, но он был прекрасен только в воображении Александра Ивановича. Содержание его в год обходилось около 300-400 рублей, доходу он давал около 50-60 рублей. Все же он носил громкое имя «Сад Куприна», и курортные дамы иногда устраивали туда паломничество. Они бывали разочарованы его нереспектабельным видом и не хотели верить, что это сад автора «Суламифи». Вместо возлюбленной царя Соломона там среди чахлых деревьев и лоз бродил неказистого вида оборванный старик-сторож, обычно не совсем трезвый…
Куприн, много мечтавший о своем саде, так его никогда и не увидел. Когда обстоятельства изменились и Александр Иванович мог бы получить разрешение на приезд в Балаклаву, он уже не хотел туда приезжать. В письме ко мне он раз написал: «У меня есть примета: никогда не возвращаться в то место, где был однажды счастлив».
V.
Куприн радостно воспринимал появление в литературе новых талантов. Так, в конце 1905 года в издававшейся тогда в Севастополе газете «Крымский вестник» были напечатаны очерки Н. Никандрова. Вспоминаю, как Куприн держал в руках номер газеты и взволнованно говорил: «Это талант, разыщу его». И он поехал в Севастополь в редакцию газеты. Через некоторое время я видел Никандрова в гостях у Куприна в Балаклаве… В 1907 году Сергеева-Ценского я видел в Петербурге у Куприных, жил он тогда у них на квартире на Разъезжей, у пяти углов…
Рассказывая о встрече с Толстым в Ялте, Куприн говорил:
—Знаете, в Питере есть ресторан, который известен тем, что среди его завсегдатаев был один, который когда-то видел живого Пушкина. И вот стоило ему появиться в зале, как начинался шепот: «Вот он…» Его сейчас же призывали к столу, усаживали, угощали вином и просили рассказать, как это было. И он рассказывал, что однажды гулял по Невскому проспекту. Вдруг слышит, как кругом говорят: «Вот он!»—«Кто?»—«Да Пушкин!» И действительно, на извозчике проехал в цилиндре и шинели Пушкин…
—Вот,—закончил Александр Иванович,—пройдут годы, и на меня будут указывать: вот человек, который видел живого Толстого.
(Воспоминания Е.М. Аспиза публикуются с сокращениями).
Справка
В Балаклаве А.И. Куприн написал рассказы «Штабс-капитан Рыбников», «Сны», «Тост», начал работу над очерками «Листригоны».
* * *
Иллюстрации: памятник А.И. Куприну в Балаклаве; дом в Балаклаве, в котором длительное время жил и работал Е.М. Аспиз. Под его крышей нередко Евсей Маркович радушно принимал известных в России людей, в том числе и автора «Листригонов».
Об авторе воспоминаний
С 1900 года в течение 22 лет фельдшер Е.М. Аспиз (1977-1968 гг.) врачевал балаклавцев и их гостей. Крепкие узы дружбы связывали Евсея Марковича с приезжими писателями. С.Я. Елпатьевский—В.Г. Короленко: «Это превосходный человек… лучше всех сумеет устроить вас».
По определению того же Сергея Яковлевича, «любимец всей балаклавской бедноты» написал замечательные воспоминания о С.Г. Скитальце, М.П. Арцыбашеве, И.С. Рукавишникове…
В конце ноября 1939 года писатель А.Б. Дерман сообщал литературному критику А.Г. Горнфельду: «Мой племянник Е.М. Аспиз, бывший фельдшер в Балаклаве, а ныне врач, написал очень милые воспоминания о Куприне». Несколько ранее литературовед Н.К. Вержбицкий назвал их «очень важными и ценными» для освещения пребывания видного русского писателя в Балаклаве. Нам известно, что воспоминания «А.И. Куприн в Балаклаве» были опубликованы в 1959 году в 23-м номере альманаха «Крым». В этом же году пятый номер «Литературной Вологды» вышел с очерком Евсея Марковича «С А.И. Куприным в Даниловском». (В конце 1906 года писатель уехал дальше от соблазнов столицы в Даниловское Новгородской губернии по настойчивым советам Ф.Д. Батюшкова).
Копии воспоминаний Е.М. Аспиза в 1999 году были переданы «Славе Севастополя» его дочерью—доктором биологических наук, членом Союза журналистов России М.Е. Аспиз. Тогда же по нашей просьбе Мирра Евсеевна написала серию очерков об авторах знаменитого «Балаклавского альбома». После публикации в «Славе Севастополя» они составили книжку.
Напомним: в течение многих лет рукописный «Балаклавский альбом» с 1905 года вела библиотекарь Е.Д. Левенсон. В нем оставили свои записи прозой и в стихах свыше двух десятков известных русских писателей (Куприн, Мамин-Сибиряк, Арцыбашев, Скиталец…) После кончины Елены Дмитриевны «Балаклавский альбом» хранил у себя Е.М. Аспиз. Ближе к 1960 году минувшего века Евсей Маркович передал его в отдел рукописей Российской государственной библиотеки.
Подборку подготовил А. КАЛЬКО.
