Хлеб—всему голова

Я шёл на почту за пенсией. В одном из контейнеров, до краёв заполненном мусором, увидел батон белого хлеба. Меня передёрнуло. Как можно выкинуть хлеб, хотя бы и чёрствый? Это же Хлеб! Какое кощунство! Расстроился, сел на скамейку, закурил. Нахлынули воспоминания, которые очень хотелось бы довести до людей, выбрасывающих хлеб вместе с мусором…

Гремела Великая Отечественная война. Здоровых парней и мужиков призвали в армию. Деревня осиротела. Вся тяжесть труда легла на женщин. Но и нас, подростков, в летние каникулы заставляли работать: в посевную боронили, в сенокос подтаскивали копны сена к скирдуемым стогам, гоняли коней в ночное. Мелкота поспевший лён теребила, собирала колоски после уборки урожая.
В войну лозунг «Всё для фронта, всё для Победы!» железно проводился в жизнь. Осенью почти весь урожай зерновых колхозы сдавали государству, даже посевное зерно оно забирало. (За ним в весеннюю распутицу на санях по щиколотку в талой воде на государственные склады ездили). Колхозникам к выдаче на трудодни оставались жалкие крохи—не килограммы, а граммы. Не на подводах в мешках они развозили по домам заработанное, а несли в котомках.
Все понимали, что хлеба до следующего урожая не хватит. Предпримчивые ещё до страды по ночам на ржаном поле срезали колоски. Срезали с опаской. Законы военного времени были жестоки: за десяток колосков суд мог заставить смотреть на небо в клеточку несколько лет. Правда, в нашей деревне «за колоски» никого не посадили. Бессменный бригадир Михаил Игнатьевич, глухой от рождения, когда сталкивался с «парикмахерами», становился ещё и «слепым», а доносить—боже упаси! Мелкое воровство из общего котла большим грехом не считалось.
В каждой семье к хлебу относились так, что не пропадало ни крошечки. Мой дед перед едой острым ножом нарезал хлеб тонкими ломтиками, прижимая каравай к груди и наклонясь над столешницей. После сгребал крошки в левую ладонь и отправлял в рот.
Холодные зимы тянулись долго. Ржаную муку хозяйки экономили, замешивая квашню, добавляли в тесто варёный картофель и лебеду, которых ближе к весне становилось всё больше и больше. Испечённые караваи, остывая, трескались и крошились в руках, зёрнышки лебеды неприятно хрустели на зубах. Экономили и картофель, о весенней посадке не забывали. Садили срезанными верхними частицами клубня, в которых глазков было побольше, остальное шло в пищу. После посадки к концу мая голод крепко брал за горло. Ходили по прошлогодним картофельным полям по колено в грязи и искали перезимовавшие гнилые клубни, не замеченные во время уборки урожая. Неприятно пахли лепёшки из этих находок, но ели—голод не тётка. Спасали молоко, коров держали почти все хозяйства, да съедобное разнотравье: крапива, щавель, берёзовые почки, зарождающиеся красные шишечки пихты. Поешь горячее варево из травы, а сытости как не было, так и нет.
С голоду в деревне не умирали, как жители блокадного Ленинграда. Сотни тысяч людей там умерло от голодной смерти. В самое тяжёлое время блокады человеку полагалось всего 125 граммов суррогатного хлеба в сутки. Ржаной муки в таком хлебе было максимум 75%, а остальное—пищевая целлюлоза, белковые дрожжи, жмых, хвоя. Целлюлозу и дрожжи делали из древесной щепы и опилок. Чем плотнее сжималось кольцо блокады, тем больше в хлебе было целлюлозы. Иногда до половины состава доходило. Да и хлебом-то этот продукт можно было назвать с большой-большой натяжкой. Это не еда, потому что целлюлоза не усваивается организмом. Она только создаёт иллюзию сытости. А тут хлеб, как мусор, выбрасывают…
Закончилась война, принёсшая столько горя. В первом послевоенном году новая напасть на народ обрушилась—неурожай. Я тогда в седьмом классе учился. Школа в соседнем селе—в пяти километрах от деревни. Идёшь зимой в школу на лыжах тепло одетый, но если в животе «крупинка за крупинкой бегает с дубинкой», мороз до костей продирает. Голодно, холодно, но семилетку окончил, получил неполное среднее образование.
На второй год после войны, когда хлеб был на корню, с едой совсем туго стало. Пришла как-то мать с работы, долго сидела на крыльце, положив руки на колени и уставившись в одну точку. Потом позвала меня и сказала, что в восьмой класс я не пойду, буду в ремесленном училище в райцентре учиться на слесаря. Пайка хлеба каждый день, оденут, обуют, ремеслу научат. Нам всё полегче будет: на один рот меньше. Так и определился мой жизненный путь.
14 декабря 1947 года отменили карточки на продовольственные товары. Я на всю жизнь запомнил эту дату. В городе в свободной продаже появился хлеб. На другой день, будучи помощником дежурного коменданта по общежитию, я насчитал, что за мою смену ребята принесли около сотни буханок чёрного хлеба. «Черняшка» стала дополнительным пайком к нашим скудным нормированным порциям еды.
…Пенсию я не получил, денег на почте не было. Она не убежит, завтра снова приду. Много ли нам со старушкой надо? Главное—хлеб дома есть. Попьём чайку с сахарком и белым хлебушком—и довольны. На деликатесы наших пенсий не хватает. Заканчиваю свои воспоминания. Может быть, кто-то, прочитав их, изменит своё отношение к хлебу. Народная мудрость гласит: «Хлеб—всему голова». Действительно, он требует к себе уважительного отношения.

С. ИСЛЕНТЬЕВ.