12o
В российской сокровищнице неповторимых поэтических шедевров существует лишь один лирический, поистине лунный перл замечательного искусника слова Афанасия Афанасьевича Фета, в котором нет ни единого глагола. Это—стихотворение «Шёпот, легкое дыханье…», созданное классиком отечественной лирики 170 лет назад.
Сегодня россияне отмечают знаменательную дату—200-летие со дня рождения Афанасия Афанасьевича Фета.
…На 1,5 тысячи десятин раскинулись ныне угодья по титулу полевых карт села Фурмановка Бахчисарайского района. Но 140 лет назад эти места числились поместьем Ак-Тачи, принадлежащим отставному полковнику, греку Ксенофонту Ревелиоти—другу поэта Божьей милостью Афанасия Фета.
В начале февраля 1879 года Фет в узком застолье с редактором «Московских ведомостей» Михаилом Катковым буквально заслушался рассказами хозяина, недавно вернувшегося из удивительного края—из Крыма. Именно эти отзывы о Полуденном бреге воодушевили давно никуда не выбиравшегося Афанасия Афанасьевича предпринять наконец поездку в южные дивные края, где у речки Качи и проживал его закадычный друг.
…В конце сентября Фет с женой Марией Петровной садится в вагон поезда, следующего в Крым, и в Симферополе пересаживается в роскошный экипаж, присланный радушным латифундистом Ксенофонтом Ревелиоти…
…В нецивильную бытность Афанасий Фет служил на Херсонщине в 13-м драгунском полку с майором Александром Тази, с кем его связывала крепкая дружба. И какова же была его радость, которую великий Пушкин четко обозначил «нечаянной», когда хозяин Ак-Тачи, прервав тихую застольную беседу, вдруг хлопнул в ладоши и сказал:
—А теперь, Фаня, готовься к сюрпризу!
—К какому же?
—А ты знаешь, что в Севастополе живет наш сердечный общий друг полковник Тази?
Надо было видеть лицо Фета, который на радостях даже обронил скупую мужскую слезу…
Тази в то время проживал в Севастополе на Северной стороне в доме своего зятя, отставного капитана Реунова, прибегая к современному языку, преуспевающего бизнесмена.
Состоялась, конечно, трогательная встреча трех отставных офицеров, и, что интересно, она произошла в одной из бань в изножье мыса Банного, что правее Михайловской батареи. Реунов владел шестью банями и накрыл поляну в самой респектабельной из них, потому как в военное лихолетье не успел капитально отремонтировать свое изрядно обветшавшее жилище—домик из трех комнат…
…Под вечер 3 октября Александр Тази и Афанасий Фет, минуя «хрулевские домики», с Южных ворот вошли на севастопольское Братское кладбище. Уже через несколько минут невообразимо мощное, торжественно-сладостное чувство овладело всем существом стареющего поэта. На мраморных плитах—знакомые имена прославленных военачальников: генерал-лейтенанта Хрулева, князя Михаила Горчакова, земляка Фета капитана 2 ранга, батарейца Николая Костомарова, гвардии майора, гусара-композитора Эраста Абазы…
Позднее в своих «Воспоминаниях» Фет напишет: «На каком бы умственном уровне ни стояли мы в настоящее время, вековечный пример защитников Севастополя, почиющих на Братском кладбище, никогда для нас не пропадет».
Судя по его мемуарам, Братское кладбище оказалось более чем достаточным в плане постижения Севастополя для так легко ранимой души Афанасия Фета.
…Он переночует у Тази и на следующий день в экипаже посетит Байдарские ворота, а затем вернется в имение гостеприимного Ревелиоти. Пройдет восемь лет, и Фет создаст свое знаменитое стихотворение «Севастопольское Братское кладбище»:
Какой тут дышит мир! Какая слава тризны
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов!
Рукою набожной сложила здесь Отчизна
Священный прах своих сынов.
…Его современники (да и литературные критики советского периода) будут долго ломать копья насчет феномена «героического» в творчестве Фета. И не зря: кроме нескольких статей на военно-патриотическую тему ничего подобного (имеется в виду героическая песня о севастопольском Братском кладбище) он никогда до 1887 г. не создавал и не сотворит потом до самой своей кончины.
Чем все-таки были вызваны такие строчки в его «Воспоминаниях»: «Нигде и никогда я не испытывал того подъема духа, который так мощно овладел мною на Братском кладбище».
Не реальная ли это аранжировка знаменитых тютчевских строк:
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба…
Думается, неизгладимое впечатление на поэта тогда произвел сам наш город, который, будучи на поступательном подъеме в начале 50-х годов XIX века, вдруг после беспримерной осады более чем на треть столетия канул в бездну разрухи, унылых развалин, пепелищ с тем, чтобы все-таки подняться с колен и обрести и прежние жилые границы, и былое величие южного морского бастиона державы.
Так какие горестные ассоциации вдруг овладели душой Фета осенью 1879 года? И были ли они? Были. Я сказал бы, особые, скрытые в глубине всего существа поэта.
И, может быть, не совсем корректно ставить на одну доску отдельно взятую человеческую судьбу и судьбу славного в веках героического города, но Фет себе это позволил. Он тоже когда-то был раздавлен жизнью (по воле судьбы долгие годы ему пришлось ждать разрешения императора жить под родовой фамилией Шеншин.—Авт.), и он тоже сумел найти в себе силы подняться и расправить плечи, возвратив все утраченное и приумножив былые ценности.
…Параллель, конечно, дерзкая по сути, но, право слово, она имеет место. И хочется закончить наш рассказ еще одним штрихом. Стихотворение, посвященное Братскому кладбищу, завершается загадочным двустишием:
Их слава так чиста,
Их жребий Так возвышен,
Что им завидовать грешно…
Видимо, у Фета были свои, чисто человеческие причины для такой вот белой зависти к «счастливцам», нашедшим здесь покой. Или же он, по жизни и нежнейший лирик, и отчаянный прагматик, действительно тайно мечтал о том, чтобы покинуть сей мир желательно именно так—в полном согласии со своей волей, красиво, в жертвенной схватке на поле брани.
Вспомним слова Наполеона из толстовской эпопеи «Война и мир», когда на поле Аустерлица взгляд императора пал на князя Болконского, сраженного в бою со знаменем в руках: «Вот красивая смерть!»
Фету всегда очень хотелось выстроить свою судьбу именно по этому принципу. И недаром в свой закатный, предсмертный час он решительным образом пожелал лично поставить точку.
Но не успел…
Леонид СОМОВ.
