13o
В конце 90-х годов мне довелось побывать и поработать в народном музее «Героика Балаклавы». Хранителем музея долгие годы, около 30 лет, была энтузиаст своего дела Фаина Ивановна Канева. Затем в 2005 г. фонды расформированного Народного музея истории Балаклавы стали частью музейного собрания Государственного музея героической обороны и освобождения Севастополя.
Народный музей истории Балаклавы был создан в 1967 г. До 1982 г. он функционировал в Доме культуры Балаклавского рудоуправления им. А.М. Горького, в 1982-1994 гг. не работал, с 1994-го по 2005 г. размещался в помещении Балаклавского Дома детского творчества.
За период работы музея его директорами В.А. Китровой, Л.В. Кожевниковой, Ф.И. Каневой была сформирована коллекция в количестве более чем 1,5 тыс. музейных предметов, которые характеризовали историю Балаклавы с древности до 2000 годов. Музей играл важную роль в культурной жизни Балаклавы, знакомил жителей и гостей с важнейшими событиями в ее истории, в нем собирались на праздники ветераны Великой Отечественной войны, при музее работали: советы следопытов—в 70-е гг., кружок краеведов—в 90-е годы. В 2001 г. балаклавскому музею было присвоено звание «Народный».
…Среди многих раритетов, представленных в витринах Народного музея, мне попались на глаза письма с фронта. Своеобразная севастопольская хроника мая 1944 года.
Молодые солдаты, матросы. Молодые офицеры. Кто они? Можно представить себе: в лице—запал победы, в глазах—сияние. Ныне они уже или глубокие седые старики, или ушли из жизни. Давайте признаемся: за последнее десятилетие мы преуспели в искусстве забывать сделанное ими. Словно бы даже гордимся короткой памятью. Но у всех ли она коротка? Не у всех!
Молодые немцы, как правило, очень далекие от политики, верят, что фашизм был побежден… Америкой. Ну еще Англией… Ну чуть-чуть Францией… Молодые японцы тоже считают: победила Америка. Но чтобы молодые думали так, как они думают, кто-то должен им внушать такие мысли. И внушают. Искусно и последовательно. Идет поток исторических трудов, телеинформации, газетных публикаций, передергивающих факты, подтасовывающих сводки военных лет.
Наша Победа оказалась ненужной и идеологам Запада, и идеологам Востока. В Польше, Чехии, Венгрии, Эстонии, на Украине (вот уж никогда бы не подумали…) срываются звезды с могил наших солдат. Втаптываются в грязь, в гранитное крошево разрушенных постаментов, в землю, из которой сочится кровь молодых, не доживших свое. И двойным, усиленным ложью, наглым блеском горят звезды присвоенных побед на флаге США,—его уважает весь мир. Нет, мы чтим память американцев и англичан, водивших конвои с оружием в порты Белого моря. Мы чтим память погибших в Арденах. Слезы американских вдов были так же горьки, как и слезы наших вдов. Но зачем же оспаривать истину: решающий вклад в победу над фашизмом был наш!
Если оспаривают—значит корыстны. Значит, знают, что делают. Знают!
Преклоним же колени перед погибшими. Почтим святые седины живых.
ЖИТЬ ХОЧЕТСЯ!!!
Письмо домой краснофлотца Юрия Москаленко, бойца 255-й бригады морской пехоты: «Здравствуйте, дорогие родители. Мамаша, братец и сестрица. Племянники Володя, Рая и маленькая Валечка. Шлю вам теплый фронтовой привет и пожелаю я вам счастья и здоровья в вашей дальнейшей жизни. Дорогая мамаша, братец и сестричка, сегодня 20-е 12-43 г. Я получил ваше письмо и в нем мамино фото. Я низко поклонился ей. Ровно три года, как я сражаюсь с немецкими захватчиками, я не виделся с вами и вспоминаю вас, дорогая мамаша, каждый день. В завтрашний день я вступаю опять в сражение и, если останусь жив, вернусь и увидимся. Но если я погибну, значит, это последнее мое письмо. Когда я прочитал ваше письмо и увидел, мамаша, вас на фото, опустились мои ленточки с бескозырки и слезы полились из глаз. Я вспоминаю все. Но сегодня я иду громить немцев. Вот сейчас снова бомбы, снаряды, мины. Дорогая мамаша, братец и сестрица, пока, до свидания. Целую вас всех крепко-крепко. Дорогой братец, маму не обижай. Может, я погибну, потому что мое сердце что-то предчувствует. Мама, если Нина вам пишет письма, передайте ей привет. Ваш сын и брат Юрий».
Уцелел Юрий! Предчувствия обманули. Вот и верь им! Шел, верно парень по родным полям и степям, грезил Севастополем. Напевал: «А помирать нам рановато…» Бои-то за Севастополь впереди. Кому брать его, если не моряку?
Письмо второе, перед штурмом Сапун-горы в мае 1944 года. До победы—рукой подать. Всего год! Три года пуля стороной обходила. Три года краснофлотец, комендор заговорен был и от осколка бомбы, и от снаряда, и даже от штыка, когда врукопашную схватывался с немцем. Видно, заговорен! Видно, ведет его путеводная звезда—всем смертям назло!—к жизни послевоенной, такой желанной, такой сладкой:
«1 мая 1944 год. Здравствуйте, дорогие родители, мамаша, братец, сестрица и племянники Володя, Рая и маленькая Валечка. Примите мой теплый фронтовой привет и пожелаю вам массу наилучших успехов в вашей жизни. Теперь сообщаю, что я еще жив и здоров, с первых же дней все время на фронте дерусь с озверелым врагом, не покладая рук и самой жизни. Правда, родная мамаша, тяжело все пережить, что встречается на нашем пути, но мы знаем, что нас призвали Родина и наш народ на защиту любимой Родины. Дорогая мамаша, братец, сестрица, вы, наверное, слышали из последних известий, что мы, моряки, освободили г. Керчь, Ялту и Феодосию и прошли этот широкий путь в боях с озверелым врагом, где враг дерется за каждый метр земли.
Дорогая мамаша! Правда, вам, может, обидно, что так долго длилось мое молчание к вам, но сами должны знать, что в жарких боях даже в гору глянуть нет минуты у нас. Уже пятые сутки глаз не прикрыл. Но, родные, пока. Иду в наступление. До свидания. Целую всех крепко-крепко. Ваш сын Юрий. Жду ответ».
Ответ не нашел адресата в живых… Блеск путеводной звезды оказался обманчивым. Красная фанерная поднялась над могилой Юрия в Балаклаве…
Жизнь на фронте—жизнь на ниточке, жизнь на волоске. Ты жив, ты здоров, ты занят своими повседневными делами. Но как знать, не вгоняется ли в ствол тяжелого орудия по ту сторону фронта снаряд, в котором твоя гибель? Но пока… но пока… но пока…
«Здравствуйте, милая Леночка,—пишет воин 1382-го сводного стрелкового полка 87-й дивизии 51-й армии Михаил Букатин.—Крепкий привет с Крыма. Я пока жив, здоров. Здоровье пока хорошее. Я уже писал за наши подвиги. Но ты, конечно, сама знаешь, я уже прошел почти весь Крым. Успехи неплохие. Но так много работы! Сегодня выбрал время написать тебе письмо.
В эти последние дни угрожала большая опасность, и я не мог даже почитать твое письмо в окопе. И в эти дни не было времени написать письмо на ходу в траншее. Мне даже не приходится спать, лишь слышен гул и свист, и в траншеях осыпается глыбами земля. Но ничего, понемногу освободим и весь Крым. Обо мне не беспокойся, надеюсь, увидимся. Да, весна пришла. Сердце рвется к встрече, так что надеюсь повидаться хотя бы один денек. Письма от тебя часто получаю. Благодарю за твое беспокойство ко мне. Затем—до свидания. Целую крепко. Миша. Привет твоим приятельницам, счастливо вам работать, а нам воевать, где подходит часто ко мне опасность».
Штурм Севастополя. Три дня боев. И немцы сброшены в море. На Феоленте оно не Черное. Оно—не «самое синее в мире». Оно—красное. Пехота, артиллерия избавлялись от лошадей, расстреливали их, загнав в воду. А эсэсовцы—даже от собак. А собака эсэсовцу—друг, брат, «товарищ по оружию». Но оккупанты приперты к урезу воды. Плавсредств мало. У очевидцев, видевших красным от крови Черное море, по их свидетельствам, волосы дыбом вставали.
Наши наступают. Кто-то шел первым. Кто-то вслед. Среди них, первых,—Михаил Букатин. Он жив. И потому переписка продолжается: «Здравствуй, Ленуся! После освобождения Крыма я жив, здоров. Находился на отдыхе. Я получил уже третью награду—орден Славы. За наши успехи благодарят нас в нашей газете, мы первыми ворвались—группа 10 человек—в Севастополь. В общем, успехи имею. Лена, у меня есть шанс побывать дома, на этих днях я должен выехать в Сталинград в командировку. Так что я в ожидании нашей встречи. Война так надоела. Пришлось пережить море огня. Ничего. Чему быть, того не миновать. До свидания. Целую крепко. Миша».
Заметка из фронтовой газеты называлась «Родина награждает севастопольцев». «Освобождением Севастополя закончился полный разгром врага в Крыму. В этой кампании сталинградцы умножили свою славу, повысили свое боевое мастерство. Родина благодарит героев штурма Севастополя, украшает их грудь орденами. Вот они, сталинградцы, герои боев за Севастополь, награжденные орденом Славы III степени».
И он среди прочих: Букатин Михаил Петрович. Порадуемся за него. И победил. И уцелел.
Еще письмо. Солдатский треугольничек. Адресат—Воробьев Григорий Михайлович. Гриша. Ему всего-то двадцать. Ему везет. Горя много, но и счастьем парень не обделен. Женат. Сам балаклавский, да и воюет рядом, а вот жена—в Мелитополе. Вот и пишет он своей эвакуированной родне: «Здравствуйте, дорогая тетя Леля и дядя Ваня!! В первых строках своего письма я вам сообщаю, что я жив и здоров, чего и вам желаю в вашей дальнейшей жизни. Тетя Леля, как я рад, что услышал, что вы живы и здоровы! Тетя Леля, в этот момент писания этого письма я нахожусь на фронте и пишу вам письмо перед тем, как идти на задание! За хорошее его выполнение меня примут в ряды ВЛКСМ.
Тетя Леля, я уже был ранен под Никополем и пролежал в госпитале 4 месяца, ранен был в спину. Рана была 20 см длина и 7 см ширина. Был на форсировании Сиваша—ворота Крыма. Дом наш сгорел. Вещи забрать не успел, тоже сгорели. Город Севастополь не узнать и Панораму, и все сады, и парки. После ранения я заезжал домой и, конечно, к своей жене Вале!! Тетя Леля, в общем, вы не можете себе представить, как у меня горит сердце, и какая радость, что я услышал, что вы живы! Тетя Леля, в общем, я уже пережил то, чего никогда не ожидал. Как мы за вас беспокоились! Думали, что вы уже не вернетесь. Я с мамой и Валей имею переписку. О вас я узнал от мамы. Ну, кончаю писать. Пока. До свидания. Целую вас крепко. Ваш племянник Гриша! (Чергунские живы). Продолжаю воевать».
И все еще воюет… И будет век, два, пять воевать пропавший без вести гвардии рядовой красноармеец Воробьев, тот самый, у которого «сердце горит»…
Письма к публикации подготовила Т. Воронина.
