18o
Столетие с четвертью (не меньше, может, даже больше) назад от Балаклавы по серпантину на обращенную к городку гору (высота 212,1 на военных картах) шагал одинокий путник. Время от времени он перебрасывал с левого плеча на правое и обратно увесистую треногу с массивным фотоаппаратом с хромовыми мехами. Им было выбрано удачное место для съемки…
Сравнительно недавно на выставке-ярмарке, устроенной сотрудниками севастопольских библиотек на площади Ушакова, я стал счастливым обладателем вполне сносной копии снимка далекого предшественника.
Мне было значительно легче повторить его путь. Достаточно сказать, что почти невесомая цифровая «мыльница», как живая, от нетерпения барахталась в кармашке безрукавки.
По размещенным на газетной полосе снимкам можем взглянуть на Балаклаву сквозь толщу 125 с лишним лет и на Балаклаву наших дней. Холмы, похожая на реку бухта, башни и крепостные стены—те же. Но канули в Лету дома под черепичными крышами, церквушка у поворота тропы в направлении урочища Кефало-Вриси. На фотографию более чем вековой давности еще не попали дома праздничного облика новой набережной с дачей Соколовой на самом видном месте. На своих местах они тоже выросли в дореволюционную пору. На западном берегу лагуны также целиком отсутствует Таврическая набережная с архитектурной доминантой—виллой Завадского. Наверняка за изгибом скалистого берега еще не пробил час постройки и виллы по проекту Краснова—автора чертежей Ливадийского дворца по заказу кума Николая II, графа Апраксина. На том же изгибе бухты мы могли бы заметить охотничий домик вельможного Юсупова, но и его еще нет на снимке фотомастера прошлого.
Что еще стоит отметить на сегодняшнем снимке, так это попавшее в кадр обилие маломерных судов. От них в глазах рябит. На снимке же старины глубокой нам дано насчитать с десяток парусных и весельных лодчонок и фелюг. И это в Балаклаве, население которой жило в основном рыболовным промыслом и устройством морских прогулок для приезжей публики!..
Но, как в песне поется, то ли еще будет… О ближайшей перспективе городка листригонов мы получили некоторое представление, остановив взгляд на фотокопии эскизного проекта реконструкции набережной Балаклавы. «В план входит создание в Балаклаве яхтенной марины,—говорится в тексте, размещенном в социальных сетях.—Также предполагается расширение дороги на Таврической набережной и обустройство новой парковки».
Балаклавцам многих поколений доводилось не просто наблюдать, а вынужденно, с душевной болью принимать коренные перемены в облике своего любимого гнезда. Сотворившие его в течение веков греки добивались назначения на пост городского старосты своих соплеменников—Гинали, Цакни, еще кого-то. Перед своими назначенцами выдвигалось главное требование: любой ценой оградить Балаклаву от нашествия курортников, праздной публики. Считалось, ничто не должно было отвлекать аборигенов от ловли рыбы, дельфинов, прочих морских обитателей. И Гинали, и Цакни горячо били себя в грудь, обещая отстоять желание земляков.
Судя по всему, далеким моим предшественником городок запечатлен как территория «свободных балаклавских рыбаков». С некоторым опозданием, но с надеждой после доброй порции убойного молодого вина, употребленного вместе с закадычными друзьями-листригонами, о ней мечтал Александр Куприн. Напомню, не что, а как писал классик о чуждых его собутыльникам приезжих. Уже в первом же абзаце «Листригонов»—этапного в творческом наследии писателя произведения—читаем о них: «В конце октября или в начале ноября Балаклава… начинает жить своеобразной жизнью… Последние курортные гости потянулись в Севастополь со своими узлами, чемоданами, корзинами, баулами, золотушными детьми и декадентскими девицами. Как воспоминания о гостях остались только виноградные ошкурки… в противном изобилии, да еще тот бумажный сор в виде окурков, клочков писем и газет, что всегда остается после дачников».
Восхищают образы, обороты мастера слова. Но, как говорится, с кем поведешься… После шумного застолья впечатлительный Александр Иванович увлек своих вдохновителей на почту, откуда в столицу царю ушла их телеграмма на тему «свободных рыбаков». Об этом на второй же день все могли бы и напрочь забыть, если бы не оперативный ответ на имя Куприна премьера Столыпина: «Когда пьешь, закусывай».
Никому не было дановстать на пути стремительной поступи жизни. Сами городские старосты взялись за нарезку для продажи земельных участков под строительство дач. История сохранила имена самых именитых их владельцев: графа Нарышкина, княгинь Веры и Софьи Муравьевых, контр-адмирала Феодосьева, состоятельных специалистов и предпринимателей Зусмана и Завадского, не менее удачливых в делах Марецкой и Соколовой. О князе Юсупове уже сказано. «Имение их очень красиво расположено как раз напротив выхода из бухты»,—отметил в своем дневнике Николай II о даче тоже уже упоминавшегося в данном очерке графа Апраксина. При случае император навещал в Балаклаве своего кума. Как-никак, почти родственники.
Глядя на новоселов, не робели и местные оборотистые граждане. Одна за другой на набережной вырастают гостиницы «Гранд-отель» и «Россия» одного из представителей рода Гинали и его свата Бисти.
Сто десять лет назад увидел свет очередной выпуск «Издания Балаклавского городского управления». Он содержит разнообразную информацию о недюжинном потенциале городка на ниве рекреации. В брошюре, например, помещен список домовладельцев, которые предоставляли отдыхающим комнаты и квартиры. Перечень состоит из 52 фамилий. «И др.»— значит «и другие». Что любопытно: в этот список внесены Капитанаки, Василькиоти, имена других листригонов, которые наверняка вместе с Куприным отправляли на имя царя телеграмму курьезного содержания. Очень скоро друзья писателя и герои его произведений почуяли реальную выгоду.
В прошлом году в Коктебеле, у подножия Карадага, я снимал с виду романтичный домишко в 20-30 метрах от воды с видом на гору Кучук-Енишар, на мыс Хамелеон. За сутки в течение двух недель платил… Страшно вспомнить… И за что? За открывавшиеся ночами сквозь кровлю звезды над головой, отсутствие одеяла и полотенца, удобства за гаражом и прочие «прелести». «Зато вид какой»,—пытались успокоить меня хозяева.
Своим гостям балаклавцы предлагали не только вид на окрестные горы и лазурную бухту.
Цакни (тот самый Цакни, который обещал соплеменникам всемерно препятствовать курортному будущему Балаклавы) продавал земельные участки. Городской староста, будучи не шибко грамотным, в здании городского управления разместил библиотеку.
Газетную площадь я на чем-то другом сэкономлю, однако более-менее полно назову периодические издания, на которые была оформлена подписка: «Вестник Европы», «Русская мысль», «Русское богатство», «Современный мир», «Московский еженедельник», «Исторический вестник», «Нива», «Новый журнал для всех», «Новая жизнь»… Нет, ставлю многоточие. Одних только журналов различной направленности поступало в библиотеку двадцать наименований, в том числе, обратите внимание, «Юный читатель» и «Крымский вестник»—«Слава Севастополя» того времени. Так, кажется.
В рассветный период развития Балаклавы как курорта ее население насчитывало раз в десять меньше людей, чем в наши дни. В потрясающих «Очерках Крыма» Евгения Маркова утверждается: если кому-то не повезло, так это Балаклаве и ее обитателям. Самые безобидные, самые мягкие о них слова в книге: «…местечко битком набито горбоносыми, черноволосыми и черноглазыми греками. Это чисто племя коршунов, приютившееся на пустынных скалах уединенного, рыбообильного залива. Они ловят эту рыбу, продают эту рыбу и, кажется, больше ничего не знают и знать не хотят».
В связи с наметившимся курсом на рекреацию потребовались, как мы сегодня говорим, объекты инфраструктуры. К 1910 году город располагал земской школой, частным училищем 3-го разряда с правами прогимназии, банком, нотариальной и почтово-телеграфной конторами, земской больницей и амбулаторией, аптекой, конно-почтовой станцией, еще кое-чем.
Наконец, «вишенка на торте». Как бы еще не в 1890 году в Балаклаве на стыке современных улиц Новикова и Крестовского в специально построенном здании открыли театр. Не без удовольствия с его постоянной труппой на сцену выходили Орленев, Жеребцова-Андреева, Бочаров, Большаков, Андреев и другие столичные знаменитости. С балаклавцами сотрудничал Петипа—лучший до сих пор постановщик «Лебединого озера» П.И. Чайковского.
Под воздействием сшибающего с ног вихря событий 1917 года в Балаклаве осел Собинов. На оперные постановки непревзойденного в России тенора откликались самые массовые и авторитетные газеты Москвы и Санкт-Петербурга. Мало-помалу в Балаклаве формировалась прослойка интеллигенции. Тем не менее и библиотека, и театр, и задуманное городское собрание (предтеча курзала) создавались с оглядкой на «господ приезжих».
Угодить «господам приезжим» стремились и местные медики. Один из них, Педьков, говорят, спас Париж от эпидемии. Дома такие, как Педьков, разработали методологии лечения коварных недугов употреблением винограда, кумыса. На базе научных открытий людей оздоравливали, умело применяя морские, песочные, воздушные и солнечные ванны. В бухте на мелководье начали добычу лечебных грязей. В оптимальных пропорциях они содержали хлористый натрий, бромистый калий, бромистый натрий и другие полезные вещества. Их исследовал знаменитый в области курортологии профессор Вериго. Его вывод: по целебным свойствам балаклавские грязи равны грязям сакских и одесских лиманов. В советский период нашей истории на месторождение лечебных грязей взгромоздили объекты завода «Металлист». Рядом, наискосок через дорогу, навевают печаль еще не истлевшие до конца руины грязелечебницы.
Было время, когда Ялта с ревностью и тревогой глядела на стремительную поступь Балаклавы—конкурент, как-никак. Людской поток сюда становился все плотнее. Вкрапление в нем людей творческих профессий, особенно писателей, было самым значительным в Крыму.
Библиотекой заведовала ссыльная (значит, грамотная) Е.Д. Левенсон. Она завела специальный альбом, в котором пользующиеся известностью гости оставили впечатляющие записи. «Здесь (в Балакаве.—Авт.) единственное место в Крыму, где можно проводить лето—жары нет и нет москитов. В Ялте с июня по октябрь жить невозможно—здесь, в Балаклаве,—отлично»,—отметил в настоящее время полузабытый писатель В.В. Муйжель. Его собрат по перу, врач по профессии С.Я. Елпатьевский жил в Ялте, имел дачу у Карадага. Между тем признавал: «По воздуху, солнечности и теплу лучше всего Балаклава. Полное отсутствие пыли, ветер только с одной стороны—из степи, значит, сухой, уют… тепло». Официально было признано, что Балаклава для отдыха, оздоровления страждущих по климатическим условиям лучше и Севастополя, и Ялты. Не нуждающийся в представлении Д.Н. Мамин-Сибиряк пользовался подчеркнутым уважением заведующей библиотекой. В предложенном Еленой Дмитриевной альбоме автор «Приваловских миллионов» написал: «Чудное местечко, счастливое тем, что на него обращено очень мало благосклонного внимания его величества публики». «Не свистят пароходы, не громыхают поезда, не звонят трамваи, не шумят извозчики, не кричат люди; тихо шепчет бухта. Все—свои люди»,—вторит коллеге тот же С.Я. Елпатьевский.
Александр Куприн тоже не отказал Е.Д. Левенсон в автографе. Но о знаменитой балаклавской тишине Александр Иванович сказал в «Листригонах». «Тишина не нарушается ни одним звуком человеческого жилья,—говорится в повести.—Изредка, раз в минуту, едва расслышишь, как хлюпает маленькая волна о камень набережной. И этот одинокий мелодичный звук еще больше углубляет, еще больше настораживает тишину. Слышишь, как размеренными толчками шумит кровь у тебя в ушах. Скрипнула лодка на своем канате, и опять тихо. Чувствуешь, как ночь и молчание слились в одном черном объятии».
Здесь, в Балаклаве, писатели не только коротали время за шахматами, в прогулочных лодках, в библиотеке, а то и участвуя в невинных дружеских розыгрышах, но и напряженно работали над новыми произведениями. Из них можно было бы составить несколько объемных томов. Их авторами стали бы Куприн, Скиталец, Мамин-Сибиряк, Арцыбашев, Рукавишников, Рославцев, Муйжель, Ладыженский… До писателей этого поколения был, например, Мицкевич. После Куприна и компании были Паустовский и его современники.
Очень нелегко прервать перечень достойных прозаиков и стихотворцев. По-настоящему влюбленному в литературу человеку слышны, как кажется, не угасшие шаги, голоса Бунина, Ахматовой, Гумилева, Леси Украинки, а еще Зощенко. Список тружеников пера, творческие планы либо житейские обстоятельства которых привели их в Балаклаву, как ни составляй, все равно будет неполным. И каждое новое имя будет волновать чуткую душу, подвигнет открыть книгу того или иного автора.
Нынешней весной на набережной Назукина нарисовалась бурильная установка. Видимо, перед ее экипажем была поставлена настолько непосильная задача, что машина со сверлом оказалась в воде. Нынешним летом, похоже, с Кавказского побережья пригнали плавучую бурильную установку.
Ее запустили в дальнем углу бухты. В среде ранних-преранних любителей морских ванн пошли «разговорчики в строю»: «Что?», «Кто?» Неужели добрый человек сохранностью залежей целебных грязей заинтересовался? Оказалось, нет. За сравнительно короткое время буксир с остановками протащил понтон с машиной и сверлом по периметру всей лагуны. Скромнейший пляж, так называемый «лягушатник», осадил с двух сторон. К руинам виллы Апраксина на западном берегу металлический монстр тоже сунулся.
Можно было бы повторить почин Куприна и его друзей. Правда, на трезвую голову написать по указанному Высоцким адресу—в «Спортлото». Не лишне попросить восстановления виллы Апраксина, охотничьего дома Юсупова, дачи Завадского, домов, в которых квартировал Куприн, и других домов-памятников, дошедших до наших дней.
Но что мы наблюдаем? С домика архитектора Врангеля, однофамильца Черного Барона, исчезла охранная доска. Неужели ветром сдуло или это досадное совпадение? С виду особнячок на улице Калича непоказной. При желании кто-то скажет про него все, что угодно. Но всмотритесь в его архитектуру. Она сдержанна и гармонична—одно удовольствие. Почему бы не вернуть на его фасад исчезнувшие доски?
Не в здании бывшего военкомата, как намечалось лет 15-20 назад, можно открыть в Балаклаве музей гуманитарного направления, а в таких памятниках архитектуры, как дом Врангеля. Еще лучше—в здании градоначальства, где в настоящее время прописалась Фемида. Стоит немалых трудов, чтобы убедить приезжих: в Балаклаве нет музея Куприна. Хотя лет тридцать назад его собирались открыть. Дело оказалось не в бюджете. Оно заключалось в нежелании… музейщиков взвалить на свои плечи, с их точки зрения, лишние хлопоты. А ведь мог получиться чудо-музей, пусть даже не Александра Куприна, но с интересными и познавательными залами: античным (четверть века назад Балаклава явила миру сенсацию—комплекс объектов храма Юпитера Долихена), литературным, рекреации, виноделия.
Что пока предложено проектом реконструкции набережной Балаклавы? Снова обратимся к нашему источнику из социальных сетей. «Намечается перестройка всей территории по периметру Балаклавской бухты и ее северной части, создание нового общественного центра,—говорится в предложенной нам информации.—Преображенная набережная будет сплошной и займет около трех километров… Будут выстроены причал для пассажиров, большая новая площадь и разбит парк вдоль реки Балаклавки…»
Реконструкция набережной Балаклавы, которая вот-вот развернется, конечно, затевается не только ради большой новой площади или парка вдоль Балаклавки. «В план входит создание яхтенной марины,—говорится далее в документе,—примерно под 600 судов с новыми причалами… В данный момент в бухте может размещаться до 500 судов. Также предполагается расширение дороги на Таврической набережной и обустройство новой парковки».
«Балаклава—оригинальнейший уголок Российской империи»,—писал Куприн. Оригинальнейший—значит ни на что не похожий. Такой же Балаклаве и надо остаться.
Напоследок рискну дать совет: прежде чем браться за проект реконструкции набережной, не лишне было бы у исполнителей принять экзамены по купринским «Листригонам». И тогда, возможно, хорошие планы стали бы еще лучше.
Определяющим делом в изменчивой судьбе балаклавцев были рыболовство, рекреация, добыча полезных ископаемых. Нынче им может стать яхтенная марина. Жизнь идет.
А. КАЛЬКО.
Фото автора.
