17o
Отмечая в эти дни славный юбилей—200-летие со дня рождения Николая Алексеевича Некрасова, россияне в большинстве своем, безусловно, ставят этого замечательного поэта, прозаика и издателя, классика высочайшего топ-уровня отечественной литературы вне зоны беспамятства и забвения и в ХХI веке. Его гениальная поэма-эпопея «Кому на Руси жить хорошо» продолжает в обязательном порядке изучаться в старших классах школ и гимназий России. И за скобки названия этой уникальной поэтической энциклопедии русской жизни более чем 150-летней давности вынесены вопросы, на которые и нынешние соотечественники традиционно ищут и будут искать ответ: «Кто виноват?» и «Что делать… для всеобщего счастья?» Николай Алексеевич Некрасов так и не дописал завершающую, пятую главу своей харизматичной поэмы, оставив, по всей видимости, свершить это нам. Поистине, эстафетная традиция—это не поклонение пеплу, а передача огня…
Сострадательности горькие уроки…
…Этот стылый ноябрьский день—день рождения 12-летнего Николки—на всю жизнь отчеканится в памяти мальчика двумя сопряженно зловещими событиями, ставшими одним из первоисточников его «страстной страдальческой поэзии», как спустя много лет напишет о творчестве Николая Некрасова гениальный автор «Великого пятикнижия» Федор Достоевский.
…В то самое утро отец будущего «народного печальника», классика российской поэзии, Алексей Некрасов, отставной майор егерского пехотного полка отдал распоряжение запрягать двуколку для поездки в губернское Дворянское собрание в Ярославле. Но не прошло и четверти часа, как во двор родовой деревеньки Некрасовых, Грешнёво, возвратился отец семейства с руганью и проклятиями. Оказывается, мерин Каштан на полпути к Ярославлю вдруг взбрыкнул и чуть было не завалился на обочину—захромал, отлетела подкова…
На глазах у мальчика, предвкушавшего, как его тихая и кроткая матушка Александра Андреевна вечером зажжет двенадцать свечек на именинном пироге, его отец, по жизни тиран и жестокий крепостник, самолично безжалостно выпорол на конюшне деревенского кузнеца Никодима.
Мальчуган видел всю эту мерзость. Заливаясь слезами, он заперся в детской барской усадьбы, выходящей окнами на печально знаменитый Ярославско-Костромской столбовой тракт—Владимирку, по которой, кстати, великий Гоголь благословил мчаться свою аллегорическую птицу тройку—Русь…
В пятом часу вечера этого же дня глазам мальчика, потрясенного звуками свистящих розог и видом залитой кровью спины несчастного Никодима, предстала не менее жуткая картина. С севера на заледенелую дорогу ступила шеренга звенящих цепями арестантов, отправляемых по этапу в далекие остроги «за Урал-камень»…
Вдруг один из каторжан упал, запнувшись о колодку, и не смог выполнить грозный приказ конвоира встать и продолжать движение. Два солдата решили его поднять силой, нанося удары прикладами винтовки по плечам несчастного. Однако он в отчаянии разразился площадной руганью и, стоя на коленях, вдруг замахнулся на вертухая. Прогремел выстрел, и колодник замертво рухнул на заснеженную землю…
…Эта необычайная чуткость к чужой боли и душевным людским страданиям явилась камертоном неустанного правдоискательства в созданных им впоследствии поэтических перлах, вершиной которых стала поэма «Кому на Руси жить хорошо». Детские трагические воспоминания «народного печальника» наиболее полно отразились в таких его строках:
…Был господин Поливанов жесток;
Дочь повенчав, муженька благоверного
Высек—обоих прогнав нагишом,
В зубы холопа примерного,
Якова верного, Походя дул каблуком…
«Под крылом» неистового Виссариона
…Именно в родной деревеньке в сердце Некрасова, выросшего среди селян-мужиков и крестьянских детей, навсегда поселилось чувство неизбывной любви к выходцам из народа. Тому порукой, кроме его венчального шедевра—поэмы «Кому на Руси жить хорошо», служат хрестоматийные вещи: поэмы «Мороз, Красный нос», «Русские женщины», стихотворения «Железная дорога», «Несжатая полоса» и сотни других…
А самодурство его отца, постоянно тиранившего крепостных, явилось той самой лакмусовой бумажкой, на которой наглядно отпечаталось его стремление ступить на тропу войны с произволом, царящим в стране, где всяческим реформам противостоял кнут самодержавия…
…В Ярославской гимназии юноша ощутил в себе страстную тягу к сочинительству, к литературным трудам, что с детства поощрялось его матерью, женщиной высокообразованной и весьма эрудированной. И так вышло, что шестнадцатилетний безусый парнишка, вопреки воли отца, который кроме военной карьеры не видел для сына иного поприща, тайком сбежал из дома и с заветной тетрадкой подражательных стихов и десятью рублями в кармане «постучался» в канцелярию Петербургского университета, надеясь на чудо—успешно выдержать экзамен на филфак.
Однако чуда не произошло. Сразу определиться с высшим образованием ему не довелось, пришлось два года довольствоваться курсами вольнослушателя. В своем письме к сыну рассвирепевший родитель лишил его материальной поддержки.
Этот период жизни поэт потом называл «петербургскими мытарствами». Его ученические стихи в сборнике «Мечты и звуки» в пух и прах разнесла и повергла закланию критика, месяцами он жил в холоде и голоде, пробиваясь жалкими гонорарами в столичных непрезентабельных газетенках и пятикопеечной мздой за написание прошений для безграмотных крестьян.
Многолетнее общение Некрасова с деревенским людом, а в городе—с прототипами персонажей горьковской пьесы «На дне» подвигло начинающего поэта посвятить свое творчество бедам простого человека.
И вот—удача! Судьба сводит его с Ф. Кони—издателем театрального журнала «Репертуар и пантеон», которому очень понравился стихотворный фельетон Некрасова «Говорун». Вскоре на волне уже часто публикуемых водевилей и фельетонов Некрасова стала расти его популярность, что было отмечено В. Белинским, чьи социалистические идеи нашли горячий отклик в творчестве будущего «народного печальника».
Как-то Виссарион Белинский в узкому кругу сказал издателю И. Панаеву: «Знаете, а ведь Некрасов—поэт истинный, его стихи проникнуты мыслию, в них много умного, дельного и современного…»
Дружба с В. Белинским стала в профессиональной судьбе Николая Некрасова неким мощным водоразделом, определившим, по сути, его восхождение к вершинам народной славы. Он так писал о своем учителе: «Ты нас гуманно мыслить научил…»
Тут следует сделать важное отступление. Белинский узрел в натуре Некрасова весьма типичную для ярославцев черту—предприимчивость и дал совет своему юному другу всерьез заняться организацией литературного дела.
Н. Некрасов решает обратиться к работе в издательской сфере. Он становится отцом-вдохновителем двух альманахов—«Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник», в которых охотно печатаются представители «натуральной школы»: А. Герцен, И. Тургенев, Ф. Достоевский, В. Даль и в будущем вернейший друг Некрасова журналист Иван Панаев, талантливейший представитель гоголевского направления.
…Как-то в узком кругу на дне своего рождения Николай Алексеевич делает Ивану Панаеву дерзкое предложение:
—Иван Иванович, а как вы смотрите на то, чтобы с высоты минувшего десятилетия бросить наши взгляды на пушкинское детище и возродить его былую славу?
—Это вы об убыточном журнале «Современник»?—отозвался Панаев.
—А что, боязно?
…Сказано—сделано. Влачащее вообще-то жалкое существование пушкинское чадо под редакцией П. Плетнева давно нуждалось в «свежей крови», в умелой издательской руке. Так, по сути, и восстал из пепла знаменитый журнал Первого поэта России, в нем на долгие годы сплотились самые талантливые литераторы и поэты начала 50-х годов ХIХ столетия…
«Современник»—зеркало Крымской страды
…Именно в лоне этого возрожденного журнала взросли самые замечательные творения его главного редактора—Н. Некрасова, а также И. Тургенева («Записки охотника»), роман «Обыкновенная история» И. Гончарова, повесть «Сорока-воровка» А. Герцена, поздние критические статьи В. Белинского.
Некрасову, конечно, было трудно держать на плаву ведущий прогрессивный журнал России. Свирепствовала цензура, даже в поваренных книгах ее церберы умудрялись купировать словосочетание «вольный дух». Так что издателям журнала, в частности самому Некрасову как необычайно разворотливому редактору, приходилось мастерски уклоняться от злобных нападок властей. На его знаменитые еженедельные обеды часто приглашались цензоры, которых он умел ублажать. А в Английском клубе Некрасов как его постоянный член предпочитал вовремя ввязаться в игру в покер с очень нужными вельможными особами, как бы нечаянно после своего «проигрыша» заручаясь их поддержкой против тех, кто готовил очередную государственную атаку на журнал…
Апогея своего расцвета и влияния на умы соотечественников былое детище Пушкина достигает на пороге Крымской (Восточной) войны 1853-1856 годов. Россияне жадно ловили любое свежее известие с театра военных действий, однако с опозданием на десять дней лишь редакции «Русского инвалида» разрешалось напечатать два-три скупых сообщения, в то время как иностранные газеты и журналы с завидными подробностями публиковали расширенную информацию о действиях союзников в Крыму…
И вот на этом фоне лишь в журнале «Современник» формировалось общественное мнение в России о причинах и ходе войны.
На сей счет замечательный поэт Ф. Тютчев отозвался в некрасовском журнале следующей сентенцией: «Поражаешься, наблюдая, как мы здесь поддерживаем с пошлым смирением их (корреспондентов западных газет.—Авт.) ложь и утайки… А когда наших идиотов спрашивают о причинах сдерживания известий из Крыма, они нам говорят, что это для того, чтобы не раздражать общественное мнение…»
…Едва ли не первым в России Некрасов откликнулся на появление союзнического флота под Кронштадтом, создав стихотворение «14 июня 1854 года», где каждая строчка дышала ненавистью к врагам, посягнувшим на его родную землю:
Великих зрелищ мировых судеб
Поставлены мы зрителями ныне…
Исконные, кровавые враги,
Соединясь, идут против России.
Николай Алексеевич пишет: «Свора объединилась, так как ни одно из европейских государств не посмело самолично бросить вызов России…» Со дня сотворения этих звучащих сакрально слов минуло чуть более 165 лет, но, согласимся, воспринимаются они сегодня суперсовременно, как нельзя символично, бьют в точку…
Он с восторгом воспринял в мае 1855 года известие о том, что И. Панаев получил из Севастополя от поручика Л.Н. Толстого «прекрасное творение»—сборник очерков «Севастополь в декабре». И, конечно же, главной душевной болью в это трагическое время для него явилась сдача осажденного союзниками города.
В середине июля 1855 года Н. Некрасов пишет И. Тургеневу: «Хочется ехать в Севастополь. Ты над этим не смейся. Это желание во мне сильно серьезно… А что до здоровья, оно будет там таким же, как и здесь».
…Не проходило недели, чтобы в «Современнике» не появились очередные публикации с брегов воюющей Тавриды. Их присылали журналисты А. Столыпин, Н. Сокальский и, конечно же, самый первый в России военный корреспондент Н. Берг—автор впоследствии знаменитого «Севастопольского альбома».
Как бы вторя очевидцам Севастопольской страды, сам Некрасов в то время создает стихотворения «Внимая ужасам войны» и свой прекрасный шедевр «Саша».
А вот что еще написал о защитниках Севастополя инициатор возрождения «Современника» Н.А. Некрасов:
Народ-герой!
В борьбе суровой
Ты не шатнулся до конца.
Светлее твой венец терновый
Победоносного венца!
Сбылась-таки его мечта…
…В августе 1876 года в виноградный сезон лейб-медик царского двора С.П. Боткин советует уже серьезно больному Николаю Алексеевичу срочно ехать в Крым на лечение. И таким образом, страстное желание поэта побывать в том краю, куда более двадцати лет назад так неистово рвалось его сердце, все-таки свершилось…
Он и его жена Зинаида Николаевна сели в севастопольский поезд и прибыли в Ялту первого сентября, поселившись в гостинице «Россия» в 68-м номере…
В письме своей младшей сестре Анне Буткевич поэт тогда писал: «Море и здешняя природа пленяют и успокаивают…»
Тут за неполные два месяца он создает 1300 стихотворных строк, заканчивает позже запрещенную предпоследнюю, четвертую главу поэмы «Кому на Руси жить хорошо», конкретно—«Пир на весь мир» с посвящением Боткину…
А в одном из тихих очаровательных октябрьских дней выдалась наконец и оказия—экскурсионная поездка в Севастополь.
Он попал к нам в то время, когда по всей России была объявлена подписка на благоустройство здесь Исторического бульвара по линии бывших бастионов, когда несколько месяцев назад сюда, на станцию Севастополь Лозово-Севастопольской железной дороги, прибыл сигнальный товарный поезд; своими глазами тут поэт увидел «первые тело-движения» прокладки водопроводов, укладки гранитных мостовых—старт эпохальных преобразований городского головы Давида Ротгольца…
Существует предположение одного из биографов поэта о том, что Николай Алексеевич внес самолично Давиду Михайловичу немалую сумму на создание Исторического бульвара и что он посетил Малахов курган, о героизме защитников которого много лет назад написал военкор Николай Берг, чью рукопись Некрасов некогда правил со слезами на глазах…
Еще в 1857 году, после возвращения из Рима, поэт создает поэму «Тишина», где Русь предстает в едином собирательном образе народа-героя, демонстрируя несгибаемое бесстрашие в битве с врагом на бастионах «твердыни, овеянной славой».
…И вот теперь, возвратившись из Севастополя в Ялту, поэт, коротая долгие осенние вечера в гостинице «Россия», не мог отрешиться от ностальгических впечатлений после посещения воочию встающего из руин города. В памяти Некрасова периодически всплывали горячие строки из его давней поэмы «Тишина», которую нещадно терзала цензура:
Свершилось!
Мертвые отпеты,
Живые прекратили плач,
Окровавленные ланцеты
Отчистил утомленный врач.
Военный поп, сложив ладони,
Творит молитву небесам…
И севастопольские кони
Пасутся мирно…
Слава вам!..
Это он и о нас, севастопольцах начала ХХI века, достойно несущих славу родного города-героя… Поистине, так и тянет повториться: «Эстафетная традиция—это не поклонение пеплу, а передача огня…»
Леонид СОМОВ.
—Н.А. Некрасов не завершил свое образование ни в гимназии, ни в университете. Обладая уникальной памятью, он невероятно много читал, создав колоссальный багаж знаний из сокровищниц мировой литературы и искусства.
—Родившись третьим ребенком в семье, он имел 13 братьев и сестер.
—Его дед и отец были азартными картежниками. Прадед, отыгрываясь, периодически закладывал свое дворянское гнездо. Некрасов, как и Пушкин, в сводках полиции Петербурга о знаменитых картежниках столицы числился под № 42. Ежегодно на свою пагубную страсть—лудоманию—он откладывал 20 тысяч рублей.
—Он очень верил в приметы: например никогда не садился играть в карты и не приступал к написанию стихов в седьмое число месяца—опасался бросить тень на свой нумерологический день рождения.
—Великий поэт был одержим приверженностью к охоте. В компании с Тургеневым нередко выходил на медведя один на один.
—Некрасов слыл отчаянным сердцеедом, был в любовной связи с женой своего партнера по журнальному бизнесу, Авдотьей Панаевой. Много лет все трое прожили под одной крышей.
—«Русский Гюго» не оставил потомства. Его единственный сын умер в младенчестве.
—Ф. Достоевский ставил Н. Некрасова третьим среди гениальных русских поэтов—после А. Пушкина и М. Лермонтова.
—Перед смертью, заглушая боли в желудке, Николай Алексеевич пил много спиртного.
—Предметом саднящей тайной боли поэта на протяжении многих лет было тягостное воспоминание о своем «неверном звуке», когда он, стремясь спасти помеченный черным знаком неблагонадежности журнал «Современник», решился, рискуя своей репутацией, написать… оду в честь М.Н. Муравьева-«вешателя», главного гонителя крестьянской реформы в России.
—В Ялте в 1876 году тяжелобольной Некрасов написал в гостинице «Россия» предпоследнюю, четвертую главу своей знаменитой эпопеи «Кому на Руси жить хорошо». Спустя более чем полвека В. Маяковский в этом же номере гостиницы (68-м) завершил поэму «Хорошо!»
—Несколько тысяч человек сопровождали Н.А. Некрасова на Новодевичье кладбище в последний путь. Во время гражданской панихиды Ф. Достоевский в своей речи рискнул сравнить Некрасова с Пушкиным. Из толпы революционной молодежи раздались крики: «Выше! Выше!» И наиболее голосистым оппонентом автора романа «Преступление и наказание» оказался Г. Плеханов—видный революционер и философ.
