Маяковский в Севастополе

Об авторе

Почти полвека назад в престижнейшем на то время московском издательстве «Советский писатель» вышла книга воспоминаний Федора Левина «Из глубин памяти». В ней на положенном месте помещена аннотация. «Жизнь недавно скончавшегося литературоведа и критика, старого коммуниста Федора Марковича Левина,—говорится в ней,—была богата событиями, встречами, знакомствами. В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В.И. Ленина, А.В. Луначарского, А.М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве и Э. Багрицком, И. Бабеле и Ю. Олеше, А. Довженко и М. Ромме, А. Платонове и Ю. Тынянове. И о многих советских художниках слова, с которыми ему пришлось близко соприкасаться…»
Перечень известных в литературе персонажей, о которых Федор Маркович поведал в своей книге, будет справедливо дополнить, назвав еще Бориса Пастернака, Александра Куприна, Федора Шаляпина и, конечно же, Владимира Маяковского, тем более в день рождения «Маяка Коммуны», читай «Славы Севастополя». Однажды в редакцию нашей газеты знаменитый поэт обратился с жалобой и за… содействием.
Факт для журналистов газеты со стажем, может, и не нов, однако же обратимся к очевидцу и участнику того события, Федору Левину.

Тысяча девятьсот двадцать четвертый, двадцать пятый и двадцать шестой—три этих года я жил в Севастополе.
Летом двадцать шестого собрался пленум районного комитета партии. Заседания происходили в великолепном особняке. Раньше в нем жили командующие Черноморским флотом. Дом стоял на горе, неподалеку от Владимирского собора, узкая петля улицы отделяла адмиральский особняк от Матросского бульвара с памятником Казарскому.
Теперь этого здания нет, оно было разрушено в годы минувшей войны с гитлеровской Германией, и на месте его возведен многоэтажный Дом Советской Армии и Флота.
Итак, пленум заседал в бывшем особняке командующего флотом, на втором этаже. Поднявшись по мраморной лестнице, вы попадали в большой прямоугольный зал, сумрачный и прохладный, с колоннами и свисавшими с потолка большими люстрами. Здесь, очевидно, прежде происходили в торжественные дни приемы и балы. Стеклянные двери вели из зала на тянущуюся параллельно ему крытую веранду, окна зала также выходили на нее. На этой-то веранде и шли заседания пленума.
Солнце сюда не достигало, здесь было прохладней. Впрочем, день только начался, и хотя он обещал быть жарким, пока еще можно было дышать.
К секретарю райкома, сидевшему в центре президиума, тихо, стараясь не мешать очередному оратору, пробрался из зала управделами и передал какую-то записочку. Секретарь прочел, поднял голову, пошарил глазами по рядам, нашел меня и сделал чуть заметный знак рукою: подойди, мол. Я поднялся и подошел к столу.
—Выйди, пожалуйста, поговори и сделай что возможно,—прошептал он мне.
—Что? В чем дело?
Он махнул рукой:
—Там узнаешь.
После веранды зал был еще более сумрачным и темным, чем обычно. Посреди него стоял и осматривался по сторонам огромный человек. Услышав звук открываемой двери, он обернулся ко мне. Я подошел ближе. Человек стоял, поставив перед собою палку и опираясь на нее. Он был выше меня на полторы головы, я смотрел на него, как подросток на взрослого. Я был изумлен. Передо мною стоял Маяковский.
Мне было известно, что он в городе. Накануне был назначен его вечер в зале горсовета. Я не мог туда пойти, заседание пленума кончилось в двенадцатом часу ночи.
Не могу передать мое душевное смятение при виде Маяковского. Его стихи я знал еще мальчишкой, я держал в руках первые футуристические сборники, читал «Гимн обеду» и «Гимн судье» в «Сатириконе», я помнил: «иду красивый, двадцатидвухлетний», «меня, сегодняшнего рыжего, профессора разучат до последних йот», знал «Облако в штанах». Позднее я с восторгом декламировал «Левый марш». Да что говорить! Но я никогда еще, ни разу не видел Маяковского, не был ни на одном его вечере. И он передо мной, и у него какое-то дело, и я—я!—могу что-то сделать для него. Все это пролетело в моей голове в одну секунду.
—Маяковский,—сказал Маяковский.
Он был взволнован.
—Здравствуйте,—сказал я, пролепетал свою фамилию, и мы обменялись рукопожатиями.—Вы писали записку?—пробормотал я.—Секретарь райкома послал меня. Я работник райкома.
—Да, да,—подхватил Маяковский.—Произошла нелепейшая история. Мой вечер сорвали.
—Как сорвали?
—Это провокация,—сказал Владимир Владимирович. И начал рассказывать:—Я пришел на вечер к назначенному времени. Вижу, люди валят из зала мне навстречу, в фойе все бурлит. Увидели меня, орут: «Безобразие!» Я пробиваюсь сквозь толпу, влезаю на стол, кричу: «Товарищи, что случилось? Я здесь, вечер состоится». Ничего не помогает, шум, я, понимаете, я, не могу перекричать. Какие-то люди орут: «Долой!» И публика разошлась. Пытаюсь узнать, в чем дело. Оказывается, некий тип влез на сцену и обратился к слушателям: «Вы тут ждете Маяковского, а я шел сюда, вижу, он сидит в ресторане и пьет. Маяковский плюет на вас».
Маяковский вынул платок и вытер лицо.
—Вы понимаете, это же провокация. Я остановился в гостинице, внизу ресторан, я действительно сидел там, жарко, на столе дыня и бутылка сухого крымского вина. И этот тип…
—Что я могу для вас сделать? Как это поправить?—спросил я.
—Я хочу поместить в газете мое письмо. Вечер должен состояться.
—Вы знаете, где редакция «Маяка Коммуны»?
—Найду.
—Идите сейчас туда,—я сказал Маяковскому адрес.—Они будут предупреждены.
Владимир Владимирович поблагодарил и простился. Я пошел к телефону, позвонил в редакцию, объяснил, в чем дело.
«Маяк Коммуны» печатался вечером, а рассылался подписчикам и продавался в киосках на следующее утро. Однако часов в одиннадцать, выходя из театра или кино, уже можно было купить завтрашний номер. Мальчишки бегали возле Приморского бульвара и кричали: «А вот «Маячок» на завтра!»
К ночи я вышел на улицу и купил газету, в ней уже стояло письмо Маяковского. Вечер был объявлен вновь и прошел с всегдашним успехом. Но и в этот раз на вечер я не попал.
Только через год мне выпало это ни с чем не сравнимое наслаждение. В Ялте, на открытой сцене, Маяковский вел свой разговор-доклад, читал стихи перед огромной, кипящей страстями аудиторией. Молодежь бурно его приветствовала, пожилые интеллигенты, сохранившие дореволюционное обличье, подавали с места ехидные вопросы, посылали подковыристые записочки. Он отвечал остроумно и хлестко, но дело было не в этих ответах. Главное были стихи. Маяковский читал их, как никто…

Ф. Левин.