16o
Это слово — "лимпедуза" — я вдруг вспомнил на одном из больших демократических собраний, которые летом 1993-го шумели по всей Москве. Оказавшись в командировке, пришел послушать незабываемых реформаторов Егора Гайдара, Анатолия Чубайса… А при удаче — взять у кого-то из молодых политиков интервью. В зале тысячи на две кресел пустовала лишь галерка, где я и пристроился.
Никаких сенсаций и откровений в речах не звучало. И после третьего оратора я заскучал и стал оглядываться по сторонам. В моем ряду на расстоянии восьми кресел заметил немолодого, плотного человека, не только внимающего ораторам, но даже записывающего в блокнот. Что-то в его профиле показалось мне знакомым. В Москве так случается часто: насмотришься по телевизору разных лиц и кажется, что с кем-то из них встречался чуть ли не в застолье.
Объявили перерыв. Мужчина поднялся, расправил плечи, свет упал на его лицо: крепкий подбородок, густые подстриженные усы, резкие морщины вдоль щек. Неужто? Я поспешил за ним. И, боясь ошибиться, спросил:
— Василий Павлович?
— Да, здравствуйте!
— Здравия желаю. Разрешите представиться: старшина 2-й статьи Шустиков Глеб.
— Прямо с Черноморской эскадры?
Аксенов добродушно усмехнулся, видно, ему приятно было напоминание об одном из неунывающих героев "Затоваренной бочкотары".
— Из Севастополя. С "Острова Крым".
Предъявив удостоверение, я подтвердил подлинность своих слов: обозреватель, газета "Остров Крым". Печаталось в те годы такое довольно лихое, но почитаемое в журналистской среде издание. Вполне серьезный редактор Геннадий Бондаренко ничем не ограничивал трех сотрудников, но почти к каждому материалу предлагал эпиграф из О`Генри, Бабеля, Ильфа и Петрова, Булгакова, Довлатова, Жванецкого. Тогда и текст приводился в соответствие.
…Василий Аксенов стремительно вошел в литературу. Ему было 27 лет, когда Валентин Катаев опубликовал в журнале "Юность" его повесть "Коллеги", которая сразу принесла Аксенову широкую известность. Еще продолжалась "оттепель", и свежий ветер гулял по затхлым, со следами запекшейся крови сталинским отстойникам. Разжимались цензурные тиски, забурлила литературная жизнь. Какие заблистали имена: Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Юрий Казаков, Владимир Амлинский, Валентин Распутин, Виктор Конецкий, Владимир Войнович… Потом пути многих разошлись. Но тот глоток свободы был для каждого животворящим.
"Апельсины из Марокко", "Звездный билет", "Пора, мой друг, пора" — следующие повести Василия Аксенова в русле молодежной прозы: исповедальный тон, сочный жаргонный язык, красочная, смачная жизнь.
Однажды, очень давно, меня привел в Центральный Дом литераторов мой друг Владимир Амлинский, к сожалению, рано ушедший из жизни. В одном из залов Василий Аксенов читал еще не опубликованную "Затоваренную бочкотару". Все дружно смеялись. Потом так же дружно прошли в ресторан. За столом разговор пошел живее: доставалось литературным генералам, сбрасывали с парохода современности многотомные туши их образцовых произведений. Ничто не предвещало грозы.
Тучи начали сгущаться после "успокоения" Пражской весны 1968 года. Когда Василий Аксенов, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина составили альманах "Метрополь", грянул гром. Точнее, по поверхности как бы пробежала легкая зыбь. Но литературная расправа оказалась жестокой, особенно для Аксенова: его перестали публиковать.
К тому же в биографии Аксенова приоткрылась затаенная страница. Его мать, Евгения Гинзбург, написала книгу "Крутой маршрут" — "исполненное боли эхо недавнего нашего прошлого, которое, тем не менее, не может не отозваться в человеческой душе полузабытым страхом и содроганием" (Василь Быков, лауреат Ленинской премии). Вышедшая на Западе и передаваемая по многим радиостанциям "хроника времен культа личности" задевала иные личности в кремлевских коридорах и вблизи них.
…Когда пятнадцатилетний Вася, первый зэковский сынок, приехал к маме, вся магаданская колония горячо обсуждала, как осветить мальчику вопросы: кто виноват в творимых жестокостях и несправедливости? Говорить ли ему правду? Всю ли правду?
Сам Василий Аксенов к тому времени ничего не написал о годах культа. Слишком больно. Видимо, "Московская сага" еще только вызревала.
Но странным образом того прошлого коснулись писатели, дружившие с Аксеновым. Коснулись по-разному.
… Когда из эмиграции в конце 80-х годов начали возвращаться некоторые литераторы, в журнале "Нева" появилось эссе Виктора Конецкого — писателя талантливого, особенно почитаемого моряками. Для многих было неожиданностью то, как он пренебрежительно отозвался о Викторе Некрасове и Василии Аксенове. Мне довелось как-то спросить об этом Григория Поженяна — человека безупречной репутации, чести и мужества, дружившего с Аксеновым и написавшего вместе с ним и Овидием Горчаковым блистательный роман-пародию "Джин Грин неприкасаемый".
— Есть нравственные границы, — сказал Григорий Михайлович, — которые переходить не стыд, а грех.
То, что написал Поженян, привычно называли отповедью, а он озаглавил свое обращение так: "Никак не найду названия ответу… И не нужно…"
Не по своей воле, не в добровольную эмиграцию уехал Аксенов, не за длинным рублем, в чем упрекал его Конецкий. "Василий — бессребреник, самый добрый из нас, — утверждал Поженян. — И никакой не Гражданин Космополитической Вселенной Василий Павлович. Никогда он не покуривал марихуаночку, а если и пил-гулял, как многие из нас, то празднично и весело. И очень много работал.
…Как же это вы, любезный Виктор Викторович, не провалились со стыда вниз с шестого этажа, нанеся на бумагу в этаком фривольном тоне фразу о том, что Василий ухитрился "вывезти покатать по Франции и Испании свою гулаговскую мамашу".
Хороша мамаша, которая ни за что сначала шестнадцать лет "каталась" по тюрьмам, пересылкам и лагерям, потеряла на войне старшего сына, рассталась с четырехлетним Васей на всю его сознательную жизнь, а потом, вернувшись, написала один из лучших советских романов о лагерях, переведенный почти на все языки мира.
Уже смертельно больную на валюту, полученную ею за издание своих книг, сын в поисках врачей увез ее на непродолжительное время во Францию…
Мысль изреченная — не нож. Рана от ножа заживает, от языка — никогда. И в этом проявился твой озлобившийся с возрастом характер… И этого я тебе уже не собираюсь прощать".
…В тот день я спрашивал Василия Аксенова, конечно же, об "Острове Крым", о том, как пробуждается писательское предвидение:
"…они снимут гигантский блокбастер о воссоединении Крыма с Россией. Трагический, лирический, иронический, реалистический… Тоталитарный гигант пожирает веселенького кролика по воле последнего.
…Они стали обсуждать план быстрого создания массовой партии. Сторонников Общей Судьбы на Острове множество во всех слоях населения. К исторически близкому воссоединению с великой родиной призывают десятки газет во главе с могущественным "Курьером". Я являюсь представителем организации, официально именующей себя "Крым — Россия"…"
— Не создается ли впечатление, что многие крымские политики буквально переносят события романа в повседневную жизнь Крыма?
— Мне хотелось бы предостеречь от этого. У Крыма колоссальные возможности, но здесь от прежнего режима сохранилось значительно больше, чем в других регионах, и он сильно отстает в экономическом развитии. Надо привлекать капитал и выходить на юг, на связь со странами Средиземноморья. Я посвятил Крыму немало страниц, в Крыму я ощущаю творческий подъем и со временем хотел бы здесь поселиться и поработать. Вместе с Григорием Поженяном мы как-то даже присматривали вблизи Ялты место для строительства дома.
— И можно завести лимпедузу? — напомнил я ранний рассказ Аксенова "Маленький Кит, лакировщик действительности".
— Хорошо бы. Это большой и пушистый зверек. С ним очень любят играть дети. И он успокаивающе действует на взрослых, может заменить любые политические игры, особенно во времена раздоров.
Василий Павлович мечтательно улыбнулся…
Он достал из бумажника визитку с университетскими координатами в США, повертел в руках и на оборотной стороне написал адрес: 109240 Москва, Котельническая наб., 1/15, корп. В, кв. 56… Последнее пристанище одного из шестидесятников.
Б. ГЕЛЬМАН.
Москва, 1993 г. — Севастополь, 2009 г.
