16o
Анатолий Михайлович Фурманов проживает в Севастополе уже более 60 лет. Родился в 1925 году и жил в Одессе, а в нашем городе впервые он побывал еще до войны, когда его, пятиклассника, поощрили поездкой в "Артек" за хорошую учебу. Приехал с ребятами на экскурсию, но Севастополь, имеющий в то время всего 100 тысяч населения (ребят провели по Графской пристани, городскому кольцу: ни красивых зданий, ни гостиницы "Севастополь" тогда и в помине не было), юного одессита не впечатлил. Тогда он и представить себе не мог, что этот город станет ему родным и что очень скоро ему, еще совсем мальчишке, доведется защищать Севастополь от врагов.
ДОРОГАМИ ВОЙНЫ
Как и многие из его сверстников, все тяготы войны Анатолий Фурманов ощутил на себе в полной мере.
— В армию я вступил добровольно, когда мне еще и 17 не было, — рассказывает Анатолий Михайлович. — До этого пришлось помыкаться по вокзалам. Мать у меня умерла в январе 1941 года, с 13-го на 14-е, как раз под старый Новый год. А так как отец нас бросил, когда мне пять лет было, остались мы с младшей сестрой одни. Сестру мою определили в детдом. После начала войны ее с остальными детьми эвакуировали на Кубань, где их фашисты захватили и всех расстреляли. Всего тогда полицаи успели уничтожить около 16 тысяч детей-детдомовцев из Ленинграда, Москвы, Харькова, Киева, Одессы…
Оставшись один, я хотел уйти добровольцем на фронт, но меня не брали, так как не исполнилось еще 18 лет. До войны я учился в авиационной спецшколе: в Одессе были артиллерийская, военно-морская и военно-воздушная спецшколы, после окончания которых ребята могли вне конкурса поступать в военные училища. Из нашего класса три человека так учились: я — в авиационной, Яша Родин — в артиллерийской, а Леля, фамилию не помню, — в военно-морской. После 1941 года я их не видел.
— И как вам удалось попасть на фронт?
— Я каждый день приходил к военному коменданту в Куйбышеве. Тогда уже контуженный был, так как при эвакуации попал под обстрел. Когда Одессу заняли, мой сосед (он был командиром роты морской пехоты) взял меня с собой. Я был всегда рядом с ним, и на передовой тоже. Подносил ящики с патронами. После того как оставили Одессу, пришли в Севастополь, в Южную бухту. По железнодорожным шпалам перешли на Мекензиевы горы держать оборону.
Помню, между нами и румынами была низина с двумя воронками. Командир мне показывает: видишь две воронки? Из старой воду не надо брать, принеси воды из свежей. По окопам до указанной воронки идти было далеко, метров 300 в обход, и я решил напрямик — выскочил за бруствер и побежал. Даже не почувствовал, как меня ранило. Набрал в котелок воду из воронки, которую он мне показал, а когда уже низом пришел, в котелке вода с кровью была. Оказывается, пуля чиркнула по моей руке, и кровь стекала в котелок.
Перевязали мне руку и ночью отправили в госпиталь (был в Инкерманских скалах) вместе с еще шестью ранеными. Это было в ноябре 1941 года. Командир мне дал письмо для своей жены, которая находилась в Поти вместе с детьми. Сказал, чтобы я ехал туда, а когда придет срок — шел в армию. По дороге, когда мы плыли в Новороссийск, то воздушную, то подводную тревогу объявляли. А когда высадились на сушу, на пристань из-за горы самолеты налетели. Началась бомбежка. Помню, усатый солдат кричит мне: "Лезь под вагон!" А я подумал, что если залезу туда, то меня вместе с вагоном разбомбят, и побежал к горе. Метров 50 до укрытия надо было преодолеть, я не добежал всего метра три, вдруг слышу: бомба над головой свистит. Я присел, и меня сразу будто что-то подняло и ударило о стенку. Очнулся уже в госпитале, где пролежал до весны. Сильно заикался, плохо слышал. Дали мне справку, что я уже был на передовых в Одессе и Севастополе, но никто из военных комендантов на станциях, к которым я обращался, в армию меня не брал.
Правда, всегда давали талоны на питание, так что я не голодал. А когда в Куйбышев попал, уже холодно было. Спал на полу на вокзале, к коменданту каждый день ходил. Вижу, что толку нет, пришел в военкомат и говорю: "Возьмите меня в армию!" А мне опять отказывают, так как нет 18 лет. Я им сказал, что никуда отсюда не уйду, пока на фронт не отправят. Тогда у меня спрашивают: "А ты печь топить можешь?" "А что там ее топить?" — отвечаю, хотя никогда не топил. Меня печником и взяли. Солдаты дрова наколют, я их по печкам разнесу, а когда все днем уходили, ложился и спал.
И вот как-то раз подходит ко мне лейтенант Оладьев (я его на всю жизнь запомнил) и говорит: "Слушай, Толя, поживи у меня. Жена больная, ей по хозяйству помочь надо. А я тебе помогу на фронт попасть". Это потом я узнал, что она беременной была. В общем, я согласился. Жил у них, по хозяйству помогал, а когда ее в роддом забрали, Оладьев принес мне справки, в которых был исправлен год моего рождения. Так я по документам стал старше и смог попасть на фронт.
Вместе с еще десятью добровольцами — специалистами с авиазавода — я попал в Вольское авиационно-техническое училище (г. Вольск Саратовской области). Мы там пробыли почти четыре месяца, и в конце декабря 1942 года группу около 150 человек направили из Вольска в Кировскую область, где было организовано специальное авиационное училище (готовили специалистов на штурмовики).
Надо было учиться три года, а мы по ускоренной программе (лекции были по 100 минут) окончили училище, и в 1944 году нас отправили в город Чапаевск, где формировался полк для отправки на 1-й Белорусский фронт. Наша вторая гвардейская штурмовая авиационная дивизия закончила войну на крупном аэродроме в Берлине (в Штендельгофе) 1 мая.
"НАМ БЫЛА НУЖНА ПОБЕДА — ОДНА НА ВСЕХ!"
— Помните день, когда объявили о том, что война окончилась?
— А как же! Я и мой друг, с которым мы вместе и в училище учились, и на фронте воевали в одной части, отбыли в командировку. И вдруг по приемнику Левитан передает, что Германия капитулировала, война окончена. Это вечером 8 мая было, а не 9-го. Мы вышли на улицу, начали палить из автоматов и всего, что у кого было… Мне так жалко, что пропали сделанные тогда фотографии: у меня бумажник с фотографиями в заднем кармане лежал, видно, когда в машину залазил, обронил. И еще тогда "зарплатная" книжка пропала (нам на руки деньги не выдавали)…
С деньгами вообще интересный случай был. В январе 1945 года мы стояли в Ополе (Польша). При перебазировании решили поехать в Варшаву посмотреть, что там делается. Так там около национального банка большие листы лежали с напечатанными на них купюрами в 10 тысяч злотых на каждой бумажке. Тогда я и не подумал, что это настоящие деньги. Взял несколько листов в чемодан, так как бумага была хорошая. А потом, когда война закончилась и нам сказали, что посылают в командировку в Польшу, я о них и вспомнил. Нужны были деньги, а их нет. В Познани базар был, и мы взяли с собой вещи для обмена. Продали все, и вдруг вижу: нам такие же денежные знаки дают, как у меня на бумаге в чемодане. Спрашиваю: а что, эти деньги действительны? Отвечают, что да. Тогда я из чемодана достал эти листы с напечатанными деньгами, которые, видно, даже порезать на купюры не успели (фашисты в спешке покидали Варшаву). Зашли мы с другом в кондитерскую, нам там дали два стула. Сели мы около окна за столик и прямо там деньги разрезали…
— Еще какие-нибудь интересные случаи были?
— Запомнилось, как домой ехали. В Познани сесть на поезд не могли (в августе 45-го ехали поездом "Берлин — Москва"). Народу много было! Вдруг подходит к нам командир с наброшенной на плечи шинелью: "Куда, ребята, едете?" Мы ему ответили, что в Москву, а из Москвы — в Харьков. Он говорит: "Поможете мне вещи погрузить, а я вам помогу билеты взять". Мы согласились. Он взял наши командировочные, записал там: "Майор такой-то, с ним такие-то" и пошел к кассе. Снял шинель — а у него вся грудь в орденах! Он — Герой Советского Союза…
В общем, взял он нам билеты. Но мы потом пожалели об этом, так как у него столько вещей было, что мы с другом замучились кожаные мешки таскать. Что там было, не знаю, но мы вдвоем один мешок еле-еле поднимали. Мешков девять было и чемоданы огромные. А еще он с женщиной ехал, старшим лейтенантом. Она всю дорогу плакала. Мы не знали, что к чему, а потом слышим, как он ей говорит: "Я же тебе говорил, что у меня жена есть и дети. Так что я домой еду. А ты бери деньги, вещи — все, что есть у меня, я тебе отдаю". В общем, он отдал ей все свои деньги и попрощался… Нам так жалко ее было!
— А с кем-нибудь из легендарных личностей приходилось встречаться? Сталина видели?
— Нет, Сталина не видел. А вот командующего первым Белорусским фронтом увидеть довелось. Сначала фронтом командовал Рокоссовский, а потом — Жуков. Когда они прилетали из Москвы, самолет садился у нас на аэродроме. Подъезжала машина, выстраивался полк: "Смирно! Равнение на середину!" И наш командир, который был дважды Героем Советского Союза, шел строевым шагом к машине с докладом: "Товарищ Маршал Советского Союза…." Так вот, Рокоссовский всегда подходил к нам и обращался: "Здравствуйте, гвардейцы!" Мы здоровались, и только тогда он садился в машину и уезжал.
А когда прилетел Жуков, нас также построили, и командир строевым шагом направился к нему с докладом… А Жуков мельком взглянул на него, сел в машину и уехал. И нам так жалко стало… Обидно за командира было очень! Он так красиво шел, а потом сразу поник, руку опустил и ушел в сторону, откуда крикнул нам: "Разойдись!" Я помню, по каким-то делам в свой штаб ехал, так в радиусе сорока километров вокруг места, где располагался штаб Жукова, заслоны стояли, никого никуда не пропускали.
Потом со своими товарищами в 1947 году приехал в Севастополь. Были мы на крейсере "Молотов", который Сталин посещал. Так там белой краской на палубе круг обвели и всем показывали, что здесь, мол, стоял Сталин. И мы, как идиоты, стояли и смотрели на этот круг. Вот, пожалуй, и все…
