13o
из горного единорога был сделан в августе 1855 года будущим светочем российской и мировой беллетристики в ходе Чернореченского сражения в период Крымской (Восточной) войны 1853-1856 гг. в Севастополе. Однако он, этот выстрел, и до сих пор вызывает некоторую озадаченность среди исследователей военного сегмента биографии классика отечественной и мировой литературы…
На тучной ниве жизни и творчества Льва Николаевича Толстого, которому сегодня исполнилось бы 190 лет со дня рождения, «взросли» сотни и сотни скрупулезнейших монографий и диссертаций литературоведов России и словесников гуманитарных центров Европы и Нового света. Кажется, что этот «культурный слой» уже просеян изыскателями, как говорится, до скального грунта. И все же выясняется, что есть еще в наличии «белые пятна» в жизнеописании величайшего русского писателя, философа и мыслителя, педагога и Нобелевского лауреата, на которые по нынешнему юбилейному поводу стоит попытаться пролить свет, а заодно и снять вопросы… Ответу на один из них и посвящается это поисковое эссе…
Триада его визитов
В нашем славном городе Лев Николаевич
Толстой был трижды. Как воин-патриот и будущий автор «Севастопольских рассказов», он вначале в чине подпоручика командовал взводом горных орудий и участвовал в обороне города в 1854-1855 годах. За смелые действия на Язоновском редуте весной 1855 года он получил чин поручика.
Вторично Лев Николаевич посетил город-герой в 1885 году, с тем чтобы вернуться сюда в последний раз через 16 лет с целью укрепить здоровье.
…7 сентября 1901 года на севастопольском вокзале его встречали восторженные почитатели—сотни жителей нашего города, причем многие из них, не зная точной даты приезда к нам классика русской литературы, приходили к вокзалу несколько дней подряд. Писатель осмотрел совершенно преобразившиеся места в центре города, где он был участником кровопролитных сражений в пору своей молодости, посетил здание офицерского собрания, посидел на скамеечке у моря на совсем еще молодом Приморском бульваре и убыл в Гаспру…
Однако нас будет интересовать его второе «пришествие» в Севастополь. Визит великого писателя к нам в 1885 году длился недолго, несколько часов, но они оказались для Л.Н. Толстого мощной подпиткой—катарсисом его памяти, эликсиром бодрости духа, ибо тогда Лев Николаевич выразил желание проехаться уже по абсолютно всем позициям былых сражений с его участием, то есть, как указано в одном из крымских путеводителей начала прошлого века, он «вкупе наездил по окрестностям Севастополя не менее ста верст…»
В ландо с князем Урусовым
Итак, каков же был повод через три десятка лет вновь увидеть тот город, который обогатил его военным опытом, дал путевку в большую литературу, с тем чтобы артиллерийский поручик смог дослужиться до «генералиссимуса российской словесности»?
…24 февраля 1885 года Толстой пишет письмо своей жене Софье Андреевне в Москву: «У меня составился план о том, что когда мы вернемся, поехать с Урусовым, проводить его до Крыма. План возник при чтении письма Варвары Дмитриевны (жены кн. Урусова.—Авт.), которая отвечает тебе, что из них никто не может ехать с ним. Я нынче написал это ему—как проект…»
Князь Л.Д. Урусов был давним другом семьи Толстых. Судьба свела его со Львом Николаевичем еще на бастионах Севастополя, причем вначале они сошлись, так сказать, на шахматной доске—оба были большими доками в этой старинной игре, а уж князь Урусов слыл в Европе и вовсе авторитетным российским гроссмейстером.
Леонид Дмитриевич перевел на французский книгу Л.Н. Толстого «В чем моя вера», был крестным одной из дочерей писателя, общался с ним на житейских перекрестках. Толстой писал: «Он близок мне по взглядам. Он был не умный, а разумный…»
Оставим за скобками все то, что именно имел в виду наш гениальный классик, давая такую характеристику другу, но в сухом остатке налицо глубокая сердечная привязанность Толстого к бывшему вице-губернатору Тульской губернии, камергеру и кавалеру Л.Д. Урусову.
И вот в письме жене уже от 9 марта 1885 года он пишет о путешествии в Крым как о вполне уже решенном предприятии: «Моя поездка с Урусовым будет ему радостна… Уж очень он нехорош».
Князь Урусов был болен чахоткой, и Толстой сопровождал его в Симеиз на лечение по совету столичного профессора Г.А. Захарьина. 12 марта путники прибыли в Севастополь. Лев Николаевич после ночевки в гостинице Киста нанял ландо, хотя, как он позже напишет в дневнике, оно оказалось хуже кареты, и не торопясь стал объезжать все те места, где услужливая память в мельчайших деталях рисовала быт и настроение некогда совсем молодого подпоручика, рвавшегося в самые жаркие места схваток с врагом.
Именно это настроение Толстой как бы предвосхитил в письме брату своей жены, А.А. Бернсу, от 28 октября 1864 года: «Представлю себе свою жизнь, и мне кажется, что самое-то счастье состоит в том, чтоб было 19 лет, ехать верхом мимо взвода артиллерии, закуривать папиросу, тыкая в пальник, который подает четвертый нумер Захарченко какой-нибудь, и думать, коли бы только все знали, какой я молодец…»
Загадочная запись в дневнике
Но вот и отправная точка нашего исследования. В дневнике Толстого от 13 марта 1885 года появляется интригующая запись о том, что он «близ дороги» поднял снаряд, который ему показался знакомым…
Более подробно об этом эпизоде мы узнаем из записей биографа Льва Николаевича—Павла Бирюкова: «Необыкновенный случай в Севастополе… Проезжая места сражений, Толстой увидел старое ядро. Горное орудие было одно, а выстрел сделал лично он 30 лет назад. Очень это был редкий снаряд. Его пробовали один раз и сделали один выстрел той батареей, которой он командовал».
Вообще-то—загадочный эпизод, полный логического «бурелома». Есть вопросы и к «ядру», и к «редкости» его, и к тому месту, где Толстой его поднял. Узнать «свое» ядро, явно неразорвавшееся, по какому-то, надо полагать, особому конструктивному признаку, который олицетворял бы «редкость»,—это, согласитесь, из области фантастики. Шестифунтовые ядра, которыми стреляли из российского горного единорога в середине XIX века, ничем особым не отличались друг от друга. А вот шестифунтовые бомбы, бывшие на вооружении горных орудий в 1855 году,—это уже совершенно другой расклад…
Таким образом, биограф Бирюков, как нам кажется, ничтоже сумняшеся, т.е. без особых сомнений, ошибочно назвал шестифунтовую бомбу, найденную «близ дороги» Л.Н. Толстым, ядром…
Шаткость факта с «псевдо-ядерной начинкой» подтверждает в своих записках приехавший в 1890 году в Ясную Поляну в гости к Толстому немецкий литературовед Р. Левенфельд. Вот что он пишет: «В беседе со мной Лев Николаевич вспомнил, как в 1885 году он, будучи в Севастополе, поехал в поле, где происходила битва в 1855 году». «Урусов остался сидеть в экипаже,—приводит Левенфельд прямую речь хозяина Ясной Поляны,—я—на козлах. Тут, в поле, мы нашли бомбу. Я поднял ее с намерением взять с собой как воспоминание о путешествии. Чтобы поближе познакомиться с моей находкой, я обратился к Мальцову, и тот объяснил мне, что такими бомбами стреляла только горная артиллерия. Оказалось, что этой бомбой произведен был только один выстрел, и этот выстрел был сделан по моей команде». (Жена Толстого, Софья Андреевна, подтверждает этот факт)».
Интереснейшее, на наш взгляд, сообщение. И к разгадке всего этого ребуса, получается, пролегает лишь один путь: к современнику Л.Н. Толстого—Мальцову. Кто же этот господин—средоточие, выходит, особых знаний в артиллерийской науке XIX столетия?
Попробуем копнуть глубже…
Тут следует напомнить, что конечной целью поездки Толстого и Урусова в Крым в 1885 году был Симеиз. Здесь, на даче, их ожидала родня князя Урусова—семейство одного из видных промышленников России, представителя мастеров оружейного дела, «генерал-заводчика», как почтительно называли Сергея Ивановича Мальцова.
О том, что этот человек досконально знал всё, что касается артиллерийской темы, говорит знаковый факт: именно С.И. Мальцову правительство России доверило заказ на изготовление пушечных лафетов и отливку снарядов в преддверии Крымской кампании.
Судя по всему, Л.Н. Толстой все-таки взял с собой эту неразорвавшуюся бомбу и, приехав в Симеиз, выложил ее на суд Сергея Ивановича, который подтвердил, что, мол, да, этот снаряд—особенный и мог быть выпущен только из горного единорога.
О чисто технической подоплеке «редкости» этой бомбы мы поговорим ниже. А сейчас есть резон утвердиться в подлинности того факта, что Львом Толстым в Чернореченском деле был сделан действительно один-единственный выстрел.
В этих целях обратимся к воспоминаниям командира 3-й легкой батареи, непосредственного начальника Л.Н. Толстого—полковника П.П. Глебова. Вот что он пишет: «4 августа он (то есть поручик Толстой.—Авт.) примкнул ко мне, но я не мог употребить его пистолетики в дело, так как занимал позицию батарейными орудиями».
Что же следует из этого сообщения с явно уничижительной характеристикой потенциала горных единорогов взвода, которым командовал Лев Толстой? То, что практически два орудия, которыми располагал этот взвод, оставались во время боя на Черной речке в «холостом запасе».
Это подтверждает и сам Лев Николаевич в письме к своей тетке Т.А. Егольской: «Было большое сражение. Я там мало участвовал. Ужасный день…»
«Мало участвовал»… И все же один-единственный выстрел поручик Лев Толстой сделал. Откуда и по каким позициям союзников? Скорее всего, это произошло в Чернореченском сражении, в ходе атаки россиянами позиций сардинцев и французов в долине реки Черной в ночь с 3-го на 4 августа 1855 года. Перед батальонами генерала Павла Липранди стояла задача оттеснить противника от реки к Сапун-горе, взяв при этом три господствующие горы: Телеграфную, Среднюю и Артиллерийскую.
Это сейчас, кстати, она называется Артиллерийской (Батарья-Баир—по-татарски). А 153 года назад ее величали Безымянной…
Обратимся опять же к свидетельству полковника П.П. Глебова: «4 августа отряд начал движение на Чоргунь. Две батареи с двумя горными орудиями повел я сам на Среднюю и Артиллерийскую горы. Обе горы мы заняли без единого выстрела и благополучно снялись с передков. Уже рассвело, и мы открыли огонь по неприятельским позициям».
Где же они дислоцировались, эти позиции? Ответ четкий—глебовцы поливали бомбами и ядрами скат горы Телеграфной с Артиллерийской высотки. И в ходе этого артобстрела, после которого батальон Тарутинского егерского полка штурмом овладел стратегической целью, поручик Лев Толстой, вопреки глебовскому приказу не использовать «пистолетики», успел-таки вставить «свои шесть» и произвести один-единственный выстрел…
Именно в низине, у ската горы Телеграфной, и остановилось 13 марта 1885 года ландо, на козлах которого, по воспоминаниям московского кондитера В.А. Абрикосова (случайного дорожного свидетеля.—Авт.) «рядом с кучером сидел мужчина в картузе, в серой блузе, положив ноги на передок козел». Это и был Лев Николаевич Толстой…
«Милого—по походке?»
Итак, мы четко теперь можем себе представить, где, когда и при каких обстоятельствах поручик Толстой один-единственный раз дал команду выстрелить по сардинцам 4 августа 1855 года из горного единорога. Остается малое: привести доказательство того, что эту шестифунтовую бомбу ему совершенно легко было распознать, благо, что она не разорвалась, и спустя тридцать лет…
Конечно, некоторые сомнения у Льва Николаевича все-таки были. И, вероятнее всего, господин Мальцов внес полную ясность, иначе не было бы у Толстого резона об этом удивительном факте рассказывать ученому—литературоведу из Берлина как о реальном событии…
В том, что Лев Николаевич все-таки не ошибся, мы имеем возможность убедиться, прибегнув к изучению статьи видного российского теоретика артиллерийского дела середины XIX века К.М. Константинова. Его публикация в «Артиллерийском журнале» спустя год после завершения Крымской кампании под заголовком «Развитие береговой артиллерии» ставит, пожалуй, все точки над «i». Итак, шестифунтовая бомба, выпаливаемая из горного единорога российского производства по навесной траектории, начинялась ружейными пулями и порохом. Весила она 2,48 килограмма, поражала цель на 1800 метров (как раз расстояние между севастопольскими высотами Телеграфной и Артиллерийской.—Авт.). Именно в 1855 году Санкт-Петербургский завод «Новый Арсенал» выпустил первую пробную партию снарядов для единорогов с некоторой модификацией, а именно: на смену деревянным дистанционным запальным трубкам пришли свинцовые. Этот факт, кстати, подтверждается и пояснениями в Интернете современного оружейника Г. Чайкина.
С внедрением подобного новшества и появляется возможность, так сказать, легко «персонифицировать» неразорвавшуюся бомбу по характерному тонкому свинцовому литнику по периметру запального очка.
Имелось в этой партии бомб, коими были наполнены в начале августа 1855 года все три зарядных ящика горного взвода поручика Толстого, и еще одно новшество. На тыльнике каждого такого снаряда монтировалась «притопленная» пара полукруглых «ушей», для того чтобы при заряжании бомбу можно было удобно поддевать крючком. И вот особенностью описываемой партии бомб было то, что эти самые «уши» имели не овальную, а прямоугольную форму. Так что узнать «свой» снаряд великий писатель все-таки мог…
Это магическое число 28…
…Литературный гений отечественной беллетристики Лев Николаевич Толстой имел полное право начертать, образно говоря, на культурном коде нации самое первое, загадочное фамильное число—28. Сын Л.Н. Толстого, Илья Львович, твердил, что это любимое число отца. Родился в 28-м году 28 августа, 28-го числа вышел из дома, чтобы никогда не вернуться, 28-го числа увидела свет его первая книжка «Детство и отрочество», 28-го родился первый сын, 28-го один из сыновей вступил в брак, в ночь на 28 августа 1855 года поручик Лев Толстой со слезами на глазах вместе со своим взводом горных орудий перешел одним из последних защитников Севастополя на Северную сторону, покинув пылающий город. И напоследок: поменяйте местами цифры, составляющие полный срок жизни великого старца. Опять же—28…
К чему весь сей расклад? К тому, что этот гениальный россиянин, как и А.С. Пушкин, имел склонность к мессианским озарениям, порой вуалируя позитивное знание, не преминув иногда кое-что облечь в мистическое одеяние, оставляя потомкам лишь «назывные предложения». Мол, пусть потом разбираются…
Яркий пример этого—его письмо к Николаю II, в котором великий мыслитель пророчески привел загадочную фразу короля Людовика ХVI: «После нас—хоть потоп». Тогда современники Льва Николаевича не имели возможности правильно осмыслить это изречение французского базилевса, которое привел в своем письме Л.Н. Толстой. Но он как бы предвосхитил трагический исход жизни Николая II, ибо Людовик XVI погиб от гильотины.
…Один-единственный выстрел шестифунтовой бомбой, произведенный вхолостую поручиком Львом Толстым в ходе Чернореческого сражения,—это не просто рядовой эпизод военного этапа жизни великого писателя, который для потомков был облечен в форму некоего ребуса. Он как бы на будущее олицетворил целый философский пласт в мировоззрении этого гениального писателя, который на пике зрелого расцвета своего могучего таланта пришел к убеждению: «Не убий!»
Разве это не знаковый постулат всего миролюбивого человечества?
Леонид СОМОВ.
На снимке: Л.Н. Толстой—защитник осажденного Севастополя в 1854-1855 годах (фото с репродукции картины севастопольского художника В. Манина).
