16o
Думаете, это байки и хлеба зеленого цвета не может быть по определению? Ничего подобного—вот вам настоящая быль от начального слова до последней точки. Зеленый хлеб был, и выпекали его в Севастополе во время корабельной службы там в бытность еще молодым лейтенантом автора этих строк. Старожилы Сережкиного возраста могут это парадоксальное в основе своей событие подтвердить. Правда, выпекали тот хлеб не так уж долго, но все же выпекали. В нашей стране чудес все бывает.
Едва Политбюро партии отстранило от руля руководства страной Н.С. Хрущева, осваивавшего целину, насаждавшего везде кукурузу (в этом, кстати, начинании, как и с виноградниками в «Золотой балке» в более позднюю эпоху, напортачила больше партийно-чиновничья номенклатура), как вдруг случилось у нас в Севастополе (а может, и в других городах Крыма) совсем необычное явление. Ну если не катаклизм в социалистической системе хозяйствования, то что-то из разряда явных несуразностей. Впрочем, у нас в стране иногда случается то, что нигде ни у кого случиться не может. Вдруг пропал начисто белый хлеб, да и с другими его сортами образовалась ощутимая напряженка.
Все стали думать, к чему бы это? Народ обеспокоился целым рядом неблагоприятных примет. К каким-то убедительным выводам никто не пришел, но предположения высказывались разные, одно страшнее другого. Кто говорил, что это к войне, кто с не меньшим авторитетом утверждал, что такие вещи случались и раньше и, как правило, заканчивались либо сменой царя, либо революцией. Уже тогда толковали, что это признак конца света. Потом, правда, про этот признак забыли и оживили его только к 2000 году, затем перенесли на 2012-й, а теперь еще куда-то отодвинули, кажется, на следующий октябрь, но хлеб пока есть, только он стал дороже, несмотря на обильные урожаи, что тоже не очень понятно.
Особенно много страхов нагоняли женщины-домохозяйки, а еще больше—незадействованные даже в домашнем хозяйстве бабки, базирующиеся на базаре. Это бездонный источник любой непроверенной информации на все случаи жизни. Беззастенчиво пользуясь тем, что указ об ответственности за распространение ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения, действует только в военное время, они всегда охотно раздают кому попало свои интервью в отношении персоналий любого уровня, а также по всем событиям внутренней и даже внешней политики. Недаром бытует выражение «Одна бабка сказала». Существует даже аббревиатура—ОБС. Одна сказала, другая пересказала, и понеслось… Словом, для оживленных пересудов это был повод. Новость повторяли на все лады, и каждый стремился прибавить что-нибудь от себя.
Районное балаклавское общество обычно сохраняло спокойствие и невозмутимость, характерные провинциальному военному городку. Но это не значит, что какое-то из ряда вон выходящее событие не способно его захватить. Согласитесь, ведь явление—не из разряда ординарных, на которые можно взирать спокойно, не имея в голове мыслей, называемых почему-то задними. Под вопросом оказался наш хлеб насущный, а не какой-то там переворот в далеком Тимбукту.
Сводились мысли балаклавцев к тому, сколько по времени это явление протянется и будет ли вообще ему когда-нибудь конец. Самым странным во всей этой истории было то, что хлеб пропал не где-то в тундре, на Севере. Это можно было как-то объяснить трудностями подвоза, эпизоотией оленей, их массовым падежом и т.д. Но ведь хлеб исчез на юге, в Крыму! Украина, к которой мы в те времена относились, всегда считалась (оправданно или нет—вопрос другой) житницей страны, хотя были уже освоены целинные, даже залежные земли и все такое прочее. И вот на тебе: именно на Украине, в только что подаренной ей Крымской области (никто тогда не думал, что она возмечтает о незалежности) нет хлеба! Конечно это всколыхнуло умы, вызвало определенное смятение. Нет, никто не угрожал режиму восстанием или какими-то другими беспорядками.
Ну и потом, нельзя сказать, что хлеб вообще исчез и все сразу стали пухнуть с голоду, как бывало раньше. Хлеб был, но его стали выпекать не из обычных злаков (пшеница, рожь, ячмень, кукуруза), а из гороха. Хлеб этот был густо-зеленого цвета в разрезе и по вкусу очень даже приятный. Оговорюсь сразу, что могу быть в своих оценках необъективен как человек, вкусивший и навсегда полюбивший прелесть гороховых концентратов в голодные годы войны. Пока хлеб был свежим и теплым, его вполне можно было есть, особенно с маслом. Никакой изжоги, как обычный черный хлеб, гороховый его эквивалент не вызывал, от него только немного пучило живот. Стоило же буханке такого хлеба задержаться в употреблении хотя бы на несколько часов, она начинала стучать, словно замешанное для нее тесто готовили из металла, вытекавшего по желобам доменной печи. Если навинтить такую буханку на рукоятку, то ее вполне можно было использовать в качестве отменной кувалды. Такой хлеб, не дождавшись должного ему употребления, шел не в пищу, а в мусорные контейнеры.
Тут по праву своего положения вмешались политорганы, даже лично начальник политотдела части Георгий Гаврилович Конюхов, подключив к слежению за мусорными контейнерами на причальной стенке энского отдельного дивизиона сторожевых кораблей весь подчиненный ему политсостав и дежурную службу по стоянке. Идет, к примеру, матрос какого-нибудь корабля к мусорке с мешком или бачком объедков, а там целые куски и даже буханки хлеба. Тут же все это бралось на карандаш и заносилось в блокнот. А потом устраивался «разбор полетов»: дескать, страна вас, дармоедов, кормит, а вы хлеб выбрасываете! Что скажет население?! И т.д., и т.п. Пусть это не голодный бунт, не восстание на броненосце «Потемкин», но все же действо отвратительное по своей политической подоплеке. Для начпо примат идей над материей был неоспорим в абсолюте. Как ни парадоксально это звучит, но это был его хлеб. Буравя всех глазами, налитыми убеждениями, и слегка загадочно щурясь улыбкой Джоконды, Георгий Гаврилович с последовательным упорством увещевал провинившихся убедительными аргументами правоты дела партии и правительства. При этом всем было ясно, что держать руку на идеологическом пульсе он был вынужден в силу своих служебных обязанностей. От смешного до грустного—один шаг и в обратную сторону—также. Больше всего этот парадокс почему-то проявлялся в общественно-политической жизни страны и, следовательно, в партийно-политической работе ее политорганов.
После указанных событий на стоянке воцарилась испуганная тишина. Негодный хлеб старались не выносить в мусорные баки, а накапливать на кораблях в ожидании выхода в море, которое все стерпит, тем более что некоторые рыбы хлеб едят, не глядя на цвет.
А что еще делать с хлебом, который невозможно употреблять в пищу? Наверное, необходимо было его как-то утилизировать и на суше, размачивая для кормления животных. Но это надо было организовать, а тут—только карательные меры.
—Позор!—глухо, жирным шрифтом брызгая изо рта слюной, кричал начпо.
Увы, таков уж, вероятно, закон общежития: чем непонятнее зло, тем ожесточеннее и грубее борются с ним. Об этом писал все тот же А.П. Чехов в рассказе «Дока».
От обилия несъеденного хлеба у мусорных баков развелись крысы. Однажды вахтенный увидел, как по швартовому канату на борт корабля пробежала здоровенная крыса и нырнула в отсек, где располагались офицерские каюты и запасы продовольствия. Крыса на корабле, как известно, бедствие ужасное. На флоте испокон веков ходят байки, что крысы способны не только переборки прогрызть, они могут даже повредить своими зубами якорные цепи. В последнюю чушь верят, правда, лишь одни новобранцы. Никто никогда не видел перегрызанных цепей, но, по всей вероятности, употребляя в пищу остатки зеленого хлеба, крысы должны были хорошенько размачивать их водой.
Байки байками, но пришлось утром командиру дать команду притопить отсек забортной водой. Крыса выплыла на середину отсека, где ее прибили чем-то тяжелым, может быть, той же буханкой или кувалдой, я не видел, так как не мог смотреть на гибель в соленой воде избиваемого животного. В этом мире каждый добывает себе пищу как может, кому-то приходится ходить и по канату.
После этого случая на все корабли, стоявшие у стенки, выдали жестяные круги, которые надевались на швартовы, препятствуя проникновению на борт животных из семейства грызунов, а за сходней вахтенным было приказано внимательно следить, а на ночь убирать её на борт.
Эта хлебная история имела место в последних числах марта 1965 года и совпала по времени с празднованием серебряной свадьбы Сережкиных родителей, вступивших в законный брак в предвоенном 1940 году. Событие не ахти какого масштаба, но все же торжественно отмечалось некоторым кругом лиц. Сережка, конечно, по своему происхождению также был в числе приглашенных гостей и обратился по команде с просьбой о кратковременном отпуске. Командир искренне поддержал его ходатайство у командования части и тут же заказал пять батонов белого хлеба.
Сережке дали три дня отпуска без учета дороги, выписали командировочное удостоверение для решения какого-то пустякового вопроса в Москве и вместе с ним вручили листок со списком хлебо-булочных изделий, заказанных всеми, кто принимал участие в решении вопроса, вплоть до делопроизводителя отдела кадров Валентины Дебыщенко. Ей-то больше всего это было и надо, так как она еще не закончила отмечать свое пятидесятилетие. Кстати, по этому поводу она устроила грандиозный скандал в штабе и выказала решительное неудовольствие самому Георгию Гавриловичу за то, что он, поздравляя юбиляршу, допустил в штабной стенгазете утечку информации о ее возрасте. Свой реальный возраст она держала в строжайшем секрете, хотя на вид ей, конечно, давно уже никто не дал бы двадцати и даже тридцати пяти или сорока. Инициативу политотдела юбилярша покрыла такой бранью, что начпо оставил свой кабинет и понуро побрел успокаиваться на стоянку кораблей, тихо бормоча себе под нос: «Послушайте, послушайте, это же черт знает что такое, язык бы ей оторвать!»
Слух о Сережкиной поездке в Москву распространился быстрее, чем он успел собраться. Один за другим пошли визиты страждущих:
—Мне бы парочку булок «Горчичного».
—Три халы, Серега, знаешь, плетеные такие в косичку.
—Несколько «Городских» булочек, Сережа, их раньше французскими называли. Я спокойно гороховый ем, но дети, знаешь ли…
—Ну хоть батончик нарезной за 13 копеек,—и так далее. (В цене автор не ошибся. Это для тех, кто забыл).
Двухстраничный раздел Сережкиной записной книжки, названный «Для заметок», был исписан мелким почерком в память о заказах, но этих страничек не хватило. Пришлось заполнять и другие, благо записей фамилий, начинающихся на буквы ч, ш, щ, э, ю, я, совсем немного. Чюрленисы и Эйзенштейны у нас рождаются редко, все больше Андреевы, Петровы, Ивановы, Смирновы. А закадычный приятель Чуркин был тогда соседом по лестничной клетке, его адрес Сережка и так знал, потому и не записывал. Чуркин, кстати, ничего и не заказывал. Поэтому последние странички были почти чистыми и очень даже пригодились.
Не успел Сережка дойти до проходной, слышит—сзади топот:
—Погоди, Сережа, погоди! Мне не надо белого, бог с ним…
«Слава тебе, Господи!—подумалось отпускнику.—Баба с возу—кобыле легче. Наверное, письмо отвезти человеку надо». Не тут-то было:
—Не надо мне булок, переживем. Но ведь ты, говорят, за хлебом едешь, а я по настоящей черняшке соскучился. Заварной, помнишь, наш московский, «Бородинский» его еще называют. Прихвати пару «кирпичиков», век помнить буду.
—Да ну, чего там, привезу. Только я не за хлебом, а к родителям еду.
И полетел Сережка в столицу «за хлебом». Это, как в одном из совковых анекдотов: «При коммунизме у каждой советской семьи будет свой самолет. А зачем? А вот узнал, к примеру, что в Сочи масло дают, сразу сел в самолет, полетел и купил». Были и такие времена в нашей истории. Да не так уж и давно—при Горбачеве. В магазинах, кроме ржавого шпика толщиной в пару сантиметров, ничего не было, а тут—масло в Сочи! Поневоле полетишь.
Сразу купить все, что было заказано, оказалось не так-то просто, да и подозрительно—слишком уж много. А народ у нас ко всему привык присматриваться (времена люди пережили разные, и каждое наложило свой отпечаток на психику). Но времени было мало, сразу после торжеств пришлось приступить к покупке заказов. Родители выделили для их упаковки здоровенный чемодан, который был быстро заполнен. Нашли еще какие-то безразмерные баулы. В булочную Сережка ходил с авоськами (очень распространенная в то время вместительная тара, растягивающаяся сеточкой: что хочешь положить можно, и не лопнет, как нынешний пакет). Как назло поехал Сергей домой в форме. Отцовская одежда в ту пору была ему еще великовата в объеме, сидела мешковато и выглядела как-то не то чтобы подозрительно, но не по-московски, а периферийно. Стоило ему появиться в булочной, начинался неприятный шепоток: «Вон, гляди, опять пришел этот сын лейтенанта Шмидта. Что-то замышляет. Как бы греха не случилось. А может, что с хлебом ожидается? Не зря ведь человек набирает столько. Оставь и нам побольше, мало ли что». А Сережка достает свою записную книжку и нагло читает: «Восемь нарезных батонов, шесть «Горчичных», десять «Городских» булочек, три халы, два «кирпича» «Бородинского» и т.д.» Складывает все это в авоськи, выгружает дома и через час идет в другую булочную, где меньше примелькался. В итоге, если бы родственники не проводили, он бы из Москвы с таким грузом не уехал. Отец взял с собой на вокзал какое-то веское удостоверение на тот случай, если встанет вопрос о Сережкином задержании в качестве мешочника. Случаев таких в столице со времен НЭПа было немного, горбачевские «колбасные» поезда были еще далеко, поэтому для милиции и других, кто нас бережет, доклады о них начальству заслуживали благодарности перед строем, если не медали на грудь. Слава Всевышнему, из Москвы Серега уехал благополучно, в Севастополе его встретили на пикапе, которым возили корабельные приборы и другое оборудование на поверку в завод им. Серго Орджоникидзе.
Дня два или три семьи офицерского состава дивизиона пировали на московских хлебах, а Сережка ходил в героях Севастополя, пока не ушел на очередной приказ в море. Потом подвиги его забылись, так как появился белый хлеб местной выпечки. Ибо никогда и ничто не может исчезнуть бесследно. Вся Балаклава бросала в воздух чепчики. Упрочить свою славу Сергей не мог, поскольку серебряная свадьба у людей обычно бывает лишь единожды, а хлеб до его окончательного отъезда из Балаклавы больше не пропадал.
Вот и вся история, если не рассказывать про любовь, случившуюся в Москве (не с авторской, правда, стороны). Когда Сережка бегал при полном параде за булками, на него положила глаз девчушка с третьего этажа родительского подъезда. Звали ее Катюша, и была она лет пяти от роду. Все-таки детская любовь существует, что ни говори. Как только Сережка появлялся у входа в подъезд дома, Катюшка бежала навстречу, оказывая ему всяческие знаки внимания и строя глазки, а когда он, соответственно, ответив на проявления ее расположения, уходил, она подбегала к сидящим на скамеечке возле подъезда женщинам и заявляла им на полном серьезе: «Ну до чего же я люблю Сережу!» После того как он уехал, Катюшка, говорят, долго плакала, а когда ее спросили, за что же она так полюбила Сережу, совершенно откровенно ответила: «За пуговицы!»
Эта ее любовь, как и всё в возрасте не очень зрелом, да еще в разлуке, длилась не так долго. Когда Катюшка выросла, она пробегала мимо Сережки, бывавшего в родительском доме, даже не поздоровавшись. У него, правда, не было тогда блестящих пуговиц, на которые она «купилась» в детском возрасте, словно Пятница из «Робинзона Крузо».
Ну а история с зеленым хлебом, несмотря на всю ее анекдотичность, наводит на не очень веселые размышления. Были сбои с производством некоторых продуктов и в периоды застоя, хотя и очень редко. Сейчас же в работе «Роспотребнадзора» и прочих надзорных структур постоянно присутствуют выводы о том, что большинство производимых у нас продуктов питания для оного непригодны в связи с их фальсификацией и вредностью для здоровья. Но для исправления этого положения ничего не делается. Не слишком ли много у нас таких структур и можно ли их деятельность назвать работой?! Эти размышления наводят на мысль: не от результатов ли такой «работы» рождаются подобные шутки?
Шутки шутками, а ведь съешь такого хлебушка—дорогого, но с металлической пружинкой внутри, намажешь его маслицем, вроде как сливочным, но в основной массе пальмовым, откушаешь мясца, напичканного консервантами и всякой дрянью, а также овощей, выращенных на фосфатах, да запьешь все это стопочкой и не до шуток станет.
С. Смирнов (Москва).
Автор обращает внимание, что фамилии фигурантов изменены.
