22o
Старинные портреты. Что это? Сгусток прошедшего времени? Отражение неординарной личности, определившей очень многое в развитии порой целого государства? Или просто «биография» человека, которого нет, и мы благодаря руке живописца теперь можем что-что прочитать о его судьбе, его пристрастиях, любви?…Нередко портреты, столь разные по своим художественным достоинствам, созданные в далекие XVIII-XIX вв., находящиеся ранее в разнообразных частных коллекциях, волею судеб оказываются не только рядом в одном художественном собрании, но, что еще примечательно, — между ними появляются нити, прочно связывающие их.
Если вы пройдете по залу западноевропейского искусства Севастопольского художественного музея им. М.П. Крошицкого, то сразу обратите внимание на два парадных портрета, выполненных неизвестным французским художником первой половины XVIII века. На одном изображен король Франции Людовик XV, на другом — его жена Мария Лещинская. Но вначале, несколько десятилетий в послевоенный период, мужской портрет находился в отделе русского искусства как «Портрет придворного». Хотя еще в первом каталоге-путеводителе Севастопольской картинной галереи (сост. — первый директор А.Г. Коренев, 1931 г.) он значился как «Портрет Людовика XVI» неизвестного мастера французской школы XVIII века. Почему так произошло — неизвестно, но уже в 70-е годы XX столетия и крымские, а потом и столичные искусствоведы однозначно пришли к выводу, что на портрете изображен французский король Людовик XV (но не XVI). И действительно, принадлежность к роду Бурбонов подтверждают такие типичные для них фамильные черты, как миндалевидные глаза навыкате, припухлая губа, нос с горбинкой. Одет портретируемый в красный камзол с золотым шитьем, с голубой муаровой лентой через левое плечо и алмазной звездой Святого Духа на груди, который имели право носить лишь члены королевского рода.
Мы можем найти множество аналогий севастопольской работе, но ближе всего к нашему портрету образ, созданный в 1773 г. французским художником Франсуа Гюбером Друэ (1727 — 1775), находящийся ныне в музее Версальского дворца.
Хотя портрет Севастопольского музея обладает качеством торжественной представительности, но в нем в значительной степени смягчено ощущение царственной особы, которое было присуще другим парадным портретам короля. Здесь он представлен как «частное лицо», меланхоличным и стареющим вельможей.
Как не вспомнить изнеженного и бездеятельного короля, мало занимавшегося делами государства, находившегося под влиянием своих фавориток Помпадур и Дю Барри, расточительность и безнравственность французского двора и его крылатую фразу: «После нас хоть потоп».
Как и откуда попал этот портрет в собрание Севастопольского музея?
На обороте холста сохранилась бумажная наклейка с надписью: «Имение Е.И.В. Государыни Императрицы «Ливадия». Когда мне довелось работать в архиве Государственного Эрмитажа, возникло предположение, что данный портрет Людовика XV был приобретен императрицей Екатериной II для ее огромной портретной галереи, которая находилась в Гатчинском дворце, затем перевезен в Ливадийский дворец, а в 1927 г. — в Севастопольскую картинную галерею.
Атрибуция женщины, изображенной на втором портрете, никогда не вызывала сомнения у исследователей. Во-первых, такая важная деталь ее наряда, как голубая горностаевая мантия с золотыми лилиями, позволяет сделать правильный вывод, что дама принадлежит к королевскому роду. Во-вторых, характер прически, когда становятся модными маленькие пудреные парики, и детали костюма с низким декольте и пышными рукавами до локтя также становятся модными в начале XVIII в. В-третьих, проведенная аналогия с портретами царственных особ дает нам полное основание считать, что на севастопольской работе рядом с портретом Людовика XV находится его жена, королева Франции Мария Лещинская — дочь польского короля Станислава Лещинского. Манера письма портрета короля Франции значительно отличается от живописи портрета М.Лещинской, где четко присутствуют черты североевропейской школы, возможно, польской.
И это не случайно. Ведь портрет Марии Лещинской поступил из коллекции Павла Александровича Демидова — последнего владельца Вишневецкого замка, где находилась богатая коллекция картин, в том числе польских королей и магнатов. Во время первой мировой войны часть его собрания из Вишневецкого замка была вывезена Демидовым в южное имение (его правильное местоположение требует уточнения). В 1922 г. полотно было передано в Ялтинский народный художественный музей, в 1927 г. — в Севастопольскую картинную галерею.
Хочется напомнить читателям, что Демидовы — известные уральские горнопромышленники — происходили из тульских кузнецов. Так знаменательно случилось, что лучшая часть французской и польской живописи в собрании севастопольского музея принадлежит роду знаменитых Демидовых.
И вот теперь пришла очередь рассказать о третьем портрете XVIII в., который был впервые экспонирован в 1995 г. в Севастопольском художественном музее из фондов выставки «Старинный портрет». Личность, запечатленная на полотне, самым оригинальным образом оказалась связана с предшествующими двумя. Это «Портрет карлика Биби» французского художника 1-й половины XVIII столетия Алексиса Гриму. Перед нами в овале очень красивый и живописный портрет в парадной и пышной одежде польского вельможи, небольшого человека. Слева вверху на холсте надпись на французском — «Биби — карлик Станисласа, короля Польши, написан Гриму» (перевод дословно сделан в Эрмитаже). Да! Перед нами изображен шут того самого короля Станислава Лещинского, который в 1704 г. был возведен на польский престол по требованию шведского короля Карла XII. После победы Петра I под Полтавой в 1709 г. Станислав бежал из Польши. Он уехал в Париж с дочерью Марией Лещинской в первую эмиграцию, где она и вышла замуж за Людовика XV.
Нам неизвестно, где написал Гриму карлика Биби — в Париже, при дворе Людовика, или в Лотарингии, при дворе изгнанного польского монарха. Художник прожил довольно бурную жизнь. В отечественной искусствоведческой литературе сведения о нем крайне скудны (если еще учесть, что этот французский мастер представлен даже в столичных музеях 1-2 работами). В иностранных справочниках мы находим крайне занимательные сведения о нем: родился в Аржантейле в 1678 году, умер в Париже в 1733 году. Портретист, самоучка, он испытал влияние известного в свое время портретиста де Труа. Также имеются малопроверенные сведения, что сосед Гриму — граф де Вене — был страстным собирателем Рембрандта и голландского искусства, и художник имел возможность знакомиться с искусством этой школы XVII века. В 1705 году он — член Академии художеств, а в 1709 г. уже вычеркнут из списка Академии. В жизни — мот и пьяница. Был в тюрьме, но и там, как пишут современники, нашел покровителя и, используя замазку, много рисовал.
От природы Гриму был очень наблюдательным и хорошим колористом. Он практически не делал портреты в рост — как опять пишут — от своей природной лени и в основном создавал однофигурные композиции. Современники прозвали его «французским Рембрандтом», хотя это было сильное преувеличение. Но даже в севастопольской картине при всей ее маскарадности и красочности мы замечаем определенную жанровую ситуацию, стремление к естественности и интимности.
Еще удивительнее судьба происхождения этого портрета. В Севастопольскую картинную галерею он поступил в 20-е годы из собрания Веригиной. Только несколько лет назад стали известны сведения об этой старинной русской семье, многие члены которой служили на флоте и в армии. Один из представителей Веригиных после женитьбы поселился в Ялте, имел прекрасный дом, стены которого, вполне возможно, и украшал «Портрет карлика Биби». Конечно, семье Веригиных пришлось эмигрировать. По публикациям крымских специалистов известно, что один из членов этой семьи — Константин Веригин — стал известен в мире как создатель непревзойденных духов «Суар де Пари», «Мэуи» и «Ромаж», составляющих славу знаменитого Дома Шанель. В конце 90-х годов потомки Веригиных посетили Ялту, где проходила юность их родителей.
Вот так и случилось, что прекрасные портреты, созданные в далекие XVIII — XIX вв., волею судеб оказались рядом в одном художественном собрании Севастопольского музея и между ними появились нити, которые прочно связали их.
