14o
В литературной жизни города (только ли в литературной!) произошло событие чрезвычайной важности: вышел первый том будущего стотомного издания «Севастополь. Историческая повесть». Мы начали дело. Продолжить его тем, кто будет жить после нас. Что это за издание? Как возникла сама мысль о нем?Заблуждается тот, кто думает, что первой, кто назвала наш город Севастополем — Священным городом, городом Славы, — была Екатерина II. Еще во II в. до новой эры греческое поселение у моря, Херсонес, принадлежавшее Византии, переименовал в Севастополь римский император Август.
Как Август смог сквозь плотную завесу веков рассмотреть будущее города, которому предстояло вписать столько славных страниц в мировую историю? Существует объяснение весьма простое. Имя Август в переводе с латыни — Священный, Величественный. Подчинив cебе Херсонес, славолюбивый император сделал то же, что делали позже другие императоры: Петр I, Елизавета, Екатерина… Но население Херсонеса было греческим. Грекам, естественно, необходимо было греческое звучание слов. Греческий аналог Августа — Севастьян (Sebastos — священный, высокочтимый). Вот так во II веке до новой эры впервые прозвучало: Севастополь.
Умер славолюбивый Август. Херсонеситы вернули своему поселению прежнее название: Херсонес.
Видимо, в окружении Екатерины были очень грамотные люди. Ища название новому военному поселению на юге России, добрались до глубинных пластов истории. И люди с запалом воображения, возбужденные победами князя Прозоровского, графа Потемкина, Суворова, воскресили забытое название.
И все же! И все же!
В случае с нашим городом тут не обошлось без Его Величества Рока. Остался же Херсон (по греч. Херсон — город). Сколько городов на берегу Черного моря: Одесса, Феодосия, Новороссийск, Туапсе… Ни один из них даже случайно не был назван Городом Славы. Хотя чего только не было и в их истории…
В наших музеях, в фондах библиотек — бесценные сокровища. Там есть книги, не переиздававшиеся по 100-150-200 лет. Рукописи, существующие в одном-единственном экземпляре. Берешь такую, и — дрожь по телу. Понимаешь, что этот листок, уже тронутый тленом, лежал когда-то на столе, под рукой человека, имя которого ныне — легенда истории. Рядовому читателю доступ к редким книгам затруднен. Это естественно. Работники музеев, служители фондов — в первую очередь, хранители. Поставь все эти ценности на общую полку, через год-два все будет растрепано, порвано. А то и украдено. Загляните в антикварные лавки, цены на старые издания заоблачные. Севастопольцы — прирожденные историки. Мне по-человечески всегда было бесконечно жаль наших любителей истории, которым несть числа. Они-то чем провинились? Почему не могут пользоваться первоисточниками, почему довольствуются лишь цитатами-пересказами в разных ученых и псевдоученых статьях?
Мысль о том, что хорошо бы издать все лучшее художественное, что написано о Севастополе, и все лучшее из старых изданий, хранящееся в фондах, родилась сама собой.
К чести наших депутатов, за идею издания проголосовали все единогласно. Председателем совета в ту пору был В.М.Пархоменко. С ним, с первым, мы обговаривали будущее издания. Такой же была и поддержка администрации. В первую очередь, начальника управления культуры А.А.Рудометова. Полную готовность содействовать делу выразил В.А.Заичко, в ту пору еще не депутат Верховной Рады. В общественный совет издания вошла И.Г.Цокур, заместитель председателя городской госадминистрации. С желанием, с готовностью сделать все как можно лучше работали библиотекари, историки, полиграфисты: Т.А.Эссин, С.А.Капранова, А.П.Бычков, Е.М.Баринова, Ю.И.Мазепов, О.Е.Ивацкая, М.В.Макареев, Ю.В.Терехин. Вышедший том — труд коллективный. Севастополь еще раз доказал, что он любит свою историю, что он понимает, что там, в прошлом, корни всех наших побед, всех наших бед, всего того, что еще предстояло пережить городу. Прошлое рождает настоящее, настоящее — будущее.
Такова высота культурной планки нашего города. Задача общественного совета — выработка общей стратегии издания.
Непосредственно над текстом в числе других работали редакторы Т.А.Воронина, М.М.Кравчук, техред Н.З.Жаворонок, много сил вложили директор издательства Ю.В.Терехин, художник В.М.Манин.
Как будет строиться издание? В первой части каждого тома будет хорошая проза. Вторая часть — раритеты. Те самые книги из хранилищ музеев и библиотек, не переиздававшиеся по 100-150-200 лет. То, что было доступно только специалистам-историкам, становится достоянием широкого круга читателей. Тираж первого тома, к сожалению, всего 1000 экземпляров. Но 100 экземпляров отданы библиотеке Толстого, 40 — детской библиотеке имени Гайдара, 80 — управлению образования для школ и вузов Севастополя. Значит, можно пойти в библиотеку и без труда взять книгу, поработать над ней в читальном зале, взять ее домой. Наконец, можно и купить по себестоимости всего за 15 грн в бухгалтерии управления культуры.
Открывают изда ние «Севастопольские рассказы» Льва Толстого. «Севастопольские рассказы» — визитная карточка Севастополя. О Севастополе написано много. Лучше того, что написал молодой — в двадцать шесть лет гений! — Толстой, не написал никто. Толстой много дал Севастополю. Севастополь Толстому — не меньше.
Раздел «Раритеты» условно назван «Неизвестный Севастополь». «Неизвестный» он, конечно, не для академиков, не для профессионалов-историков, авторов научных трудов. Неизвестный для того читателя, которого называют массовым. Неизвестный для тех, кому затруднен доступ в хранилища. В первом томе в этом разделе опубликован исторический очерк «Оборона Севастополя». Составитель — полковник А.Зайончковский. Издание 1904 г. «Записки участника обороны» Н.Милошевича. Тоже издание 1904 г. «Письма и воспоминания Н.Пирогова». Эти письма хирург посылал из осажденного Севастополя жене. Датированы они 1854-1855 гг. Из «Рукописей о Севастопольской обороне, собранных государем наследником царевичем» вниманию читателя предлагаются записки князя Дм. Святополк-Мирского, одного из участников боев. Дата — 1870 г.
Страницы старых книг сочатся кровью убитых товарищей. Для участников боев война не окончена. Они еще недоспорили ни друг с другом, ни с командованием, ни с врагами. Они доказывают, что Севастополь можно было удержать. Что исход войны мог быть другим, а потери меньшими. (Как нам, еще не до конца пережившим Великую Отечественную, все это знакомо!) Старые книги дышат не днем ушедшим, а днем сегодняшним.
Кто из севастопольцев не слышал о матросе Петре Кошке? Но прочитайте-ка письмо Пирогова жене: «Теперь в госпитале на перевязочном пункте лежит матрос, Кошка по прозванию, он сделался знаменитым человеком, его посещали и Великие Князья. Кошка тот участвовал во всех вылазках, да не только ночью, но и днем чудеса делал под выстрелами… Его хватили на вылазке штыком в брюхо, но, к счастью, штык прошел только под кожею и не задел кишки. Он теперь уже выздоровел, погуливает, покуривает папироски и недавно еще содрал с одного посетителя несколько копеек на водку».
Прочитаешь такое — и вот он, Кошка, уже не бронзовый, а живой, с ухарским лихим чубом, со смеющимися глазами, наверняка знающий, что нет и не будет той пули, того штыка, которые отольют для него.
Для хирурга Николая Ивановича Пирогова не было авторитетов. Прибыв в Севастополь и увидев, что госпитали в отвратительном состоянии, он является к главнокомандующему, князю Меншикову, блистательному острослову и бездарному военачальнику. «В 6 часов вечера я дотащился кое-как до маленького домишки с грязным двором, где заседал главнокомандующий. Едва обо мне доложили, как дверь отворилась, и я стал перед ним, что называется нос к носу. В конурке аршина три в длину и столько же в ширину стояла, сгорбившись, в засаленном архалуне судьба Севастополя. У одной стены стояла походная кровать с круглым кожаным валиком вместо подушки, у окна стоял стол, освещенный двумя стеариновыми огарками, а у стола в больших креслах сидел писарь, который тот час же ушел. «Вот, как видите-с, в лачужке-с принимаю вас», — были первые слова главнокомандующего, произнесенные тихим голосом, за этим следовало хи, хи, хи! Каким-то спазматически принужденным голосом».
Меншиков говорит хирургу, что да, все плохо, но было еще хуже. «Есть два рода оправданий, — замечает Пирогов, — один просто врет, а другой говорит правду, описывая собственную вину, как нельзя хуже, выслушав такого правдолюбца, призадумаешься… да кто же, чорт возьми, виноват, как не ты сам!»
Пирогов говорит Меншикову: его жилье лучше и чище, чем у главнокомандующего. Тот, кто равнодушен к своему быту, равнодушен к жизни и смерти подчиненных. «29 октября дело не было неожиданное, его предвидели, предназначали и не позаботились». 10 и даже 11000 было выбито из строя, 6000 слишком раненых, и для этих раненых не приготовили ровно ничего; как собак бросили их на землю; на нарах целыми неделями они не были перевязаны и даже почти не накормлены»… «За кого же считают солдата? Кто будет хорошо драться, когда он убежден, что раненого бросят, как собаку?»
Врача, приезжавшего в Петербург, в Зимнем боялись царедворцы. Пирогов от всех требовал не объяснений, а дела.
Какое сердце не дрогнет, не сожмется от печали, читая такие строчки Пирогова, уже заболевшего, «принужденного к затворничеству». Известно, Николай Иванович умер от рака неба. «…Нахимов прислал мне из библиотеки много разных книг, и я, оставаясь дома, если не сплю… то читаю, главное лишь бы Господь мне вкус поправил, которого почти совсем нет, и я, кроме чая, почти ничего не ем, но так ничего, не могу сказать, чтобы где болело или беспокоило, но разыгралось ослизнение и надобно иметь терпение». Врач, он отлично знает, что с ним происходит. Ему надо бросать Севастополь, уезжать, начинать лечиться. Но он тянет, тянет, тянет с отъездом. Уехав, возвращается. И опять оперирует, оперирует, оперирует…
Сейчас находится много охотников переписывать историю. В частности, рисовать Николая I в этаких романтически-влюбленных тонах, в каких Дюма рисовал своих королей. Гневаются на Толстого, назвавшего его Николаем Палкиным.
Портрет государственного деятеля рисуют не волонтеры — история. Поражение в Крымской войне — вот итог правления Николая. И никакие ссылки на то, что он был человеком деятельным — вставал в шесть утра, ложился в 12 ночи, — не спасают. Поражение есть поражение.
Кто должен был строить железные дороги, по которым можно было бы подвозить боеприпасы, доставлять вооружение? Казаки-пластуны или царь?
Кто должен был позаботиться о том, чтобы флот России не уступал флоту союзников, вооружение России не уступало вооружению союзников? Квартирмейстер Кошка или царь?
Кто наконец должен был строить школы и образовывать подданных?
Почему у Европы были средства на развитие промышленности, а у Николая всегда не хватало денег ни на обновление флота, ни на строительство фабрик? Но всегда были деньги на войны, на подавление мятежей в Европе.
Недра нашей земли богаты, народ умный, самоотверженный, смелый. И при всем этом — поражение? Прав был не только Толстой, но прав был и Тарас Шевченко, называвший царя — Николай-Тормоз.
Ко времени Крымской войны уже назрели такие реформы, как отмена крепостного права. Но Тормоз на то и Тормоз, реформы ему не по плечу. Можно только удивляться, что крепостные люди воевали так, как они воевали.
Николай умер за несколько месяцев до окончания войны. Здоровяк, любитель конной езды, человек, всю жизнь спавший в нетопленой спальне, закаливший себя обтиранием снега в морозы, однажды простудился. И от пустяковой простуды раз-два и скончался.
Петербург тогда не поверил: «Царя отравили!» — кричали толпы. И историки не все верят в смерть Николая от пустяковой простуды. Доказывают: близкое поражение в войне уже предугадывалось. Николаю, самодержцу Руси, императору, зажавшему в железный кулак Европу, было не под силу сесть за один стол с победителями и подписать акт капитуляции. Лучше смерть, чем признание краха. Возможно, что все так и было. Похоже на правду.
Всем нам с детства известно, что доблестный П.С.Нахимов пулям не кланялся. Говорил: «Не всякая пуля в цель». Таким же неустрашимым был Владимир Алексеевич Корнилов. Но есть исследователи, утверждающие, что дело было не в бесстрашии. Адмиралы не хотели уходить с бастионов, на которых погибло столько подчиненных им людей. Лучше смерть, чем остаться живыми и всю оставшуюся жизнь винить себя в поражении. Виктор Шкловский, автор книги «Лев Толстой», пишет: гибель Корнилова похожа на самоубийство. За сутки до гибели он отсылает в Николаев все, чем дорожит.
Часы — сыну… Часы уже не нужны? Может, потому адмиралы и не боялись пуль, что сами искали смерти? Хотели остаться с теми, кто погиб?
Николай Иванович Пирогов называет бездарного Меншикова «судьбой Севастополя». Кто же тогда царь, если не «судьба России»?
Толстой до конца жизни не мог простить Николаю поражения в Севастополе.
Что дал Толстой Севастополю? Что Севастополь дал Толстому? Почему вдруг недоучившийся студент, бросивший Казанский университет, деятельный, полный человеколюбивых планов преобразовать жизнь поначалу в Ясной Поляне, потом во всем мире, вдруг срывается с места и подается на Кавказ, на войну?
Причина, в сущности, — исторический курьез.
Во время бегства Наполеона из Москвы — когда горела Москва — сгорел дом Толстых. Сгорели частично и бумаги. Родовые имения продавались, выкупались. Отец Льва Николаевича, Николай Ильич, участник походов 1813 — 1814 гг., был связан с декабристами. Большой вины на нем не было. Его не тронули. Но царя он не любил. Служить ему не хотел.
Бумаги рода были запутаны. Бумагами Николай Ильич заниматься тоже охоты не имел. В результате получилось: старший брат Льва Николаевича, Николай, граф и дворянин, братья, Дмитрий и Сергей, графы и дворяне,сестра Маша графиня, а на Левушку бумаг нет. Он и не граф. И не дворянин. Хотя по наследству и получил Ясную Поляну. И не только ее.
Запросы в Герольдию были посланы еще при деде. Переписка шла. Взятки давались. Дело с места не сдвигалось.
Старший брат, офицер-артиллерист, воевавший на Кавказе, придумал выход: едем на Кавказ. Отличишься в бою, ты храбр. Станешь офицером». А офицер — это уже автоматически дворянин. Значит — граф. Герольдическая справедливость будет восстановлена и без чиновников Герольдии.
Так Лев Толстой, двадцати трех лет от роду, оказался на Кавказе. Воевал храбро. Был даже представлен к Георгию. Но судьба не хотела поворачиваться к нему лицом. И бумаги к представлению застряли в канцеляриях. Перебрался на Дунайский фронт, которым командовал дальний родственник князь Горчаков. Там после целой цепи несуразиц артиллерист, участник нескольких дел, но все еще солдат-волонтер Толстой был произведен в прапорщики. (Была пословица: «Курица не птица, прапорщик не офицер»). Произведен был не за боевые заслуги, а потому, что престарелая графиня Пелагея Николаевна Толстая, урожденная княжна Горчакова, «женщина, по запискам Толстого, недалекая, малообразованная, хорошо говорящая по-французски, хуже по-русски», пристукнула сухоньким кулачком во время семейного обеда на командующего: «Дать Левушке звание!» Левушка звание получил.
Теперь он прапорщик. Теперь он граф. Теперь он дворянин.
К этому времени началась осада Севастополя. Лев Толстой добровольцем едет в Севастополь. Князь Горчаков сменяет на посту командующего князя Меншикова. Но к концу осады двадцатишестилетнему Толстому уже никакие покровители не нужны. Он автор «Севастопольских рассказов», которые читает вся Россия. Кровь Севастополя, боль Севастополя, апофеоз духа защитников Севастополя сделали то, что сделали: на бастионах Севастополя родился гений.
Вместе с войсками он оставляет противнику южную часть Севастополя и переходит на Северную. «Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу.
Толстой записывает в дневнике: «Севастополь отдан, я был там в самое мое рождение…» (28 августа). И в книге: «Герой моей повести… правда». Правда делает его гением.
Выход в свет первого тома многотомника «Севастополь. Историческая повесть», без сомнения, явление знаковое. Такого значимого начинания в истории севастопольского книгоиздания еще не было. Читатель получил доступ к книгам-документам, книгам-очевидцам описываемых событий.
Обдумывая прошлое, он может думать о будущем.
История побуждает к действию.
Умирая, окровавленный Корнилов сказал: «Отстаивайте же Севастополь!» Перефразируя, скажем: «Любите же Севастополь!» Любите. Он стоит того.
