«Самая моя главная боль — это когда фабрика стоит. Больше, чем личная…»

Сегодня, в день ее юбилея, мы взяли у Виктории Алексеевны интервью. Из ее ответов читатель сам сделает вывод, с кем и в чьих рядах идет по жизни этот прекрасный человек.- Виктория Алексеевна, предлагаю наш разговор начать, если так выразиться, с вопросов «производственного блока». Тем паче что подобного рода приоритет, как следует из цитатного заголовка, по сути — ваше жизненное кредо: дело, дело и еше раз дело. Итак, первый вопрос: согласны ли вы с высказыванием, что цель оправдывает средства?

— Да. Но с одной оговоркой. Я привыкла ставить перед собой реальные, а самое главное — земные, гуманные цели. Во имя их исполнения можно, как говорится, затянуть пояса.

— Смогли бы вы сменить место работы, если бы вам предложили оплату директорского поста в десять раз большую, нежели существующая?

— Нет, нет и нет. Мне на подобных условиях предлагали весьма заманчивые должности еще 10-15 лет назад. Я люблю нашу фабрику и совершенно равнодушна к условным символам преуспевания — «Канары», «Мерседес», «коттедж» и «навороченный мобильник».

— Легко ли идете на компромиссы?

— Я по жизни вообще-то не баран. Компромисс — это всегда маневр. Главное, чтобы он был всесторонне осмыслен и просчитан. И еще: никогда не держу своих партнеров за дураков. Нужно уважать и чужие интересы, хотя во главу угла ставить преимущественно свои.

— Подвержены ли вы паническим настроениям?

— Мне это чувство в принципе незнакомо. Я склонна предвосхищать неприятности и чаще заранее думать о негативных последствиях того или иного шага или явления. Мне очень импонирует одна черта Джона Кеннеди. Он мог часами сидеть в кресле-качалке и…ничего не делать. Несведущие люди недоумевали: «Сколько же можно за это время провернуть государственных дел!» А Джон Кеннеди, оказывается, просто…думал. И чаще — о неприятном, о том, как преодолевать возможные проблемы.

— На что на службе постоянно не хватает времени?

— На себя. Иногда в три часа дня вспоминаешь о том, что вообще-то нормальные люди уже давно отобедали. Порой даже форточку открыть в знойное время забываю. Впрочем, в последние два-три года ощущаю заметное внимание сослуживцев к моей особе. Это в том плане, что люди стараются многие вопросы решать самостоятельно, руководящая нянька, как вы понимаете, успела кое-какой опыт им уже передать.

— Как вы в таком случае трактуете понятие «преданность»?

— Исключительно во внеличностном варианте. Не приемлю льстецов, а преданность понимаю лишь как горячую любовь к главному делу своей жизни.

— Как вы реагируете на хамство должностного лица, от которого порой зависит благосостояние всей фабрики?

— Такое очень редко, но случалось в моей жизни. Вслух, по свежему случаю — никак не реагирую на хамство. Говорят, порой молчание — ограда мудрости. Как-то один наш большой горисполкомовский начальник, с кем я была на «ты» еще в годы комсомольской юности, очень ядовито отреагировал на мое опоздание на важное совещание: «Могла бы уже и не заходить. Ты же теперь не в курсе дела»… Во-первых, была уважительная причина опоздания — пришлось «разгребать» ЧП на фабрике. Во-вторых, я — женщина, а на совещании сидело до 90 процентов руководящих мужиков. После того случая я сделала все, чтобы этот человек меня вот так, запросто, Викой никогда не называл, как раньше.

— Что в основном влияет на принятие вами важного производственного решения?

— Опора на узкий круг нижестоящих руководителей ведущих участков производства. Любой серьезный вопрос я предварительно ненавязчиво обсуждаю с людьми. Кстати, есть человек десять заслуженных ветеранов — рядовых швей, мнением которых я очень дорожу.

— Вы упрашиваете человека не увольняться? Как далеко простирается ваш «нажим»?

— Нет, не упрашиваю. Просто неизменно задаю один-единственный вопрос: «Вы нашли новое место работы? Когда найдете — приходите, поговорим». Нередко случалось так, что женщина больше не приходила ко мне, передумала. Ведь зачастую нами, к сожалению, верховодят сиюминутные обстоятельства и резкие душевные порывы. Решать же что-либо с кондачка — это не по мне.

— Что именно от управленческого механизма советской эпохи вы не прочь бы вернуть в новые реалии постперестроечного периода?

— Многое. Куда делась ответственность иных руководителей? Для некоторых горе-начальников банкротство предприятия — привычный выход из тупика. А личная культура? Иногда читаешь в прессе заявления некоторых политиков, занимающих ответственные посты в правительстве, и плакать хочется. Кстати, а куда делась рубрика «Славы Севастополя» «Газета выступила. Что сделано?»

— По новому Закону о печати официальная реакция на критику, увы, стала теперь необязательной. Мы, журналисты, эту ситуацию воспринимаем как упущение законодателей…Но вот, Виктория Алексеевна, следующий вопрос: «Государство для вас — это что?»

— Оно для меня — это та родная среда обитания, в которой людям хотелось бы дышать и радоваться, долго жить и работать от души, не помышляя о прелестях заграницы. К сожалению, в Украине такой «климат» еще не создан.

— Как вы относитесь к личности Иосифа Джугашвили?

— Двояко. Я осуждаю Сталина за 37-й год. Умную прослойку государственной руководящей элиты он уничтожил. Выживали тогда одни льстецы и дураки. Дураки, как известно, рождают дураков. Кто дал ему право так бесчеловечно поступать? С другой стороны, он сумел так поставить исполнительскую дисциплину в стране, что советскому народу многое, другим просто недостижимое, оказалось по плечу. Что не скажешь, к примеру, о Владимире Путине…Плохо одно: при Сталине вся управленческая вертикаль власти была пронизана леденящим страхом. Это, конечно, отвратительное явление.

— Имя какого руководителя нашего города вы произносите с неизменным уважением и почтением?

— Героя Соцтруда Сергея Сергеевича Виноградова, бывшего генерального директора Севморзавода. Простой. Человечный. Прекрасный организатор. Очень приветливый. Он многое сделал для становления нашей фабрики в то время, когда даже лишний гвоздь можно было купить лишь по безналичному расчету.

— Виктория Алексеевна, вы вообще-то производите впечатление больше сурового, нежели либерального начальника. В пропорции «кнут» и «пряник» что в вашем стиле руководства занимает соответствующие доли процента?

— Нет ни того, ни другого. «Кнут» я вообще не приемлю. И кого «стегать-то»? Этих моих бабочек? Да я даже после очень приемлемого для иных руководителей повышения тона могу потом проворочаться на подушке всю ночь. Не переборщила ли? Корить себя — полезное дело…

— Трудно ли вам прогнозировать личное участие в работе ЗАО, скажем, на пять лет вперед? Будет ли мучительным решение когда-нибудь уйти со своего поста?

— Я много об этом думала в последние годы. И в первую очередь — с точки зрения благосостояния фабрики. Самая моя главная боль — это когда фабрика стоит. Больше, чем личная… Я как-то четко выразила точку зрения на сей предмет членам наблюдательного совета: «Я все сделаю, чтобы предприятие окончательно и твердо встало на ноги. Уйду в любой момент, когда почувствую, что всему, что уже запланировано на несколько лет вперед, суждено неизбежно сбыться».

— Каков все же будет ваш главный завет поколению управленцев, которым сейчас пока тридцать?

— Ни в коем случае не ломать трудовые традиции фабрики. Одна из главных — растить и пестовать трудоголиков. Такими, между прочим, нас сделал социализм. И в смутное время перестройки мы выжили. Не сгибаться, искать новые пути развития, думать о будущем по крайней мере на несколько лет вперед — вот мой главный завет молодым командирам швейного производства.

— Виктория Алексеевна, пожалуй, назрел момент, так сказать, перейти на личность в нашей беседе. И первый вопрос сформулирую так: когда вы для себя окончательно определили, что будете по жизни скорее ведущей, нежели ведомой?

— Никогда и не помышляла о директорском кресле. Так всегда получалось, что меня замечали и вечно куда-то ставили. Школу окончила с золотой медалью. В институте — бессменный староста группы. И так далее, и так далее. Одно могу сказать с твердой уверенностью: никогда не вынашивала выдвиженческих планов, не подсиживала людей, не шла к власти, как выражаются, «по головам».

— Что вас однозначно может оттолкнуть от человека при первом же знакомстве?

— Наглость и бескультурье. Если второе как-то исправимо, первое — это навсегда, на уровне генной патологии.

— О чем вас бесполезно просить?

— Какой мне следует сделать подарок.

— Ваши личные пристрастия и антипатии — это на всю жизнь?

— Да. Но я все-таки склонна к поправкам. Первое впечатление порой обманывает, кроме, разумеется, невыносимой для меня человеческой наглости.

— Как вы относитесь к понятию «предательство»?

— С искренним сожалением о своих добрых некогда чувствах к человеку. Впрочем, можно сказать, что я практически прожила без этого жуткого удара судьбы.

— О каком периоде можете сегодня говорить как о «черной полосе» в личной жизни?

— Когда сильно болел муж. Помню, ночевала я, пребывая как в ужасном сне, в кабинете главного врача симферопольской больницы до того дня, пока дела у родного человека не пошли на поправку.

— Какие свойства своего характера в годы далекой юности вы хотели бы реанимировать?

— Веселое настроение с утра и до вечера, беззаботность. Особенно в студенческое незабвенное время!

— Ваше отношение к понятию «бессмертие души»…

— Я верю в это. Бесследно исчезают только сумерки.

— Вам в жизни больше по душе брюнеты или блондины?

— Я человек северный. Помните эти строки: «Сам я вятский уроженец…» Так что с блондинами мне как-то легче ориентироваться в любой обстановке. Впрочем, виду не подаю. Это глубоко личный выбор.

— Ваш идеал женщины?

— Валентина Фурцева. Это был очень трудолюбивый, хотя и несчастный человек. Впрочем, она покончила с жизнью, когда ее вывели из состава Политбюро. Не приемлю подобных решений. Выходит, гордыня заела… Очень мне по душе замечательная артистка Ада Роговцева. Жизнь ее колотит, а она не сгибается.

— Ваш идеал мужчины?

— Владимир Путин. Этот человек с моей стороны поля. Жалко, что ему мало кто реально помогает в контроле за всем, что намечается.

— Как вы относитесь к перемене мест в плане отдыха?

— Спокойно. За границей нигде не была. Знаю неплохо Россию, Белоруссию, как-то оказалась в командировке в Узбекистане. Что об этом говорить, даже в тот же Мадрид за престижным призом «Международная арка Европы» съездить не удосужилась. Нет ни времени, ни средств…

— Как вы относитесь к уфологии, верите ли вы, что инопланетяне посещают Землю?

— Скорее нет, нежели да. Хотя смутно хочется верить в существование иных цивилизаций.

— Ваши литературные вкусы?

— Маяковского никогда не воспринимала как поэта. Прет из него опять та же наглость. Очень люблю Льва Толстого. А сейчас увлеклась книгами старца Лаврентия Черниговского. В конце 40-х годов ХХ века он многое предвосхитил.

— Ваша любимая еда?

— Все очень простое, крестьянское. Я ведь выросла в деревне. Борщ, овощи, непременно мясо. В общем, без изысков.

— Что с охотой выпьете по случаю?

— Бокал натурального красного вина.

— Вы хоть раз в жизни сделали затяжку табачным дымом?

— По молодости баловалась. Впрочем, сейчас отношусь к этой вредной привычке сурово. Существует у нас запретный приказ: на территории фабрики не курить. Так молодые девчонки бегают в перерыв в гостиницу «Севастополь» — дымят там себе вволю. Тут уж я бессильна…

— На кухне вам по душе больше микроволновка или сковорода?

— Скорее, последнее. Много лет стоит и занимает полку микроволновая печь, но я ею не пользуюсь. Если честно — не по сердцу.

— Любимое содержание досуга?

— Дача. И там работаю до седьмого пота. Как вы понимаете, ничего из урожая на продажу не идет.

— Как и 20 лет назад в вашем кабинете почти не меняется антураж. Это дело принципа?

— Это дело привычки. Мне по душе и старенький сейф, и бакинский кондиционер, и милая сердцу советская черная табличка у двери приемной — «Директор». Причем без фамилии. Кому я очень нужна, тот удосужится узнать, как меня звать-величать.

— Вещь, которую вы более двух десятков лет не исключаете из своего туалета?

— Золотое кольцо с рубином и такие же сережки. Тридцать лет ношу золотые часики. И все потому, что раньше ведь ничего нельзя было купить у нас в эпоху так называемого развитого социализма. Причина грустная — ленинский строй отбросил Россию на века назад, теперь вот еле-еле отвоевываем метры, едва успевая за километрами европейских стандартов жизни.

— А где в Европе вы хотели бы побывать? Что больше всего привлекает в зарубежных странах: люди или исторические места?

— А нигде. Я-то и родные места не все объездила. А привлекают за рубежом скорее всего люди, их быт. Остальное — по телевизору.

— Вы помните отчество своей прабабки по отцовской линии?

— Нет. Папа умер, когда мне было еще четыре года. Росла я в северной российской глубинке. Вся деревня Горшковская носила фамилию Горшковых. Так что я, извините, от самого горшка — истинно русский человек, все мои корни — это северные, неторопливые, очень трудолюбивые русские люди.

— На этой весьма примечательной ноте, пожалуй, есть смысл завершить интервью и не донимать вас, Виктория Алексеевна, далее какими-либо вопросами. На главные из них вы ответили, на мой взгляд, весьма честно, без рисовки. В день вашего юбилея я хочу пожелать вам от имени севастопольских газетчиков здоровья, окружения только лишь симпатичными для вас людьми, успехов на производственной ниве, дальнейших знаков признания вашего таланта всегда оставаться Женщиной, крепко, впрочем, помнящей о том, что она вполне заслуженно достигла поистине мужского руководящего поста.