14o
или Что скрывалось за помпезной стилистикой языка рапорта Михаила Галаджиева в Президиум АН СССР и языками пламени, охватившего в ночь с 13 на 14 июля 1942 г. бесценные раритеты библиотеки Севастопольской биологической станции?
I. Что же мы потеряли?
О смутной истории исчезновения в огне Великой Отечественной уникальной библиотеки Севастопольской биологической станции (далее — СБС. — Авт.) стали поговаривать сразу же после хрущевской оттепели. А писать и вещать (с добавками и предположениями) — за пограничной чертой ХХ и ХХI столетий.
Официальная же точка зрения остается пока прямой, как рельс: оголтелые фашистские варвары в ходе бомбардировки героического Севастополя уничтожили архив и библиотеку СБС.
Если же следовать жесткой логике фактов, то можно, однако, долго и упорно делить все бомбы и снаряды, пришедшиеся на горькую долю биостанции, на «свои» и «подлого врага»…
Не об этом сейчас речь. Существует абсолютно точно установленный факт: уникальной научной библиотеки СБС в мае 1944 года освободители нашего города недосчитались. А ведь она дорогого стоила. «Выжила» лишь одна книга с экслибрисом библиотеки СБС — «Англо-русский словарь». И всего несколько десятков экземпляров из довоенного фонда вернули сотрудники, приехавшие в Севастополь из эвакуации. В книгохранилище СБС к началу Великой Отечественной войны насчитывалось свыше 30 тысяч книг и журналов, более 10 тысяч авторских оттисков. Это была тогда лучшая научная библиотека в стране по титулу изучения биологии моря, океанологии и других смежных отраслей знания. Здесь хранились личные собрания редчайших научных книг из коллекций академиков А.Ковалевского, В.Заленского, профессора А.Стюарта. О десятках раритетов и распространяться не стоит: просто бесценны по своему значению, к примеру, труды экспедиции «Челленджера», презентованные СБС самим Дж.Мурреем, уникален фолиант П.Семенова-Тян-Шанского «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества»… Об архиве, о коллекции морских животных без боли ветераны института и не вспоминают…
Надо сегодня отдать должное усилиям многих замечательных деятелей морских наук, поистине патриотов Отечества, благодаря которым библиотека СБС (сейчас ИнБЮМа АН Украины), нет, не восстановлена в «прежних границах», но обрела второе свое рождение. Здесь, несомненно, первую скрипку сыграл выдающийся гидробиолог, послевоенный директор станции профессор В.Водяницкий. Он отбирал в Ленинграде сотни дуплетных изданий, среди книжных «плевел» тщательно выискивал поистине библиографические жемчужины, которые были вывезены из Германии по репарации. К июню 1946 года поистине восставшая из пепла библиотека насчитывала уже 20 тысяч книг и журналов, а спустя время значительно обогатилась подарочными комплектами от семей ученых А.Бенинга, В.Рылова, П.Усачева. Вскоре и сотни изданий с экслибрисом «Из книг В. и С.Зерновых» заняли достойное место в библиотеке СБС.
Сейчас же здесь хранится 150 тысяч печатных единиц. Многие — уникальны. Например, «Дневниковые записки путешествий доктора и академика наук адъюнкта Ивана Лепехова по разным провинциям Российского государства в 1768-м и 1789 годах», конволют статей по Черному морю замечательного русского гидробиолога академика С.Зернова, который возглавлял СБС более десяти лет, начиная с 1901 года.
II. Первые тени подозрения
Повторимся, до недавнего времени сомнений в абсолютно четкой версии уничтожения библиотеки ни у кого не возникало. Тот факт, что вначале вражеская бомба, а затем снаряды и якобы стихийный пожар унесли в небытие в помещениях СБС тысячи прекрасных творений человеческого разума, нормально вписывался в рамки проведенных в свое время и немецким гестапо, и советскими следователями расследований. Считается, что 124 ящика с книгами, готовыми к эвакуации в одну из тихих провинций германского рейха, сгорели в течение пары часов.
Но вот старший научный сотрудник ИнБЮМа АН Украины Сергей Игнатьев (негласно — энтузиаст-историограф СБС) задался вопросом: почему так много недомолвок и противоречий содержит т.н. рапорт ст.научного сотрудника Севастопольской биостанции М.А.Галаджиева Президиуму Академии наук СССР?
Поясним: с начала обороны Севастополя руководство станцией было поручено именно Михаилу Галаджиеву, уже многие годы ранее работавшему здесь…
Итак, Игнатьев весьма дотошно изучил все рапорты Галаджиева, хранящиеся в архиве ИнБЮМа, обратился к музейным фондам и пришел к выводам, которые идут явно вразрез с официальной точкой зрения на судьбу погибшей библиотеки. Эти его выводы, кстати, легко найти в Интернете, на сайте «Музей Мирового океана».
Так вот, в чем же можно безоговорочно согласиться с Игнатьевым? Он весьма логично и обоснованно позволяет себе выдвинуть версию «о сознательном поджоге» библиотеки и архива биостанции. Основные его умозаключения звучат убедительно. К примеру, М.Галаджиев вопреки категорическому приказу из АН СССР «ослушался» и первый и единственный груз, отправленный на Кавказ, укомплектовал… мебелью и посудой для химических реактивов. Но библиотека не погибла в период обороны города. Она с приходом фашистов была взята под «покровительство» германской армии, однако через пять суток ночью «успешно» сгорела в пожаре.
«Неосторожность» гражданского персонала станции Игнатьев решительно отметает. После 17 часов вечера там находились только солдаты вермахта из взвода охраны складов, дислоцирующихся на территории станции.
Кому был выгоден пожар? Отнюдь не захватчикам. В сохранности этой библиотеки было прямо заинтересовано вездесущее ведомство рейхминистра Восточных территорий рейха А.Розенберга. Для подпольщиков Севастополя СБС явно не тянула на объект, достойный диверсионных действий.
Посему поджог здания биологической станции носил корыстный характер с целью хищения ее имущества, утверждает С.Игнатьев. Для человека, резюмирует далее С.Игнатьев, имеющего под рукой богатую химическую лабораторию, не составляло особого труда изготовить самовозгорающуюся смесь, которая вспыхивает по истечении четко определенного промежутка времени.
Итак, наибольшее подозрение у С.Игнатьева вызвал М.Галаджиев, который имел прямой доступ к библиотеке и архиву, обладая специальными знаниями в области химии.
Однако, резюмируя, С.Игнатьев не решился на категорические выводы. Он сослался на мнение первого послевоенного директора СБС профессора В.Водяницкого, который в своей книге «Записки натуралиста» «никогда прямо не обвинял руководство станции (конкретно М.Галаджиева) в ее гибели, (основываясь, правда, исключительно на объяснениях Галаджиева. — Авт.). Так что «причинами, вызвавшими утрату бесценной библиотеки, были иные, не учтенные нами, причины. На войне как на войне», — философски завершает свое расследование Сергей Игнатьев.
III. Как это все же могло случиться на самом деле?
Мне хочется не то чтобы не согласиться кое в чем с выводами Сергея Михайловича, нет. Он выдвинул очень близкую, на мой взгляд, к реальному положению дел версию. Но, полагаю, остановился на полпути. И в этой связи хочу принципиально подчеркнуть, что в мою задачу ныне входит лишь обоснование дополнительных доводов, укрепляющих позицию С.Игнатьева в отношении корыстной мотивации поступков М.Галаджиева. Все дальнейшие мои предположения, вытекающие из сопоставления новых доказательных факторов, естественно, носят исключительно гипотетический характер и требуют специальных проверок на ином, отнюдь не журналистском уровне.
Итак, если внимательно вчитаться в т.н. рапорт, то, уже только следуя его логической канве и стилистике, можно очень сильно засомневаться в искренности и отсутствии двойного дна в области совести М.Галаджиева.
В этой связи примечательна сама тональность исследуемого документа. Его фальшивая, режущая слух экспрессия явно не соответствует истинному выражению лица рапортующего. Вначале он пишет о том, что вместе с женой «испытал все прелести существования под пятой фашистских освободителей»… Но вот всесокрушающим ураганом «налетела Красная Армия, и семья Галаджиева «осталась на свободной советской земле, в семье свободных народов нашей великой, прекрасной Отчизны». «И я, — пишет далее Галаджиев, — вновь имею возможность послать в Президиум мой рапорт».
Поистине, как изрек некогда Козьма Прутков, «пояснительные выражения говорят о темных мыслях». То есть автор плавно опускается на землю и далее, как говорится, внаглую посыпает голову пеплом: «…я должен принести свое покаяние за ослушание: принятое решение и осуществление, вопреки данным директивам, эвакуации на Кавказ наиболее ценного оборудования станции».
Причины такого поведения, разумеется, элегантно автором рапорта обойдены.
Изложено косноязычно, но, в общем-то, понятно. Понятно, что в Тбилиси по указанию М.Галаджиева завхоз станции отправил табуретки и шкафы, колбы и пробирки, но почему-то не труды Муррея об экспедиции «Челленджера», стоившие еще до 1941 года 1500 золотых рублей. Странно, конечно, что только по одному факту «покаяния» Галаджиева его не упекли в 1944 году в некий далекий сибирский край, ведь за украденный фунт зерна в те годы ссылали людей на 10 лет…
…Далее в рапорте Галаджиев пишет: «…если бы у меня на руках были необходимые… средства, мое ослушание простерлось бы дальше и я постарался бы эвакуировать остальное имущество. Но… выполнить этого уже не было никакой возможности».
«Волнует», но непонятно. Неужели он в соответствии со вторым этапом своего «ослушания» собирался отправить в Тбилиси рыболовные сети или сотню буйков?!
Но вот фрагмент рапорта, который говорит о том, что великий патриот Галаджиев явно увлекся и нечаянно «прокололся». Читаем: «…мало было надежды сохранить ценные и редкие книги библиотеки, но была надежда, что все же удастся тем или иным путем уберечь до прихода наших… все, что будет возможно. И я уверен, что мне удалось бы, так как контроля надо мной особого не было, каталоги и списки книг мною были скрыты».
Итак, намечался некий «иной путь», хотя читающий рапорт должен был утвердиться в мысли о том, что с книгами очень плохо. С приходом немцев (а Галаджиев был незамедлительно призван приводить в порядок все разрушенное на станции) с 4 июля 1942 года он получает возможность по указу коменданта города находиться на СБС с 7 утра до 17 часов вечера. Обращаю особое внимание на следующий факт: ровно четыре дня (с 4 по 8 июля) Галаджиев без каких-либо жестких условий оставался полновластным, практически неподконтрольным хозяином на станции (разумеется, в рамках отведенных ему полномочий). Но вот «запахло жареным»: 8 июля представитель Крымской группы штаба рейхминистра Розенберга поставил перед и.о.директора СБС конкретную задачу: оперативно (смею предположить, в недельный срок. — Авт.) выдать скрупулезно составленную опись книг и каталогов, дать отчет о состоянии библиотеки.
Если следовать нашей версии, то Галаджиев (или некто, неизвестный нам. — Авт.) за четыре «полновластных» дня успел-таки без спешки, основательно упрятать все ценные раритеты в тайных шхерах «иного пути», но, внезапно осознав, что находится перед угрозой разоблачения (немцы умели весьма добротно вести как допросы, так и «амбарные книги»), решился на поджог. Тем паче что был в силах сделать такую гремучую смесь, которая должна была загореться с невероятно широким охватом территории как раз в то время, когда чета Галаджиевых в плане алиби мирно почивала бы в городской квартире…
Вывод: пожара не было бы, если бы Галаджиеву или лицу информированному не надлежало срочно выдать на-гора «рапорт» на имя госп. Шмидта, специального представителя А.Розенберга.
Итак, на наш взгляд, Галаджиев все просчитал и действовал из меркантильных больших амбиций на будущее.
Возникает вопрос: почему же не имела место быть его явка с «победной повинной» в мае 1944 года, когда освободили Севастополь? Мол, вот я, истинный патриот, который доблестно сжег все имущество станции, чтобы ничего не досталось фашистским изуверам! И впору было прокалывать дырку для ордена на пиджаке.
Ан нет! Ему намекнули бы в органах об отсутствии на поджог соответствующей директивы, припомнили бы более чем странное «ослушание» в эвакуационный период и за несанкционированное участие в гибели библиотеки и архива закатали бы туда, куда и Макар телят не гонял…
Так что появился на свет доморощенный капкан: сам не гам и другому не дам. Самому же ему действительно в 1944 году, после освобождения Севастополя, ничего не светило от припрятанных книг: товар сей весьма специфичный, любое редкое издание по узкоспециальной морской тематике хорошо известно себя уважающему гидробиологу-библиофилу, так что мог в итоге произойти большой скандал с последующей необходимостью объяснять кому следует, откуда «дровишки».
А позже, после, скажем, пятидесятого года, наверное, можно было бы уехать в другой регион и там распорядиться ценностями. Увы, вмешалась смерть…
(Окончание следует).
