16o
Надо помнить, что истинное искусство всегда движется против солнца…
(В. Набоков).
_________
И кто этот неведомый «архивист»? Безукоризненный, ни с чем другим не сравнимый, легкий, игривый, крылатый, напевный слог незамедлительно выдает автора—это, конечно же, первый поэт России Александр Сергеевич Пушкин… Сегодня исполняется 200 лет с того дня, когда «Сверчок» (как шутя величали молодого пиита члены литературного общества «Арзамас».—Авт.) поставил сакральную точку на знаковом слове «любовь», завершив написание своей крамольной на все времена, неповторимо прекрасной поэмы, имя которой—«Гавриилиада»…
Читайте Пушкина!
…На севастопольской горке в выходные дни вот уже 55-й год собираются коллекционеры: нумизматы, филателисты, филуменисты, бонисты, фалеристы… Несть им числа. И было бы ошибкой полагать, что здесь ведется чистой воды товарообмен артефактами всех времен и народов. Отнюдь! Многие севастопольцы и гости города из вечно харизматически озабоченного, настырного, суперлюбопытного племени собирателей, всегда почитающих за чудо-удачу факт заполучения давно желаемой вещи, приходят на «Общество», как здесь называют нашу горку, просто интеллигентно потусить, обсудить последние новости, а то и ввязаться в спор, скажем, об истинности патентной чистоты того или иного предмета коллекционирования, с которым решили наконец расстаться его владельцы…
…Я хорошо помню тот летний день, когда стал участником, скажем так, «окололитературного» диспута на щекотливую тему «У кого больше потаенных, щедро напичканных непарламентскими выражениями произведений—у Пушкина или у Лермонтова?» Многие из нас полагали, что этим чаще грешил все же Мишель—автор пресловутой «Уланши». Однако бойкий молодой человек, кстати, залетный посетитель горки, с жаром возразил: «Мужики, о чем это вы тут перетираете? Достаточно вспомнить пушкинскую «Гавриилиаду», чтобы убедиться в том, какую гору библейского мата он там нагородил. Лермонтов тихо курит на веранде…»
…Возникла некая пауза, которую нарушил ветеран «Общества», механик высшего класса по образованию, почтенный Виктор Сергеевич. Он озорно глянул на «залетного» и спросил у него, не скрывая подвоха в голосе: «А вы сами, уважаемый, внимательно читали сей изящнейший опус Александра Сергеевича?»
Его визави смешался и что-то пробормотал невразумительное. И не зря. В поэме «Гавриилиада» юный Пушкин не опустился ни до единого непристойного выражения…
Сия «дитяти» не для печати…
…Кишиневский период жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина был ознаменован его яростными нападками на ревнителей нравственности. Будучи в ссылке, поэт, импульсивно борясь с безысходностью и тяготясь своим поднадзорным положением, демонстрировал в творчестве свирепый лик своей изощренной фантазии, что сопровождалось резкими перепадами возбуждения и депрессии. А конкретное выражение всё это находило в его бесконечных дуэлях, любовных приключениях и одиозных публичных выходках…
Именно в это время (а точнее 17 апреля 1821 года) им была завершена скандальная эротическая поэма «Гавриилиада», начатая еще четыре года назад в бытность его лицейского вольнодумства.
В этом «потаённом» произведении нашего великого поэта в пародийно-романтическом ключе обыгрывается хрестоматийный евангельский сюжет о Благовещении, т.е. обстоятельствах рождения Иисуса Христа, а также библейское сказание о грехопадении Адама и Евы.
Подлинный оригинал кощунственной поэмы тщаниями ее рефлексирующего автора не сохранился. Ученые Пушкинского дома довольствуются ныне лишь оригинальным планом некоторых эпизодов этого произведения, датированным 6 апреля 1821 года: «Святой дух, призвав Гавриила, описывает ему свою любовь к деве Марии и производит в сводники. Гавриил влюблен. Сатана и Мария».
Исследователи полагают, что эта сакраментальная вещь была создана по горячим следам прочтения Пушкиным поэмы обожаемого им Эвариста Парни «Война старых и новых богов».
До лета 1822 года «Гавриилиада» читалась подпольно в узком кругу истинных, проверенных друзей поэта. А затем началось ее триумфальное шествие по империи в списках…
Игра втемную
…Богохульство в николаевской России считалось серьезным уголовным преступлением, нарушителю светили и каторга, и даже виселица «с прожжением языка». До поры до времени однозначно осведомленное о поэтических вольностях Пушкина III жандармское отделение держало, как говорится, «вооруженный нейтралитет», т.е. поэта не «призывали к ноге».
Однако в преддверии 1827 года для Александра Сергеевича наступили «черные времена». Его обвинили в антиправительственных настроениях в связи с опубликованием элегии «Андрей Шенье». С большим трудом Пушкину удалось «отмазаться» от «ястребов» Госсовета, убедив их, что речь шла о событиях Великой французской революции, а не о якобы кровавом флёре, окутавшем трагические перипетии восшествия на престол Николая I 14 декабря 1825 года.
Однако новые тучи над головой автора набиравшей славу трагедии «Борис Годунов» повторно сгустились уже в начале 1828 года. Пресвященному митрополиту Санкт-Петербургскому Серафиму Глаголевскому безграмотные дворовые новгородского отставного штабс-капитана В. Митькова с помощью некоего монаха «наморосили» донос о том, что их барин любит, напившись, громко читать вслух развратное сочинение под заглавием «Гавриилиада». К доносу холопы Денисов и Ефимов присовокупили, видимо, украденный ими рукописный список поэмы с именем автора—Пушкин.
…Поистине, ничто «не штучно» под Луною. Совсем недавно в адрес директора Эрмитажа Михаила Пиотровского поступило гневное обращение «благочестивых сограждан», негодующих по поводу демонстрирующихся в музее «для вся и всех» древнегреческих статуй без каких-либо фиговых листков, являющихся, по мнению подписантов, наглой атакой на нравственность подрастающего поколения… Поистине, дежа-вю «праправнука» доноса дворовых штабс-капитана Митькова во всей своей красе явилось нам спустя 193 года…
…Митрополит, чьи верноподданнические чувства высоко ценил император, был тем лицом, к которому прислушивались в правительстве. Серафим обратился прямо к государю с письмом, которое заканчивалось словами: «Поистине, сам сатана диктовал Пушкину поэму сию!»
Что ж, по велению императора, находящегося на ту пору в действующей армии, незамедлительно была создана Особая комиссия, и поэта стали на первых порах вежливо, но настойчиво вызывать на допросы. Санкт-Петербургский губернатор Голенищев-Кутузов соизволил лично составить опросный лист: «Вами ли написана поэма «Гавриилиада»? В каком году? Имеет ли господин Пушкин у себя оную?»
Если на третий вопрос будет ответ «да», то личный экземпляр поэта необходимо вручить комиссии…
А.С. Пушкин решил сыграть с опричниками царя втемную. Он решительным образом отмежевался от своего авторства поэмы. Вот его ответы: «1. Не мною. 2. В первый раз видел «Гавриилиаду» в 15-м или 16-м году и переписал ее, не помню, куда дел…» 3. «Не имею на руках».
В очередной раз удовлетворяя любопытство членов Особой комиссии—графа В. Кочубея, графа П. Толстого, князя А. Голицына,—он написал: «Рукопись ходила между офицерами гусарского полка, но от кого из них именно я достал оную, не помню. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религией. А «Гавриилида»—жалка и постыдна».
Император, прочтя показания Пушкина (заочно, через членов Особой комиссии), все-таки настоятельно предложил ему «открыть, кто мог сочинить подобную мерзость и обидеть поэта, выпуская оную под его именем».
Видимо, предвосхищая предстоящую очную беседу с правителем России, Пушкин отказался от намерения наводить тень на плетень и в письме царю через графа П. Толстого честно признался в авторстве «Гавриилиады»: «Оная была сочинена мною в 1817 году. Повергая себя милосердию и великодушию царскому, есмь Вашего императорского Величества верноподданный 10-го класса Александр Пушкин». (Чиновник 10-го класса в николаевской России соответствовал званию лейтенанта на флоте.—Авт.).
31 декабря 1828 года Николай I, простив поэта, наложил следующую резолюцию на полях донесения титульной Верховной комиссии: «Мне это дело подробно известно и совершенно кончено».
«Главное—это вера внутренняя»
Как же сегодня оценивать этот пушкинский образчик дерзновенно скептического отношения к религиозной догматике, с коим широкие слои читающей России смогли, так сказать, вживую ознакомиться лишь в 1918 году, после издания «Гавриилиады» Валерием Брюсовым? Весьма авторитетный в церковных кругах протоиерей Всеволод Чаплин незадолго до своей кончины очень интересовался всеми перипетиями этой пушкинской «юной проказы». Вот что он сказал в одном из интервью: «Писал ли Пушкин «Гавриилиаду»? Думаю, что писал. В молодости он был известен своими хулиганскими произведениями. Но к зрелости пересмотрел свое отношение к Богу, прошел серьезнейший путь к консерватизму…»
Сам же поэт в «Заметках о Байроне» считал, что главное—это «вера внутренняя». А «Гавриилиада»—«сиречь временное своенравие ума».
Думается, многие читатели смогут с этим согласиться…
Тем паче что великий поэт вполне искренне написал в конце своей, увы, кощунственной поэмы:
Досель я был еретиком в любви,
Младых богинь безумный обожатель,
Друг демона, повеса и предатель…
Раскаянье моё благослови!
…В этом кощунственном перле поэта воспевается гимн Любви (вне времени) к изумительному творению природы—к Человеку, в частности к его прекраснейшей ипостаси—Женщине; и эту любовь, гранями которой принято считать и целомудрие, и (нередко!) грехопадение, следует, как поется в одной замечательной песне, «благодарно принимать…»
Леонид СОМОВ.
P.S.
Первый поэт России обладал даром изумительной памяти, по генной эстафете доставшейся ему от его африканских предков, наделенных способностью точнейшим образом называть полное длинное имя своего пращура в… пятом поколении…
В одной из ранних исследовательских работ пушкинист Б. Казанский привел пример явной «несостыковки» содержания двух писем первой трети XIX века, касающихся «Гавриилиады», то есть казуса, лишенного, на его взгляд, достаточно разумного толкования.
О чем же речь? В архивных фондах Пушкинского дома действительно соседствуют два послания, из которых одно—это фрагмент из переписки друзей поэта, а другое—его прямое обращение к князю П. Вяземскому.
Если подойти к предмету разговора строго хронологически, то 10 декабря 1822 года П. Вяземский в письме А. Тургеневу сообщает: «Пушкин прислал мне одну свою прекрасную шалость». При акценте на слове «свою» есть резон утверждать, что под «шалостью» (это сейчас доподлинно, без экивоков доказано) кроется «Гавриилиада».
А теперь обратимся к письму поэта к князю П. Вяземскому, датируемому 1 сентября 1828 года, т.е. в самый разгар травли А.С. Пушкина вследствие доноса на него по поводу «Гавриилиады».
Ее истинный автор, вопреки очевидности, пишет: «Мне навязали на шею преглупые шутки. До правительства дошла наконец «Гавриилиада», приписывают ее мне. Донесли, вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Д. Горчаков не явится с того света отстаивать право на свою собственность».
Учитывая особенности уникальной памяти А.С. Пушкина, вряд ли есть смысл утверждать, что он якобы забыл о том, что шесть лет назад им был отослан на санкт-петербургский адрес П. Вяземского конкретный список «Гавриилиады». О своем даже гипотетическом соавторстве с благополучно почившем в бозе стариком князем Д. Горчаковым Пушкин, естественно, и не упоминает.
Посему, завершая наш общий разговор о 200-летнем юбилее выхода этого замечательного образца великорусской эротической элегии, где «кощунственное содержание доведено до высокой художественности» (Н. Огарёв), можно сделать такой вывод. Никто ничего не забыл. Просто Александр Сергеевич Пушкин, прекрасно зная о тайном полицейском надзоре над его перлюстрируемой почтой, вполне намеренно, так сказать, понарошку поплакался князюшке Вяземскому в жилетку, предполагая, что вездесущие ищейки Бенкендорфа, может быть, еще раз «купятся» и уверятся в том, что якобы Пушкин и «Гавриилиада»—это совершенно не сопряженные «две большие разницы», как говорят в одном южном городе, ставшем колыбелью многих замечательных людей, обожавших Пушкина: Анны Ахматовой, Эдуарда Багрицкого, Ильи Ильфа, Леонида Утесова, Давида Ойстраха…
