13o
Когда вы услышите, что на момент взрыва в Инкерманских штольнях почти не осталось людей — мирных жителей, которые работали в спецкомбинате, госпитале, прачечной, столовой, что не осталось сотен, а может, и тысяч раненых и медицинских работников, когда прочитаете, что в канун тщательно подготовленного взрыва удалось в основном эвакуировать большинство людей, — усомнитесь в том, не поверьте. Представьте себе, что творилось в эти последние часы севастопольской страды 1941-1942 гг…Любовь Владимировна Ерденко-Белевич и ее родные провели в штольне три месяца. Они тоже, как и тысячи других, погибли бы, погребенные под взорванной скалой. Если бы не материнское провидение. Когда 29 июня их мама, Мария Амбросьевна, увидела, что у входа в штольню устанавливаются зенитки и другая военная техника, она каким-то особым чутьем ощутила беду и сказала детям — Алеше, Гале и Любе: «Здесь будет бой, нам срочно надо уходить».
Да, как оказалось, в те часы переполоха никто не задумывался о судьбе женщин, детей, стариков, раненых, находящихся в штольне. Никто не защищал. Никто не предупреждал их о смертельной, загодя спланированной акции. Семье Ерденко — одной из тысяч — удалось вырваться из ада.
Придя к нам в редакцию, Любовь Владимировна долго отказывалась вспоминать те дни и часы, уж очень страшными они оказались для всей их большой семьи. И все же потом с трудом она разговорилась. Тогда и раскрылась история ее семьи во всей глубине трагедии, во всем величии подвига. Обычная севастопольская семья.
— Я родилась в Севастополе. Первый муж мамы умер в 1930 г. Остались три сына — четырех, шести и восьми лет. От другого брака родились мы с сестрой, но брак был недолгим, и маме пришлось одной растить нас пятерых. Поэтому старшие братья после школы стали работать, чтобы помогать маме.
Он был в семье старшим. Устроился на Морской завод. Вступил в комсомол. Мечтал пойти учиться на кораблестроителя. Дружил с соседской девочкой Женей. Их дружба переросла в чистую юношескую любовь. Но все желания и мечты в один миг разрушила война. В первые же дни Григорий был призван на флот, в 79-ю бригаду морской пехоты. Выполняя особое задание, он погиб 12 марта 1942 года. На следующий день командир и несколько боевых товарищей привезли домой его тело, простреленное очередью вражеского пулемета.
— У ворот машину встречали все соседи, которые еще оставались в нашем дворе. Состояние мамы в тот момент описать невозможно. Сутки у гроба стоял военный караул. В морозный мартовский день мы похоронили моего брата со всеми воинскими почестями. Были клятвы отомстить за его жизнь, был дан прощальный салют.
В 1967 г. в «Славе Севастополя» было напечатано письмо бывшего политрука роты М.П.Коданева, который рассказал о подвиге Григория: «Враг собирал силы для решающего штурма. Надо было достать «языка». Бригадная разведка попросила у нас в помощь самого смелого, находчивого и знающего бойца. Им мог быть только Гриша. Разведчикам удалось незаметно пройти переднюю линию обороны немцев и пробраться в деревню Камышлы. Часа через два мы услышали автоматные очереди: значит, столкнулись с противником. А рано утром товарищи вернулись: привели «языка». Четверо несли носилки, на них лежал Гриша. Он принял весь удар на себя». О подвиге матроса Г.Ерденко вспоминал также бывший комиссар 79-й бригады морской пехоты капитан 1 ранга И.Слесарев.
Имя Григория Ерденко занесено в 1-й том Книги Памяти Севастополя.
— Средний брат, Василий, пошел работать на хлебозавод учеником мастера-кондитера. Помню, в последний предвоенный год, когда мне исполнилось пять лет, он выпек в подарок большого зайца — пряник, облитый шоколадом. Специальность кондитера ему очень нравилась, и он старался поскорее овладеть ею.
Война внесла свои коррективы, и вместо пряников Василий стал выпекать хлеб для фронта, и так практически все дни обороны. А когда немцы вплотную подошли к городу, он вступил в ряды Советской Армии. Эта часть уже не успевала покинуть город, выбирались кто как мог. Василий попал в плен, был отправлен в Германию. В конце войны был освобожден нашими войсками.
Младший брат, Алексей, когда провожал уходящего воевать Григория, повторял про себя: «Все равно убегу на фронт. Все равно…». И к его радости, он семнадцатилетним, но только в 1944 г. был призван в танковые войска. Участвовал в боях при форсировании Днепра, в освобождении Польши, Румынии, Венгрии. И в составе 1-го Белорусского фронта дошел до Берлина, оставил свою подпись на рейхстаге. Был контужен, дважды ранен. За боевые заслуги награжден орденами Славы и Красной Звезды и многими медалями. На фотографии, которую мы публикуем, он снят в Берлине.
Когда начались самые жестокие бои за Севастополь и было много раненых, в прачечных не хватало рабочих рук. Представители командования ходили по дворам и просили женщин по силе возможности помочь в стирке белья для раненых. На эту просьбу отозвалась Мария Амбросьевна. Она организовала несколько женщин с улицы Батумской и близлежащих районов. Трое малолетних детей всегда были с ней рядом. Она брала их с собой с мыслью о том, что если погибать, то вместе. Стирая окровавленное белье наших бойцов, она выворачивала карманы, с тревогой ожидая найти какую-нибудь записку, означающую, что это белье ее сына, — она знала, что его часть сражается в районе Мекензиевых гор.
— После похорон Григория мы ежедневно ходили с мамой на кладбище. Однажды, когда мы были у могилы, вой сирены сообщил о воздушном нападении. В небе послышался тяжелый гул вражеских самолетов. В один миг все вокруг завыло, застрочило, застонало. Казалось, что земля раскалывается на куски. Мама схватила нас и затащила в склеп, который находился рядом, прижала к груди и молила о спасении. Все было, как в страшном сне: земля содрогалась, из могил в воздух взлетали гробы. Потом наступила тишина. Мы вышли из склепа и пошли домой. Все чаще нам преграждали путь груды камней, а завернув за последний угол, мы обнаружили, что на месте нашего дома зияет огромная воронка, из которой еще поднимался дым от тлеющих бревен. Но в этот миг мы услышали, как где-то рядом закукарекал одинокий петушок, как бы оповещая, что жизнь продолжается. Так мы остались без крова. Но в то время это уже бедой не считалось. Живы. Но как спасаться?
Вскоре, когда уже в городе невозможно было нигде спрятаться от бомбежки ( бомбили днем и ночью), при содействии среднего сына Василия, который работал на хлебозаводе, семья была отвезена в Инкерманскую штольню.
Любовь Владимировна сегодня единственный очевидец того, что происходило в те дни в штольнях. Во всяком случае, других данных, кроме описанных в книгах, у нас нет. И потому ее воспоминания обладают особой ценностью.
— Там, в подземелье, было безопасно. Когда немцы сбрасывали бомбы, слышался как бы тупой удар камня. В штольнях находились госпиталь, спецкомбинат, банно-прачечный комбинат, хлебокомбинат, столовая для раненых и сотрудников. Городское население (в основном старики и дети) располагалось в огромном, светлом зале, сидели кучками. Каждая семья на своих узлах. Мама работала в прачечной, стирала раненым белье. Из столовой нам приносила кашу, хлеб, а вот воды не было. Взрослые утоляли жажду шампанским. А дети изнывали без воды. Мой брат Алеша вместе с ребятами между бомбовыми налетами ползком спускался к Черной речке (ведь мальчишки знали здесь все тропки) и приносил воду для детей и раненых. Так мы просидели в штольне три месяца.
— Мама увидела, что у входа в штольни начали устанавливать зенитки и другую технику. Хотя никто ничего не говорил, сердцем она почувствовала неладное. Когда под вечер приехала машина за шампанским, мама слезно упросила матроса-водителя на обратном пути взять нас в город. На эту полуторку загрузили ящики с вином, отгородили уголок брезентом, там мы и сели. Несмотря на то, что до города можно доехать за полчаса, мы добирались на этой машине несколько часов. Светить фарами было нельзя, двигались только тогда, когда землю освещали прожекторы, время от времени пересекающиеся в небе. Машину вести было очень сложно, приходилось объезжать завалы, глыбы камней и многочисленные воронки от бомб, которые встречались на каждом шагу. Как только забрезжил рассвет, добрались до города. Водитель довез нас до 1-й горбольницы, мы там вышли, чтобы пойти к дяде на Батумскую. Больше некуда. У них во дворе был подвал, где можно было спрятаться. И только мы вышли на улицу, где жил дядя, как город потряс взрыв такой силы, что земля под ногами зашаталась, а со стороны Инкермана в небо поднялось огненно-черное облако. В тот миг мы еще не поняли, что это могло значить. Только позднее дошел слух, что взорвали штольню, где погибли все, кто там был.
После войны Мария Амбросьевна Ерденко была удостоена медали «За оборону Севастополя». Эта награда присовокупилась к орденам и медалям, которые получили ее сыновья. Дети ее, внуки и правнуки живут в Севастополе.
Любовь Владимировна окончила техникум, 38 лет проработала в торговле, от ученицы дошла до товароведа. С мужем вырастила и поставила на ноги двоих детей, воспитывает пятерых внуков. Но о войне Любовь Владимировна вспоминать не любит.
На снимках: Л.В.Ерденко-Белевич; боевая техника перед входом в штольню; вот что осталось здесь после взрыва; первое послевоенное фото семьи — в центре — мама М.А. Ерденко с семьей Василия, во втором ряду — дочери Люба и Галя.
