8o
Когда лицо "женской национальности" набирается нахальства сказать при мне, что она — поэт, я испытываю кишечный дискомфорт. После Анны Андреевны как-то не верилось, что с женщиной может говорить Бог. Я ошибался! Кто-то из друзей подсунул мне самиздатовский сборник студентки журфака МГУ, некоей девицы Чуриной. Листал вяло и чуть было не заснул, пока не нарвался вот на такое:
Людей нет,
И только бычки на улице,
И я валяюсь, как целая сигарета.
Выкурите меня хоть кто-нибудь, пожалуйста!..
И всё.
Спать расхотелось, да и к поэтам в лифчиках стал относиться толерантней. Мало того, выяснилось, что Чурина запустила свои цепкие коготки еще и в драматургию! Ну это, простите, и вовсе хамство!!! Это же мужская территория! Полистал пьесы: ощущение, будто она прочитала мои мысли! Совпадала не только идея, но местами, как из-под ксерокса, целые абзацы! Снова вернулся к стихам… Так мрачно может написать только женщина:
Здесь виден из окон лишь серый гранит,
И только коль выпрыгнешь, — синее небо;
Будь счастлив же тот, кто ни разу тут не был,
Здесь море — как вылитый формальдегид.
Накрыло! Взял пиво и диктофон — джентльменский набор для знакомства с Поэтом! Раньше я считал, что "девичьи" стихи пишут несчастные убогие барышни, недоцелованные в подъездах. Снова лоханулся! Передо мной — зеленоглазая дива, у которой проблем в личной жизни не может быть по определению. А может, как раз наоборот?! "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…"
— Оля?
— Ольга.
— Н-да. Для начала: сколько тебе годиков?
— Для начала — двадцать один.
Хамит. Это хорошо. Интервью получится.
— В какой момент ты почувствовала, что твои мысли вдруг обретают размер, рифму?..
— Мне говорят, что стихи я стала читать раньше, чем помню себя. Вспоминают, что я декламировала с пафосом, с горящими глазами, стоя на табуретке перед детьми в своем садике. Мне от силы было года три.
— Тогда у тебя возникло ощущение, что ты — высшая раса, что обладаешь неким превосходством над остальными?
— Да, почувствовала, но меня это несильно обрадовало. Когда чувствуешь свою власть над людьми, умение их завлечь, зачаровать, сделать их подвластными себе, то обязательно заигрываешься, получая от этого удовольствие, а потом понимаешь, что тебе нужны люди, умеющие выслушать адекватно, что-то подсказать и исправить, а не те, которые слушают тебя с разинутым ртом.
— Ты и вправду уверена, что сегодня поэт обладает какой-то властью над умами людей? Сейчас ведь эпоха «поколения «пепси»! Стихи — ничто, слоган — все!
— Я считаю, что настоящих поэтов сегодня очень мало. Особенно молодых! Я в шоке от так называемых молодых одаренных. 90% из их поэзии я бы таковой не назвала! Сейчас идет уклон в баловство, шутовство, чтобы не вкладывать смысл, а поиграть словами.
— Насколько я знаю, мужчины пишут израненным сердцем и отчасти больной головой. Каким органом, на твой взгляд, пишут женщины?
— В поэзии нельзя лгать! А если солгал, то тебе будет надолго отказано в этом даре. Я не могу сказать, каким органом пишет женщина… Если есть душа, то — ею. Ну, может быть, сердцем. Но никак не головой! Поэзия — это уход от своего естества. Только не надо пытаться быть мужчиной в литературе, ведь и женщина может добиться многого в ней именно как женщина!
— Ты затронула тему, не я! Не кажется ли тебе парадоксом словосочетание «женщина-поэт»? Лично мне кажется, что настоящая женщина не в состоянии создать что-либо, кроме салата, шляпки и скандала. Но если она чего-то добивается в литературе, драматургии, режиссуре и т.д., то она… не совсем женщина.
— Сразу хочется вспомнить слова Евтушенко: "На свете очень много поэтесс, но очень мало женщин-поэтов". Конечно, когда женщина что-то творит, она становится андрогином, потому что должна понимать своих героев: и женщин, и мужчин. Кстати, то же самое я могу сказать и о мужчинах, которые пишут.
— Глупый вопрос, но я не могу его манкировать: насколько автобиографично твое наследие? Действительно ли надо все пережить самой или можно предаться творческим фантазмам для убедительного повествования?
— Из пальца ничего не высосешь, но не будем забывать, что "нам сочувствие дается, как нам дается благодать". Писатель не только сам должен остро чувствовать, но и остро ощущать чувства других. Мне легче покопаться в своей душе, чтобы написать драму. Но, говоря о драматургии, я никогда не пишу о том, чего со мной не было или чего не могло бы произойти. Все коллизии, описанные в моих пьесах, были либо со мной, либо с близкими. Один умный человек сказал, что гораздо легче фантазировать, чем описывать реальную жизнь. Выдумка и фантазия в какой-то степени являются фальшью. Надо стараться все прожить самому и оставаться честным. Иногда это очень неприятно, потому что ты выворачиваешься наизнанку, и людей это удивляет. Обычно об этом молчат и прячут в глубине души, а драматург прокручивает это много раз, чтобы потом достоверно вылить боль на бумагу.
* * *
"99% процентов несчастий в этой жизни происходит оттого, что мы не можем делать то, что хотим. И беда не в том, чего мы хотим, будь мы хоть трижды эгоисты. Беда в том, что нас всю жизнь учили хотеть не того, что нам надо на самом деле. Достойная стипендия, зарплата, пенсия; достойная учёба, работа, старость, достойное место на кладбище; достойный муж или жена, на которых все будут заглядываться с завистью; достойные дети, которые, может быть, даже и не кинут вас сразу же после наступления совершеннолетия… Господи, да какой же это мрак! И мы, повзрослевшие, стонем и думаем: "И это — то, что нам надо? И это — то, чего мы хотим?!" А иного выбора нет. Нас другому не научили. Поэтому… Мы — поколение случайных эгоистов. Нет, не так. Поколение мятежных эгоистов. Потому что мы не хотим ими быть. Мы хотим быть собой — такими, какие мы есть на самом деле, каких у нас самих отобрали…"
(Из пьесы О. Чуриной "Ангел С.").
* * *
— Ощущение, будто ты занимаешься самопсихоанализом: вместо того, чтобы выговориться своему врачу, ты выливаешь на бумагу. Нет?
— В какой-то степени да. Просто в реальной жизни у меня нет ни желания, ни возможности изливать на окружающих свои переживания. В пьесах это реально.
— Получается, что ты — счастливый человек, не подверженный депрессиям, неврозам и прочим неприятностям. Ведь ты все изживаешь в искусстве.
— Отчасти. Ты думаешь, что все позади, и тут кувалдой по голове, а ты к этому не готов. Но я верю, что чем больше ты можешь преодолеть, тем больше тебе дается. Особенно если ты — писатель! Это напрямую связано с сильными переживаниями и вдохновением, как награда за испытания. Так что будь добр страдать и переживать острее, чем остальные люди!
— Тебя не пугает синдром Кассандры? Ведь в какой-то момент человек притягивает ту ситуацию, которую многократно описывал и переживал. В твоих произведениях не так уж много оптимизма и веры в завтрашний день. Не страшно?
— Я вообще мало чего боюсь в этой жизни.
— Чего, например? Измены?
— Измены, предательства близких, смерти… Хотя страх смерти был одним из самых сильных в моей жизни. Но я изжила его в пьесе "Ангел С.". Однако я не согласна, что все мои пьесы беспросветные: я всегда в финале даю ту ниточку, соломинку, за которую можно зацепиться. Моя задача — довести читателя до состояния катарсиса, чтобы он понял, что стоит жить, верить, быть сильным.
— Но в твоих пьесах отчего-то не пахнет хэппи-эндом, а, напротив, пахнет землей и стругаными досками.
— У каждого человека свое понятие о хэппи-энде. К примеру, на месте Наташи Ростовой я бы попросту застрелилась — для меня это такое амебное состояние! Думаю, что человек жив, пока он развивается. Счастье — это видеть для себя дорогу и возможность идти по ней. А то счастье, которое описывает большинство писателей, — это тупик! Все уже достигнуто, незачем никуда идти. Меня это не устраивает!
* * *
"Это не любовь, это другое, это, может быть, даже сильнее любви; просто он — это часть меня, как ребёнок… нет, это тоже другое; просто я без него, как без части своей, не могу. Он — дыхание моё, он — шёпот мой, горячий и в бреду, и ночью тёмной, и в серой комнате, и на рассвете, падая; он — листва моя, зелёная сквозь прозрачное солнце; он — ветви мои, я по ним, опираясь, поднимаюсь вверх, не карабкаюсь, а поднимаюсь; он… он — месяц мой серебряный; он — боль моя кровавая, алая, ночью чёрной, бархатной, душащей; он — чернила мои, он — душа моя, НО Я — ДЛЯ НЕГО — НЕТ!! СПАСИБО ТЕБЕ, ГОСПОДИ, ЗА ЭТУ МУКУ!!!"
(Из пьесы О. Чуриной "Девушка у зеркала").
* * *
— Согласна ли ты с утверждением Ахматовой, что поэт ничего не пишет сам, он лишь записывает за Тем, кто диктует.
— Если ты этого сам не пережил, то ты это достоверно не опишешь!
— Считается, что все поэты ведут богемную жизнь. О своей не хочешь рассказать? Наркотики, алкоголь, секс? Составь свой моральный фоторобот!
— Я не воспринимаю себя в контексте времени и в контексте принадлежности к тому или другому поколению. Я — это я, которая привыкла быть собой и ни под кого не подстраиваться. Я не могу изменить себе и своим принципам, библейским истинам, которым я пытаюсь следовать. Здесь хотелось бы привести цитату моего любимого Чехова: "Между "нет Бога" и "есть Бог" лежит огромное поле, которое перейти под силу только мудрецу, и лишь русский человек стоит то над одной, то над другой из крайностей"! Я предпочитаю перейти это поле сама. Я вдоволь "насладилась" таким чувством, как юношеский максимализм, и побывала во всех крайностях.
— Ты не ответила на вопрос.
— К наркотикам — резко отрицательное! Вообще я видела дорогих мне людей, которые превращались в ничто! От человека оставалась только оболочка.
— Долго говорим о наркотиках. Об остальном, пожалуйста.
— Из алкоголя предпочитаю… коньяк. Редко — шампанское.
— В сексуальной жизни неразборчива, как все поэты. Нет?
— Совсем наоборот… Я не хочу себя растратить, поскольку чувствую, что у меня есть миссия, цель, которую я хочу достигнуть. У меня есть определенное табу, которое я нарушать не бу-ду!
— Теперь ответь на вопрос, который я не задал.
— Я бы спросила: "Зачем тебе все это надо? Писать в стол, не зная, кому это нужно?" А ответила бы так: "Мы уже не повторимся теми, какими хотим. Жизнь одна, и мы стремимся жить, покуда мы творим!" Для меня творить — это значит дышать, жить, и собственноручно кислород я перекрывать не собираюсь, ведь для меня творчество — это мой воздух!
Вот такой разговор случился однажды на обыкновенной севастопольской лавочке. Я ощущал прикосновение к чему-то очень незнакомому, хрупкому, смертному — женской поэзии! Хотя, по большому счету, поэзия не может иметь половой принадлежности: она либо есть, либо ее нет! Третьего не дано! Не верите? Почитайте Ольгины стихи и пьесы. Уверен, что очень скоро эти откровения закричат с театральных подмостков, а пока…
Здесь муторно, страшно и весело всем,
Другой такой город ты вряд ли отыщешь,
Хлевов и ослов здесь великие тыщи,
А все утверждают, что здесь — Вифлеем".
Теперь вы вряд ли забудете это имя! Обыкновенная Ольга Чурина.
